За десять минут, проведённых в редакции, Петрович, кажется, успевает рассказать всё о Партии дураков и немного о себе, да ещё и сдобрить это такими прибаутками, которые, при всей цветистости и уместности, на страницах газеты не изложишь из опасения получить штраф от Роскомнадзора. Но через полтора часа, которые заняты интервью, совмещённым с неспешной прогулкой по набережной Ангары, понимаешь: недосказанным осталось столько, что хватило бы не только на полосу или целый выпуск издания, но и на увесистую книгу. И то лишь в том случае, если отказаться от художественных зарисовок – пока мы пробираемся на машине сквозь плотный трафик в центре города, Петрович с чувством читает поэму собственного сочинения про некую Ольгу, завершая выступление с лукавой ухмылкой: «Что было дальше – позже расскажу». После этого мы выгружаемся рядом с главным корпусом Иркутского государственного университета и переходим бульвар Гагарина, направляясь к памятнику Александру III, на месте которого когда-то возвышался шпиль. 

– Почему стартуем отсюда?

– Жизнь! Я даже книжечку назвал: «Мы жили при шпиле». Вроде бы стоял болван, но в те времена он для каждого поколения уже чем-то был. Тут были все возможные встречи, с первой женой познакомился на шпиле. Фокус ещё в том, что здесь излучина Ангары. Хотя мы говорим «река Ангара», это же на самом деле Байкал, только здесь он по-другому называется. А какая энергетика: он же кружится! Все же давно заметили: идёшь сюда из города, а тебе всё легче, легче и легче, возвращаешься – хреновее и хреновее. 

«Фейсбук» живее всех сетей

«Пенёк» на бульваре Гагарина мог бы стать сценой для выступлений, организованных Партией дураков, но есть одна проблема – непонятно, с кем договариваться об использовании площадки

Действительно, неподалёку от шпиля 20 лет назад состоялись первые массовые гуляния, организованные новоиспечённой Восточно-Сибирской партией дураков. Постепенно они набирали массовость – на газетных снимках, которые сделаны со сцены в конце девяностых, не видно краёв людского моря, заполонившего площадку на набережной через дорогу от того здания, где располагается институт математики, экономики и информатики ИГУ. А в 2003 году, когда на месте обелиска восстановили памятник Александру III, мудрый вождь партии, как «официально» именует себя Петрович, проводил «поминки» по демонтированному монументу, посвящённому первопроходцам Сибири. Всё как положено – кисель, блины, водка, кусочек хлеба поверх стакана, речи «всё про долголетие». Но каким бы ни было значение шпиля для Партии дураков и тех, кто ей сочувствует, по справедливости начинать «Прогулку» нужно было с перекрёстка Ленина и Карла Маркса. В 1995 году в кафе «Театральное», дверь в которое выходила точно на перекрёсток двух улиц, зародилась «политическая» организация, куда автоматически зачисляют «людей, дважды выступавших на сцене перед другими людьми, фотокоров и водителей автотранспорта на телевидении». 

– Место было самое богемное, – вспоминает Петрович. – А Театр пилигримов располагался под ним, так что мы постоянно поднимались, чтобы выпить чайку-кофейку, а то и пивка или водочки. Иногда на репетицию не очень вовремя возвращался. Там женщина была лет сорока двух, пышная такая, так на её дне рождения Вова (руководитель Театра пилигримов Владимир Соколов. – «СЭ») спел несколько песен, поиграли мы у неё, так что получили кредит на всё и навсегда. В кафе висела табличка: «Приносить и распивать алкогольные напитки с собой запрещается!» Так все приносили только с собой! Но в то время там не курили, и это было очень правильно. 

– Не обидно, что «Театральное» превратилось в салон обуви?

– Это ж проблема «бузинеса», – искажённое английское слово business мой собеседник произносит с ударением на последний слог, словно с французским прононсом. – Такого кафе, конечно, у нас больше нет – эти заведения стали специализированными. Разве что «Марио» (пиццерия на Карла Маркса) превратилось в нечто богемоватое. Сейчас ведь многие идут в кафе и предполагают: «Тысячу-то я потрачу, и ладно». А раньше мир в целом был голытьбовый: на первое есть, а дальше как покатит. Можно провести сравнение с социальными сетями. «Одноклассники» – это набережная, по которой идёшь и не знаешь заранее, кого встретишь. «ВКонтакте» – это специализированные кафешки, клубы по интересам. А для «Фейсбука» сравнение так и не нашёл, настолько противоречивые персонажи там существуют. В отличие от «Живого Журнала», где у человека изначально должен был быть какой-то уровень, здесь чёрт-те кто выскакивает. Но это интересно, и, как ни странно, благодаря этому «Фейсбук» сейчас живее всех других сетей. 

– Сетевых дураков не планируете в партию принимать?

