«Надо переплывать через Ангару на плашкоте (то есть пароме). Как нарочно, точно на смех, поднимается сильнейший ветер… Я и мои военные спутники, 10 дней мечтавшие о бане, обеде и сне, стоим на берегу и бледнеем от мысли, что нам придётся переночевать не в Иркутске, а в деревне. Плашкот никак не может подойти… Стоим час-другой, и – о небо! – плашкот делает усилие и подходит к берегу». Паромной пристани на Ангаре, возле которой стояла бричка Антона Чехова и его спутников 4 июня 1890 года, больше нет. На её роль может претендовать разве что деревянный пирс возле частного дома – одного из многих, коими застроен Комсомольский остров. Нет и прежних Московских ворот, первой иркутской достопримечательности, которую, по всей вероятности, писатель увидел – новодел на Нижней набережной находится примерно в пяти десятках метров от того места, где стояла оригинальная триумфальная арка. Тем не менее неподалёку от него начинается очередная «Прогулка по старому Иркутску», автором которой стал краевед, блогер, автор и куратор городских литературных проектов Александр Верхозин. Время организаторы выбрали ровно за неделю до того, как по новому стилю исполнится 125 лет со дня приезда Чехова, направлявшегося на Сахалин, в Иркутск – 9 июня 2015 года. 

Потому что может

Парома-«самолёта» давно не существует, но можно представить, что писатель со спутниками ожидали его на деревянной пристани, подобной той, которая есть сейчас на Комсомольском острове

«Сразу вопрос, – обращается к собравшимся рассказчик. – Что его – тридцатилетнего человека, уже не очень здорового, но ещё не обременённого семьёй – дёрнуло поехать за десять тысяч километров от Москвы?» Существует несколько версий, в пользу каждой из которых её сторонники приведут множество аргументов. Первая – это своеобразное общественное служение, просветительство в духе народников, ставшее весьма популярной идеей в кругах интеллигенции конца позапрошлого века: узнать о том, как живут люди в Сибири и на Дальнем Востоке, рассказать об этом соотечественникам из европейской части страны. Вторая – любопытство Чехова-журналиста и желание молодого человека, добившегося определённого материального достатка, путешествовать. «Помните рассказ «Мальчики», персонаж которого, начитавшись «Монтигомо Ястребиного когтя», решает поехать в Америку? – продолжает Верхозин. – Интересно же!»

Есть и другой любопытный мотив – выбор жизненного пути. К тридцати годам Антон Павлович ещё не определился, кто же он – врач, писатель или учёный. Громких открытий на ниве врачебной практики нет, литературные изыскания ещё не принесли славы, а постановки первых пьес пока не увенчались успехом. «Предполагая весною этого года отправиться с научною и литературною целями в Восточную Сибирь и желая, между прочим, посетить остров Сахалин, как среднюю часть его, так и южную, беру на себя смелость покорнейше просить ваше превосходительство оказать мне возможное содействие к достижению мною названных целей», – замечает, к слову, сам Чехов в письме начальнику Главного тюремного управления Михаилу Галкину-Враскому, написанном в январе 1890 года. Цели были достигнуты: «Остров Сахалин», дополненная очерками «Из Сибири», по современным меркам могла бы претендовать на лавры социологического исследования.

Основательность, свойственная учёному, проявилась и в организации экспедиции на восток Российской империи. Добравшись на перекладных до Томска, Антон Павлович приобрёл собственный экипаж – «за 130 рублей коляску с откидным верхом и проч., но, конечно, без рессор, ибо Сибирь рессор не признаёт». В дорогу из соображений безопасности взял револьвер, а по пути дороге обзавёлся попутчиками: «двумя поручиками и одним военным доктором». «Во-первых, это безопасность, а во-вторых, они вели себя с таким апломбом, что [Чехов писал]: «Около них и я плачу меньше, чем обыкновенно», – объясняет ведущий «Прогулки…». – Представляете картину: на каком-нибудь полустанке вваливаются три этаких гопника и требуют лучших лошадей. Кроме того, они постоянно друг с другом спорили о всякой ерунде. Например, водятся ли в Волге крокодилы». По всей видимости, они – поручики Шмидт и Меллер, военный врач, чьё имя история не сохранила – стали прототипами Солёного, Тузенбаха и Чебутыкина из «Трёх сестёр». С ними, промотавшими тройные прогоны (1500–2000 рублей на каждого!) и ожидавшими денег от интендантства, Чехов добрался до Иркутска. Все трое брали в долг у Антона Павловича, но впоследствии рассчитался, о чём есть документальное свидетельство, только один. Это обстоятельство, равно как и бережливость Чехова, привело к тому, что в Иркутске он снял номер в достаточно фешенебельной, но не самой дорогой гостинице «Амурское подворье». 

«Оделся возможно щеголеватее»

Первой иркутской достопримечательностью, которую наверняка увидел Антон Павлович, были Московские ворота – не тот новодел, который установили в 2011 году, а триумфальную арку, стоявшую дальше от берега

Въезд в отель, впрочем, не был первым пунктом в программе пребывания писателя в городе: сразу после переправы он со спутниками поехал в баню.

