Родился в маленькой деревне в Чувашской АССР. Отец преподавал в начальных классах, а мать работала медсестрой. Геологических корней у Владимира Васильева не было, и в школе мечтал он быть химиком: «Как мне говорил тогда учитель химии, у меня жиры в формулах получались неиспорченными». Но всё же профессия его была предопределена временем. К тому моменту, когда он окончил школу, нефтегазовый потенциал Западной Сибири уже был на слуху, начали осваиваться первые крупные месторождения. Молодые романтики рвались туда, оставляя комфорт больших городов.

– И так я решил поступить в Ухтинский индустриальный институт. Профессия геолога тогда становилась очень популярной. Конечно, в институте мы ещё не изучали освоение этой территории – всё только начиналось.  

– Если говорить о начале, то каким оно было лично для вас? С какой  производственной экспедиции всё началось? Ведь, как правило, первая практика запоминается больше остальных.

– Да, пожалуй, так. Первая практика у меня была на Кольском полуострове в 1970-м году. Уже 25 лет, как закончилась война, но след её там чувствовался остро. Часто встречались сопки, где все было усеяно осколками снарядов, бомб. Куда ни пойдём, обязательно попадаётся какой-нибудь блиндаж; я сразу туда  и что-нибудь вытаскиваю – каску, патроны, остатки оружия. А работал я в паре с геологом-женщиной, где-то ровесницей моей матери. Она всё время меня отчитывала, когда так пропадал: «Нельзя, вдруг убьёшься! Что потом буду писать родителям?». Конечно, 19-летнему мальчишке там всё было интересно.

– Но работать там после студенчества вы не остались. Отправились в Сибирь.

– Где-то в году 1972-м выходит правительственное постановление о резком  усилении геологоразведочных работ на нефть и газ на территории Восточной Сибири (Красноярского края, Иркутской области, Якутской АССР). Постановление имело гриф «ДСП» – «для служебного пользования». Секретность была обусловлена, видимо, тем, что в документе  обозначались стратегические для развития страны вопросы. Была поставлена задача на этих территориях довести разведанные запасы газа до объёмов, достаточных для строительства газопровода из Восточной Сибири до одного из портов Тихого океана.

Правда, с работников отрасли никаких подписок не брали, да и постановление мы даже не видели в глаза. Впервые я его прочёл, когда и Советского Союза уже не стало. Оказалось, там всё прописано до мелочей, начиная от объёмов работ и заканчивая их материально-техническим обеспечением – кому сколько давать техники, палаток, машин, буровых станков, геофизической аппаратуры. Сейчас так не делают. 

Для выполнения новых государственных задач Восточным геофизическим трестом в 1972 году создана Жиганская сейсморазведочная партия (позже преобразованая в «Иркутскгеофизику»). Базировалась она в посёлке Жиганск (центр Жиганского улуса). По распределению туда попал и я. Несмотря на то что располагался поселок далеко, за полярным кругом, оказался он очень цивилизованным, хорошо обеспеченным с точки зрения дорожной инфраструктуры, транспорта, социальных объектов.

Так я восемь лет проработал в районе Крайнего севера, в очень специфических условиях. Зимой световое время составляет всего 3-4 часа. Можно сказать, что солнце вообще почти не восходит на протяжении двух месяцев. Температура – минус 50–60 градусов. Машины ломались в таких условиях, но люди выдерживали. Полевой сезон длился с ноября до начала мая, основную работу делали в феврале-апреле, прихватывали и начало мая. 

– Каково заниматься исследованием недр в таких условиях?

– Да так же, как и обычно, только сезон растягивался. Нашим основным направлением была сейсморазведка на нефть и газ. Прокладывали технологическую дорогу (профиль, как это у нас называется): бурили сейсморазведочные скважины глубиной 15 метров, в них закладывали взрывчатый материал, после взрыва ударная волна уходила вниз, отражалась и возвращалась обратно. Характеристики этой волны записывались, мы их анализировали и получали данные о геологическом строении района, выявляли перспективные его участки – так называемые прогнозные ловушки, где могут скапливаться углеводороды. А уже потом в местах ловушек бурились поисковые скважины.