– Подумывал, что надо группу в соц­сетях сделать. В «Одноклассниках» попробовал – не очень-то работает. Может, подход не тот, да и бог с ним. Но в девяностые, когда иные богатели, приходили ко мне ребята из «бузинеса» – местные олигархи, владельцы двух и даже трёх киосков: «Олега, ну зови хотя бы м…ов, тогда вступим! Почему только дураков?» «Хрен вам!» – говорю. 

Я же как в партию принимаю? Задаю конкретный вопрос: «Ты умный?» Мне на него отвечать вообще не надо, ты себе ответь! Бывали такие случаи, что люди буквально на глазах преображались: писали на коленке заявление о приёме в партию и оживали. Была знакомая семья, которая несколько раз разводилась, а через год опять сходилась. Сидим как-то летом, необильно выпиваем, потягиваем пивко, глава семейства, мой тёзка, жалуется: «Олег, ты меня знаешь, я человек весёлый, но как занялся бизнесом, сейчас всё веселье: приеду домой и по шкафу стреляю!» Провожу с ним «тестирование», он вместе с женой пишет заявление о приёме в партию. Говорит: «Надо отметить». Набирает дорогих по тем временам напитков, закусона. Что они творили! Вся танцплощадка не танцевала, а смотрела на них, что они ещё учудят! Через неделю встречаю его, а он благодарит: «Спасибо, ты меня спас!» Вот сорвало у человека все эти пробки, его державшие – представления о том, как себя должен вести бизнесмен. 

Сибирская вольница

Восстановленный памятник Александру III стоит уже двенадцатый год, но в разговоре начальная точка «Прогулки» привычно именуется шпилем

Восточно-Сибирская партия дураков, впоследствии ставшая Вселенской, когда-то задумывалась как шутка, но давно выросла в нечто большее, стала творческим союзом для всех, без деления на жанры и разновидности искусства. Под его скоморошеской, простой на первый взгляд, оболочкой скрывается, как в утраченном шпиле, множество смыслов. Кого-то ещё в первые дни существования движения это заставило поверить в абсолютную его серьёзность. «Дня через два [после того как в 1995 году вышел перво­апрельский номер «Советской молодёжи»] еду я в троллейбусе, – вспоминает Олег Ермолович. – На задней площадке стоят два таких активных дедочка и обсуждают: «Ты представляешь, Степаныч, до чего мы дожились?! Уже Партия дураков завелась!» Это было после того, как идея оформилась в событие, когда было очевидно, что газета была первоапрельской». Неудивительно, что в 2011 году в «Иркутском репортёре» вышла статья «Петрович присматривает партию» – шутливая, но с известной долей правды. 

– Макаревич! – наш собеседник, пока мы идём по набережной, обращает внимание на «Синюю птицу», играющую по уличному радио. – Как только на Руси начинается время «ноль», то есть полное отсутствие времени, событий, в Сибири, наоборот, столько всего происходит. На «Базе партизан» (рок-кафе в Иркутске. – «СЭ») уже такая атмосфера, будто на дворе восьмидесятые.

– Кажется, «Машину времени» даже на официальных радиостанциях ставят в знак протеста. Но прежней вольницы, наверное, больше нет…

– Повторяю: где-то её, может быть, и нет. Кто-то вроде наших псевдодепутатов эту роль продолжает играть. Но не у нас. Да, когда наступил неозастой двухтысячных и вместо идеологии был только лозунг «Наживайтесь!», шутка с Партией дураков, поработав какое-то время, отошла на задний план. Я по центру часто гуляю, не так давно с дочкой по два-три раза в день ходил по Урицкого. Года два назад знакомые останавливали, спрашивали: «Ну, как жизнь?» А по глазам видно – ждут, что начну плакаться, в ответ на вопросы о здоровье справками потрясать, анализами. «Зашибись! – говорю. – Песню слышал молодёжную «Буду погибать молодым»? А жить – тем более!» А сейчас каждый второй, если не первый, осведомляется: «Петрович, ну как партия-то?» Опа, думаю, опять что-то в воздухе такое носится, что эта идея стала востребована в живом виде, а не в искусственном. 

Демос и охлос набережной Ангары

Разговор занимает восемь минут и двести метров: столько уходит на то, чтобы подойти к «пеньку» – круглому возвышению, сложенному из камней. На него выходит тыльная сторона банкетного зала «Александровский сад», расположенного, в свою очередь, позади ресторана «Нежный бульдог». А всего 15–20 лет назад рядом находилось кафе «Ветерок» – заведение, известное всем выпускникам физического и математического факультетов Иркутского государственного университета. «Там богема тусовалась, на «кругу» (площадка напротив гостиницы «Иркутск», бывшего «Интуриста». – «СЭ») тоже, а тут – демос и охлос, – замечает лидер Партии дураков. – Стоял киосочек с пивом, вокруг него собиралась специфическая публика – каталы, ребята «от спорта». Не чистый криминал, но что-то такое мелкое, мошенническое. И разговоры соответствующие вели». 