– Какую? – с хитрецой в голосе поинтересовался Верхозин.

– Курбатовскую! – ожидаемо ответил нестройный хор.

– Отлично! – усмехнулся тот. – Нет!

Пусть Иван Шмидт, написавший в двадцатые годы прошлого века воспоминания «Из далёкого прошлого (Поездка с А.П. Чеховым по Сибири)», упоминает «залитый электрическим светом дворец с мраморными ваннами и особой комнатою для ожидающих, с мягкою мебелью, коврами, журналами и газетами», ничего подобного в Иркутске тогда ещё не было. Николай Курбатов и Григорий Русанов приобрели у городского головы Владимира Сукачёва участок на углу Савинской и Набережной лишь в 1894 году. Строительство городской бани, прозванной в честь одного из них, было завершено два года спустя. 

Миф возник гораздо позже, а июньским вечером 1890 года Чехова, преодолевшего 1566 вёрст от Красноярска по ухабистому пыльному тракту, окружённому горящей тайгой, вряд ли волновали такие подробности. Он рад был сбросить опостылевшие «грязные большие сапоги, пальто в сене и необычайно грязное бельё». «Когда по приезде в Иркутск я мылся в бане, то с головы моей текла мыльная пена не белого, а пепельно-гнедого цвета, точно я лошадь мыл», – признавался он в письме к Алексею Плещееву. И тут же с гордостью сообщал коллеге-писателю, что по завершении водных процедур «оделся во всё новое и возможно щеголеватее». 

«Он лучше Екатеринбурга и Томска»

«Если бы Чехов жил сейчас, он был бы очень модным человеком, – предполагает Верхозин, когда мы, перейдя намертво застрявшую в пробке Рабочую и преодолев несколько кварталов, собираемся во дворе дома Артюшкова. – Если перенести те реалии на сегодняшний день, он бы обязательно делал селфи – в письмах к коллегам он постоянно просил: «Пришлите вашу карточку». Согласно той же логике, письма и заметки из Сибири сошли бы за трэвел-блог, читаемый множеством френдов. И в нём бы нашлось место для фотографий котиков. Как минимум, одного «настоящего сибирского кота», увиденного в Иркутске. «Шерсть длинная, мягкая, нрав кроткий», – описал Антон Павлович экзотическое, по меркам брата-европейца, домашнее животное. 

Особняк Александра Артюшкова на улице Халтурина, возле которого мы собрались, в список чеховских мест не включишь при всём желании – он был построен в 1899 году. Но, во-первых, здесь сохранился кусочек той среды, за которую Антон Павлович назвал Иркутск «превосходным городом». А во-вторых, будучи губернским архитектором, Артюшков приложил руку к тому, чтобы он на стыке веков окончательно стал «совсем Европой». Кстати, справедливо замечает автор «Прогулки…», известная цитата, столь приятная самолюбию каждого иркутянина, со временем сильно сократилась. Более того, она была составлена из двух разных пассажей Чехова, содержащихся, впрочем, в одном и том же письме. «Иркутск превосходный город. Совсем интеллигентный. Театр, музей, городской сад с музыкой, хорошие гостиницы… Нет уродливых заборов, нелепых вывесок и пустырей с надписями о том, что нельзя останавливаться», – замечал он, когда 6 июня 1890 года писал родным. И в постскриптуме добавлял: «В Иркутске рессорные пролётки. Он лучше Екатеринбурга и Томска. Совсем Европа». 

Заборов, конечно, в Иркутске было немало: город восстанавливался после пожара 1879 года. Уличное освещение только начали монтировать – газовые фонари можно было пересчитать по пальцам. Зато хватало лихих людей – об этом пишет криминальная хроника в газетах тех лет, и сам Чехов замечает, что во время ночной прогулки «слышал, как кто-то шесть раз протяжно крикнул «караул». Должно быть, душили кого-нибудь». «Антон Павлович приукрасил и, скажем так, нам очень сильно польстил, – констатирует Верхозин. – Мы воспринимаем чеховским Иркутск уже после того, как городским головой был Владимир Платонович Сукачёв, после того, как пришла железная дорога. Переносим 1913 год на 1890-й. С точки зрения городского мифа это правильно, но с точки зрения историка-краеведа это, к сожалению, не так». 

Чеховские адреса: ожидания и реальность

Неделя, проведённая Чеховым в Иркутске, сама по себе обросла немалым числом мифов. Считается, к примеру, что он встречался со всем цветом городской интеллигенции. В частности, с редактором «Восточно-Сибирского обозрения» Иваном Поповым, который летом 1890 года находился в Кяхте. Впрочем, Иван Иванович всё-таки встречался с Чеховым. В Москве, в 1903 году, когда в МХТ отмечали 25-летие творческой деятельности писателя. Возможно, из его воспоминаний об этом и родилась красивая городская легенда. А одним из главных мифотворцев стал уже упомянутый поручик Иван Шмидт. «Помню, однажды у А.П. собралось человек двенадцать местной интеллигенции, – описывал он в мемуарах эпизод, ставший хрестоматийным, но вряд ли имевший место в реальности. – Тут были и молодые люди, и почтенные старцы. Все они жаловались на скуку и бессодержательность иркутской жизни и вздыхали по Москве и Петербургу. Всегда спокойный и корректный, Чехов на этот раз не выдержал:

– Я не понимаю вас, господа, – сказал он, – у вас тут такое приволье, такое изобилие благ, что если бы вы проявили хоть чуточку энергии и самодеятельности, то могли бы создать земной рай.

