Юра растерялся, не знал, что делать. Я посоветовал подняться повыше и там разжечь костёр поярче, чтобы его увидели. Мы были сильно уставшие и голодные – завтракали рано и скудно. День выдался жаркий, с обильным гнусом, идти приходилось по расчленённому рельефу и труднопроходимому стланнику. Поднялись на плоскую вершину и развели большой костер – благо горелого сухого стланника было много. Совсем стемнело, заморосил дождь, вскоре начался ливень. Я без конца подбрасывал в костёр ветви. Мы мигом промокли, но не мёрзли. Юра лёг и не вставал до утра. Я же всю ночь крутился, выдёргивал из земли сухие дуги стланника, подвигал огонь к спящему товарищу. 

С рассветом я разбудил Юру, и его первые слова были: «Нам труба». Мы пошли вниз к речке, и он всё время повторял: «Труба, труба…». Я разозлился, стал на него кричать, но это не действовало. Получилось так, что инициатива перешла ко мне. При нас были только молотки на длинных ручках – они помогали идти. Мы спустились к реке Налимде, превратившейся в ревущий стремительный поток. Юра устремился к речке, вероятно, намереваясь перейти её. Я с трудом остановил его криком: «Сдурел, что ли!». Убедил, что надо искать дерево, которое лежало бы поперёк реки, и ни в коем случае не лезть в  воду – в этом случае точно будет «труба». Мы долго ходили вверх и вниз по течению, пока, наконец, не нашли дерево. На том берегу долго приходили в себя. Сил не было, но голода не ощущали, и пить не хотелось. 

Я предложил Юре идти в верховья речки Тукулак, где был оставлен небольшой лабаз с продуктами. Убеждал его не паниковать и не кричать: «Труба, труба». А продолжать идти, карабкаться, ползти. Мы опять полезли вверх. Приходилось подгонять товарища – он всё норовил прилечь. Я тоже стал отключаться, наваливалось полузабытьё. Когда приходил в себя, спохватывался: где Юра? Но он всегда был рядом: лежал, уже ничего не говорил. Дождь иногда прекращался, тучи расходились, небо светлело, появлялся ориентир: вершина гольца Чарво. Я тормошил Юру, обещал, что всё скоро кончится. Реагировал он слабо, но, тем не менее, продвигался следом за мной. Время словно остановилось… Я очнулся, когда стало совсем светло. Юра лежал неподвижно рядом. Я огляделся и опознал местность – всё встало на свои места. 

Тормошу Юру, говорю, что идти осталось немного. Он не отвечает. Нагнулся к нему, трясу, кричу. С трудом разбираю, что он говорит: «Иди дальше один, я не могу. Буду здесь, приходи с ребятами». Я остолбенел: «Как один? Здесь уже можно идти, а не ползти. Стланник дальше редкий, буду помогать тебе». Но он твердит: «Я не могу подняться,  иди, оставь меня». Долго я его уговаривал, просил, плакал. Бесполезно. Тогда решился, хотя было страшно. «Лежи здесь, никуда не уходи, обещай», – сказал я товарищу. В ответ он прошептал: «Иди, иди. Буду здесь». Я тащился еле-еле, сил не было, опять начался дождь. Вскоре в склоне горки увидел что-то вроде козырька, под ним было сухо: листья и мох. Забрался туда ползком и заснул. Очнулся ночью от холода, но чувствовал себя лучше. Спичек у меня не было – размокли. Весь день ковылял потихоньку. И вот – табор, с которого мы ушли к Налимде. Сразу узнал ель, на которой висели мешки с одеждой и продуктами. С трудом сбросил всё на землю, стал разбирать. Нашёл туес с топлёным маслом. Но главное – баночки сгущёнки. Взял одну, пробил отверстие и стал потихоньку высасывать молоко. Понимал, что сразу много нельзя. Подошёл к ручью, чтобы запивать водой. Из головы не выходил Юра. Как он там? Всю ночь мне слышался звон колокольчиков, которые были у наших оленей. Но всё это только казалось. 

Олени и люди (каюры) появились уже днём. Пришли с Тукулака, где у нас была база. Эвенки подоили олениху, вскипятили чай. И я первый раз в жизни пил чай с оленьим молоком. Кормили меня осторожно, говорили: «Кушать много будешь потом». На другой день появились наши парни-поисковики. Подхватили меня под руки, и мы пошли туда, где я оставил Юру. Но на том месте его не оказалось. Говорю, что вряд ли он далеко ушёл. Мне не верят: мол, мог перепутать место. Но я стою на своём, ориентируясь на вершину гольца Чарво. 

Несколько дней мы искали товарища. Работа в эти дни стояла. Я всё твердил, что Юра Иванов далеко уйти не мог – заросли стланика были непроходимые. Два-три дня я ещё участвовал  в поисках наравне с другими, потом обезножел. Начальство решило отправить меня на базу экспедиции, в посёлок Рыбачий на реке Большая Чуя. Надо было поставить руководство экспедиции в известность о ЧП, рации у нас не было. Посадили меня на оленя, и с двумя каюрами мы отправились в путь. Через реку Большая Чуя переплавлялись на оленях вплавь, было страшновато. Но эвенки просили меня не бояться и сидеть спокойно. Под вечер мы приехали в посёлок Рыбачий. Начальник экспедиции был потрясён тем, что я ему рассказал. Меня сразу же передали фельдшеру, и она занялась моими ногами. В общем, я довольно быстро вернулся в строй. 

Потом из Бодайбо прибыл оперуполномоченный, старший лейтенант Перетолчин. Допрашивал меня довольно деликатно, расспрашивал, как и что произошло. Вскоре на базу прилетела Юрина мама. И сразу стала кричать, что я убил её сына. Я её, конечно, понимал – мать есть мать, горе её неизмеримо – и терпел. Она твердила, что у Юры были дорогие швейцарские часы, и из-за них я убил его молотком. Молоток у меня был, действительно. И часы у Юры были. Мать не могла поверить, что её сын, который занимался со штангой, был таким сильным, погиб. А я, такой щуплый, остался целым. Я разозлился, стал рассказывать ей, что Юра с самого начала запаниковал, всё повторял: «Труба, труба». И ещё я сказал, что её сын оказался слабаком, без воли и характера. Я его вёл вперёд, убеждал карабкаться. Будь он покрепче духом, то всё было бы хорошо. Я, конечно, физически намного слабее его, но выбрался, хотя мог лечь рядом и не подняться тоже. Не знаю, поняла меня мать Юры или нет. Вряд ли. 

Пришло распоряжение везти меня в Бодайбо. Там поместили в камеру с сомнительной публикой, но все относились ко мне дружелюбно, с пониманием. Пробыл я за решёткой два дня, и так же неожиданно меня увезли обратно, на Рыбачий. Перед отлётом оперативник успел мне сказать, что пришла радиограмма: труп Юрия Иванова найден, череп целый,  швейцарские часы на руке – тоже.