– И с творческой богемой и неформалами уживались?

– Ты же помнишь, какой была набережная в девяностые: всё в дыму, кругом шашлыки жарят, караоке везде – здесь поют «Что такое осень?», а там – «Голубую луну». А народ какой собирался?! Пассионарность просто хлестала! Всё как-то объединялось. Приезжей гопоте сюда ходу не было: если кто-то сунулся, то сразу чувствовалось – не наш, могли и по лбу стукнуть. И в чём была сила живого звука – всё перемешивалось: один день панки ревут, на другой сальсу танцуют, на третий кабацкие музыканты тусуются. Бывало, приходишь – матрасы на сцене, люди спят. Барменши – вот такие девки! – Петрович одобрительно поднимает большой палец. – Со всеми перезнакомились, передружились, до сих семь­ями живут нормально. 

– Хотя бы частица этого духа сохранилась?

– Да. Несколько лет назад с Владом [Шиндяевым, генеральным директором коммуникационного агентства «SKS»] проводили в «Мегаполисе» сбор рок-интеллигенции. Предприняли отменный рекламный ход, написав на афише: «Закрытое мероприятие». Но пускали по знакомству – меня же все знают. Понятно, что продавали билеты, но недорого. Встреча была просто капитальная, фразы про сто, тысячу, две тысячи лет [не виделись] звучали отовсюду. А как ребята отыграли! «Иван Шуйский» был (известная по концертам авторской песни группа, чьим фронтменом является Алексей Туров. – «СЭ») – их воткнуть уже в программу некуда было, времени не хватало даже на две-три песни, но я всё равно их выпустил на сцену. В этом и есть смысл Партии дураков. У неё же второе название – творческий союз для всех. Но, согласись, «Адидас» звучит мощнее, чем «Для спорта и отдыха». Так что Партия дураков. 

– К слову, в нынешнем году партия будет отмечать профессиональный праздник?

– Всё запланировано, всё будет. 

1 апреля народные гуляния в «Базе партизан». 

Родной зарубежный прогрессив-рок

Гуляя по небольшому отрезку набережной, можно, оглянувшись на прожитые годы, вспомнить бурную историю нескольких поколений иркутских неформалов

– Хорошо, если вопросов о том, откуда есть пошла современная рок-интеллигенция, больше нет, то как в Иркутске возникли хиппи? Понятно, что в Москве или Санкт-Петербурге богема, которая могла достать зарубежные пластинки, копировала западные образцы, но наш-то город на периферии…

– Ничего подобного! Единственное и самое главное, что написал Марк Сергеев, – это фраза «любимый Иркутск – середина Земли». Если говорить о хиппи, то это пошло из училища искусств, с тех курсов, где учились Владимир Голенев, Александр Москвитин. Я с ними был знаком через ребят из меда. Мне эта идея была близка, видимо, давно. Ведь что такое хиппизм? Это бегство от скуки, карнавал, театрализация жизни. В тусовке ведь не было бездарных людей. Летом они переминались на набережной, а на зиму сняли квартиру в районе бульвара Постышева, в двухэтажках. Там эта хевря и тусовалась. А потом начали примыкать люди из других институтов, интеллектуальный уровень соответствовал. И всех объединяла любовь к хорошей рок-музыке, в отличие от москвичей, у которых психоделика превалировала. Потом пошла транза (поездки «зайцем», в основном по железной дороге, поскольку автостоп в те далёкие времена ещё не был развит. – «СЭ»), мы болтались на западе, к нам начали приезжать. Затем была вторая и третья волна – фанаты всяких AC-DC, для которых Yes уже был малопонятен. 

– Сейчас любой альбом Yes можно без проблем скачать из Сети или заказать из-за рубежа. А каким образом такого рода записи попадали в Иркутск тогда?

– Возле Центрального рынка (наверное, того дома уже нет, а так можно было бы мемориальную табличку повесить) жил великий человек Костя Ханхалаев, который учился в Питере в мореходке и привозил редчайшие диски. Gentle Giant, например. Общался тут с одним шведом, знатоком музыки, так он просто обомлел: «Ты знаешь эту группу?! Да её в Европе уже никто не помнит!» Или Van der Graaf Cenerator. Для нас это были родные группы, мы ждали выхода новых альбомов, словно это было что-то само собой разумеющееся. А Костя все новинки привозил – Yes, King Crimson, Рика Вейкмана. 

– Где тусовались иркутские «хиппаны»?