– Научите, с чего начать? – язвительно спросил какой-то господин в очках.

– Да хотя бы с создания общества борьбы со скукою…». 

Есть и легенды, связанные с теми адресами Иркутска, где Антон Павлович побывал. Но стоя возле памятника Леониду Гайдаю на краю площади Труда, бывшей Ивановской, мы говорим о тех местах, где он действительно был. Одно из них – здание Сибирского торгового банка на Большой, где «выдали деньги (гонорары за публикации. – «СЭ») тотчас же, приняли любезно, угощали папиросами и пригласили на дачу». Ныне здесь, в доме № 23 по Карла Маркса, располагается отдел сибирского искусства Иркутского областного художественного музея имени В.П. Сукачёва. Само собой, Чехов был в Интендантском саду, находившемся на берегу Ушаковки. Вероятно, упомянутая им в письмах «великолепная кондитерская», где «всё адски дорого», располагалась в доме купца Михеева на углу Большой и Котельниковской, ставшими теперь Карла Маркса и Фурье. За месяц до приезда писателя её закрыли на ремонт, но, возможно, к началу июня 1890 года работы в ней успели завершить. Антон Павлович также пишет о трактире «Таганрог», но установить, где находилось это заведение, краеведы пока не смогли. 

Наверное, теперь не найдёшь и «квартиру-сарайчик» в Листвянке, где Чехов со товарищи провели несколько дней, ожидая парохода, на котором можно было переправиться на другой берег Байкала и продолжить путешествие в сторону Сахалина. По дороге Антон Павлович сделал пару заметок, которые весьма льстят иркутянам: «Берег Ангары похож на Швейцарию… станция Лиственичная расположена у самой воды и поразительно похожа на Ялту; будь дома белые, совсем была бы Ялта». Но не обошлось без бочки дёгтя, знакомой многим современным туристам, приезжающим на Байкал: «квартира-сарайчик» с видом на озеро обошлась в рубль в сутки, «за маленький белый хлебец содрали 16 копеек», «весь вечер искали по деревне, не продаст ли кто курицу, и не нашли». «Зато водка есть! – сокрушался Антон Павлович в письме родственникам. – […] А между тем, казалось бы, достать мясо и рыбу гораздо легче, чем водку, которая и дороже, и везти её труднее… Нет, должно быть, пить водку гораздо интереснее, чем трудиться ловить рыбу в Байкале или разводить скот». 

Малая Блиновская – Колхозная – Чехова

«Если бы Чехов жил сейчас, он был бы очень модным человеком, – предполагает Александр Верхозин. – Он бы обязательно делал селфи и фотографировал котиков»

Развязку рассказа мы слушаем неподалёку от бывшей гостиницы «Амурское подворье» – полуразрушенного здания из красного кирпича на улице Фурье, отделённого от проезжей части платной автостоянкой. О том, что когда-то в нём неделю прожил Чехов, не напоминает ничего. Созданная в 1943 году мемориальная табличка, которую изваял лечившийся в эвакогоспитале молдавский скульптор Лазарь Дубиновский, висела на другом здании на углу Карла Маркса и Фурье, а в 2004 году и вовсе была утрачена. Объяснение, почему её не смонтировали на историческом месте, было простым: «Кто же во дворе увидит?». К тому же, по советской логике, мемориальной табличке с именем классика русской литературы подобало быть на центральной улице. 

Но переименовать улицу, названную фамилией французского социалиста-утописта, в честь писателя, даже великого, по тем же соображениям было нельзя. Очень удачно через квартал ей в параллель шла Колхозная, бывшая Малая Блиновская. Поначалу имя Чехова носила улица в Свердловском районе, часть которого, по замыслу советских градостроителей, имела литературный контекст. Она брала начало на перекрёстке с Герцена, пересекала Добролюбова и упиралась в Лермонтова, затем продолжалась от Грибоедова до Кольцова. Но в 1954 году, когда исполнилось 50 лет со дня смерти Антона Павловича, Чехова и Колхозную поменяли местами. А в перестройку иркутские филологи предложили создать в стенах бывшего «Амурского подворья» литературный музей. В горисполкоме им пошли навстречу, в 1990 году расселив дом, где находились коммунальные квартиры. Однако проект так и остался на бумаге – на то, чтобы претворить его в жизнь, в новых реалиях денег не нашлось. Зато сейчас нашлась некая инициативная группа, решившая установить новую мемориальную табличку в честь Чехова. Место ещё не выбрали, но вряд ли им станет «Амурское подворье».