– Оборудование позволяло работать в условиях вечной мерзлоты?

– Было  очень хорошее оснащение. К примеру, если у бурового станка установлен срок службы 5 лет, то через пять лет вместо него уже приходило другое оборудование.

– Какие открытия сделаны за этот период?

– Мы подготовили несколько перспективных объектов в пределах Линденской впадины, Предверхоянского прогиба. На последнем, в пределах Соболох-Маянского вала, была пробурена поисковая скважина, получен промышленный приток газа. В целом следует отметить, что больших скоплений газа в новых районах тогда не нашли, кроме центральной части Якутии, в Вилюйской синеклизе. Исследования стали приостанавливаться, потому что задача работать впрок на 30–50 лет вперед на тот момент не стояла, требовалось отыскать сырьё, которое рентабельно добывать уже в ближайшее время. К тому же в начале 1970-х годов центр добычи нефти и газа образовался в Западной Сибири.

Поэтому на уровне Министерства геологии СССР решено было сместить комплекс нефтегазопоисковых работ в центральную часть Якутии, а также сосредоточиться в районе недавно открытых месторождений Иркутской области. На геологической карте Приангарья на тот момент уже появились Яраткинское, Верхнечонское, Марковское нефтегазоконденсатные месторождения. Вот и меня пригласили (я уже был человеком семейным) поработать в Иркутской области в составе вновь образованной Непской геофизической экспедиции, расположенной в Ербогачёне. 

Сначала мы переехали в село Подволошино, рядом с Киренском на берегу Нижней Тунгуски. Конечно, тут была существенная разница в плане социально-бытовых условий, по сравнению с центральным районным посёлком в Якутии. Электричество поставлялось только до 12 часов вечера, отопление печное. Зашел я в поселковый магазин, и передо мной предстала картина, которую наблюдал ещё в далеком детстве в родном селе. Там продавались хомуты, керосин… Конечно, были и «экзотические» товары – фарфоровые сервизы по 500–1000 рублей, но никто их не покупал. Я, пожалуй, одним из первых сделал такую покупку, и все в посёлке потом удивлялись, зачем мне он нужен. У геологов была хорошая зарплата, её хватило бы на машину, квартиру, но ни в том, ни в другом не было смысла, когда мы работали в полях. Ну, скажите, где бы я ездил на новой машине?

– Не было ощущения, что это сибирская ссылка?

– Да что вы! Никакого такого ощущения не было! Все рвались работать сюда. Сама экспедиция – молодая, и состав её тоже. Все были в какой-то мере романтиками, пели песни про синий туман…

И до сих пор иногда собираемся и поём, хотя бы на день геолога, хотя бы первый куплет… Помню такой случай. В Иркутске проходило совещание – координационный совет по недропользованию с участием сибирских регионов России. Вёл его губернатор Юрий Ножиков. Потом поехали всей компанией на неофициальную часть в Листвянку. И в разгар вечера геологи затянули песню «Держись, геолог». Ну, первый куплет, конечно, подхватили дружно, второй – «промыкали». А с третьего по пятый куплеты исполнил песню в одном лице, с полным пониманием всех слов лишь Юрий Абрамович Ножиков.

– Если сами были романтиком, это понятно, ну а жена ваша к работе в полях как относилась?

– А она такая же, как и я. По специальности – геофизик, мы ещё в институте познакомились. Бывало, что даже трудились вместе, в одной партии, хотя для семейных отношений это не на пользу – все равно в дом какие-то споры с работы приносишь. В целом для геологов того времени это было нормально, когда жёны тоже работали рядом. Так, например, когда я в середине 1970-х руководил камеральной группой партии в Жиганске, то в её составе было 8 женщин из 10 человек. Тогда ведь о компьютерах не знали, всё делали вручную.

– В Иркутской области были сделаны первооткрытия по итогам ваших экспедиций?