– Да где только не тусовались. В каждом институте были очень интерес­ные группы: в политехе, в инязе была суперкоманда Partizip Zwei, в [Иркутском государственном] университете – «Робус», где Игорь Несынов пел. Студенческие тусовки отчасти были хипповыми. Мы, медики, собирались в анатомке на третьем этаже – там зал довольно большой. 

– По комсомольской линии вас не прессовали?

– Дело же в Сибири происходило! Здесь к чужим заскокам спокойно относятся. Вот, к примеру, я тут недалеко увидел висевшую на заборе частного дома жакетку – старую, выцветшую, сшитую из чего-то вроде чёрного бархата. Снял, перешил. Были обычные зелёные брюки, разрисовал их масляной краской – надписи вроде LOVE, автомобильный знак «Внимание!» на пятой точке. Босиком ходил, на шее баночка с мухой – в пробке была дырочка, через которую подавал сахарок. На все вопросы отвечал: «Да вот, подкармливаю, живёт». Но сейчас можно сознаться: дохли они, так что приходилось постоянно менять. Вот так ходил, и меня при этом долго терпели! Но мед – это такой вуз, что там «долбанутых» ой как много и среди студентов, и среди педагогов. 

– А милиция?

– Они, видимо, просто не понимали, что мы такое. А потом, Иркутск был пятым туристическим центром в стране. Тут иностранцев была тьма. Идёшь мимо ресторана «Алмаз», который потом стал «Фихтельбергом», смотришь – лежит брошюрка. Подбираешь и читаешь всякие гадости о советской власти. Это уже сподвигало сознание к более терпимому отношению к проявлениям нонконформизма. Хотя потом я, естественно, начал прифарцовывать. Довольно рано стал заниматься шитьём – размер джинсов там переделать, – но на барахолке не торговал, ограничивался только контактами, если кого-то надо было с кем-то свести. 

Однажды нёс сумочку с джинсами и ещё чем-то, которую надо было передать. А тут ОБХСС. Привели в комнатку, говорят: «Открывай». Ну, думаю, нашёл с кем дурака включать: сам, говорю, открывай. Как бы то ни было, при Союзе законность соблюдалась жёстко. Предъявить мне они ничего не могут, разве что «на понт взять». Не получилось. Говорят: «Ладно, придёшь [за сумкой] тогда-то». Отвечаю: «Приду, но ты опись-то сделай». А то свистнешь чего-нибудь – и доказывай. Они пишут, а я диктую: «Ливайс Штраусс», в два слова, а не «Джинсы синие». Через несколько дней приезжаю – сумка готовая, проверять не надо. А меня спрашивают: «Слушай, ты же в таких вещах хорошо разбираешься?» – «Хорошо». – «Джинсы-то фирменные?» – протягивают мне штаны из хреновой ткани. Видимо, у кого-то конфисковали, решили себе оставить. «Ну что вы, какие фирменные? – говорю. – Оверлоком сделано, нитки и клёпки – вообще дрянь». «Вот сволочь!» – это они про того, у кого изъяли. «Да как же так, вы сами, что ли, не разбираетесь? Давайте, консультантом на полставки у вас буду». 

– Фирменные «Ливайс» – это и по современным меркам круто. А как такого рода вещи попадали в Иркутск тогда?

– Было несколько вариантов. Самое интересное возили те ребята, которые работали в Дальневосточном пароходстве – японские и канадские вещи каких-то малоизвестных марок. Через Москву что-то поступало. И, как это ни смешно, был канал из Прибалтики. 

– Серьёзно? Это же на другом конце Союза. 

– Был прямой почтовый вагон «Вильнюс – Иркутск». Однажды сорвались в транзу – как обычно, до первой станции, где высадят. Высадили в Тайшете, стоим на перроне. Подходит почтово-багажный поезд, прямо перед нами табличка: «Иркутск – Вильнюс». Открывается дверь, выходит человек, мы к нему: «Лаба дена!» – «Лаба дена. А вы что, понимаете по-литовски?» – 

«Да!»

Слово за слово, договорились, что будем помогать – разгрузить там что-то по мелочи. Какое было путешествие! В вагоне – мягкие диваны. В каждом крупном городе – длительная остановка. В Новосибирске шесть часов стояли, так мы сходили в кино, в кафе, по окрестностям погуляли. Потом у товарища, согласившегося нас подвезти, узнали, что есть канал через Клайпеду в Вильнюс. В чём тогда была прелесть жизни – почти всё было построено на человеческих отношениях, слово значило больше договора. И народ был пассионарнее. 

– А сейчас? 

– Сейчас тоже хорошо, но только всё по-другому. Конечно, если хочешь найти что-нибудь плохое, то обязательно найдёшь. Но главное – осознать категорический императив Канта, – лидер Партии дураков начинает говорить с грузинским акцентом, подражая, видимо, другому известному вождю, – который гласит: «Безопасность – это когда нет опасности, следовательно, счастье – это когда нет несчастья».