– Суть наших исследований заключалась в том, чтобы выявить перспективные территории. А чтобы довести их до статуса месторождений, требовалось бурение. За счёт средств государственного бюджета на территории области  до 1994 года пробурено более 800 глубинных скважин.  Если же говорить об итогах Непской экспедиции, то на тот момент она исследовала совершенно новые, неосвоенные площади, где геологоразведки на нефть и газ не было совсем. По полученным  нами материалам уже в современное время, после 2005 года, после дополнительных сейсморазведочных, буровых работ открыты новые месторождения «Иркутской нефтяной компанией», «Роснефтью» и др.

Важно было сделать не только первооткрытия, но вообще собрать геологическую информацию для исследования. Именно на основе таких материалов в 1970–1980-е годы сделаны фундаментальные открытия в нашей отрасли. Вся информация о результатах геологоразведочных работ поступала на хранение в специально созданные государством учреждения –  Росгеолфонд и его филиалы. 

Пробыл в Непской экспедиции я до1987 года, потом переехал в Иркутск, год занимался интерпретацией полученных геофизических данных. Позже снова уехал в поля в Ербогачён главным геологом экспедиции. Но наступил 1992 год, геологические организации стали закрываться. Изучение недр остановилось практически по всей стране: денег не хватало ни на что. Я в этот период попал в администрацию Иркутской области, в департамент по недрам. Хорошо помню, как закрывались экспедиции крупных геологоразведочных предприятий области, тяжело было на это смотреть.

Правда, «Иркутскгеофизике» тогда по-настоящему повезло. У предприятия сложились хорошие отношения с компанией «РУСИА Петролеум», где гендиректором был Лев Анатольевич Платонов. Собственно, за счёт работ на Ковыктинском месторождении, лицензией на которое владела компания, и выжила организация в 1990-е. Доизучение недр за счёт средств федерального бюджета возобновилось только после 2002 года.

Надо заметить, что тогда ещё в регионе не велась добыча нефти. Подойти к этому этапу перед кризисными 1990-ми успело лишь Верхнечонское – для его освоения даже завезли оборудование, трубы для строительства нефтепровода. Но организация, которая планировала там трудиться – «Куйбышевнефть» – так и не смогла запустить проект в период обвала всей экономики. Если сегодня мы в Иркутской области уже, в общем-то, привыкли к ежегодной отчётности по объёмам добычи нефти в регионе, то тогда только строились планы о создании нефтегазодобывающей отрасли. Писали, что Приангарье может стать добывающим регионом и что экономика области может существенно измениться от результатов освоения Верхнечонского, Марковского, Ярактинского и других месторождений. Так оно и получилось. 

– Некоторые ваши коллеги считают, что геологоразведка и сегодня мало финансируется.

– Это замечание в первую очередь относится к твёрдым полезным ископаемым – слюде и марганцу. Многие компании, производящие металлургическую и химическую продукцию, ориентированы на зарубежное сырьё, что подкосило геологоразведочные компании, работающие на этих видах полезных ископаемых. В Иркутской области среди таких «Иркутскгеология», некогда имевшая 5–7 экспедиций в своём составе.

Между тем потребность в твёрдых полезных ископаемых высока, и если санкции европейских стран и США, принятые в отношении России, закроют возможность и дальше закупать  сырьё за рубежом, то у предприятий металлургической, химической промышленности возникнут серьёзные проблемы. Беда состоит ещё и в том, что кадровый состав уже ушёл из отрасли. Если в нефтегазовую геологию приходит молодёжь, то на геологии твёрдых полезных ископаемых ситуациях хуже. Всё держится на геологах, стаж которых 30–50 лет.

– Но, на ваш взгляд, лёд может тронуться?

– Я надеюсь. Во всяком случае, как председатель Государственной аттестационной комиссии в Иркутском гос­университете, я вижу, что на специальность приходят хорошие ребята.

Из досье «СЭ»: 

Васильев Владимир Иванович, кандидат геолого-минералогических наук. Общий стаж работы в отрасли – более 40 лет, половину из них работает в «Иркутскгеофизике». Около 14 лет трудился также в администрации Иркутской области, затем в Иркутскнедрах. Кроме того, работал в ООО «Газпром добыча Иркутск», где непосредственно принимал участие в открытии Чиканского месторождения.