Варвара Поликарповна Пенькова, в девичестве Марфенко, родилась в 1922 году на Украине, в селе Чеботовка Станично-Луганского района. Бабушка Аграфена Осиповна и дед Арсений Иванович считали себя донскими казаками и жили в Чеботовке хуторами, которые стояли по реке Деркул, впадающей в Северный Донец. У них в доме и прошло беззаботное и короткое Варино детство. 

«А потом началась война и жизнь наша кончилась»

Окончив семилетку и справив шестнадцатилетие, девушка отправилась в Ворошиловград, чтобы продолжить образование. Мечтала поступить в железнодорожный техникум, но не смогла. В семье было много железнодорожников, и девушка хотела во что бы то ни стало продолжить династию. На паровозостроительный завод её тоже не приняли из-за слишком юного возраста. Пришлось мечту о железной дороге отложить, как она думала – на время, оказалось, что навсегда. 

Закончив курсы счетоводов, как тогда называли бухгалтеров, Варвара успела несколько лет поработать на фабрике, в отделе приёмки готовой продукции. Она-то думала, что счетовод – это не её призвание, это всё временно, до поступления в железнодорожный техникум. Вот там, на железной дороге, и начнётся её настоящая, интересная и счастливая жизнь! Но оказалось, что несколько лет на фабрике и были её золотым, неповторимым временем. 

– А потом началась война и жизнь наша кончилась, – говорит Варвара Пенькова. – О начале войны объявили в воскресенье, а уже в среду Ворошиловград начали бомбить. Стали поднимать ополчение, отправлять ребят на фронт. Девчонки из ополчения таскали песок на крыши, заклеивали окна, дежурили на улицах. Конечно, я тоже была в ополчении. 

В августе 1941 года Варваре Пеньковой пришла повестка, в которой сообщалось, что её отправляют на оборонительные работы – рыть противотанковые окопы. «Трудовую армию» собрали на вокзале, построили в колонны по пять человек, посадили в грузовые вагоны без крыш и повезли в Запорожье. Фронт в то время стоял в Днепропетровске. 

– Бомбёжки шли постоянно, – вспоминает Варвара Поликарповна. – Поэтому окопы мы рыли только ночью, в полной темноте. Никаких костров жечь было нельзя, чтобы не привлекать внимания. Сами жили в землянках, в скирдах соломы, в каких-то сараях. Так прошло три месяца, а в ноябре немцы прорвали фронт, наши начали отступать, и вместе с армией отступали мы. Это была страшная картина. Люди уходили пешком, тащили с собой домашний скарб, гнали скот. Вместе с гражданскими шли солдаты, военные. Беспрерывно случались бомбёжки, обстрелы. Помню, на переправах вода была красная от крови. 

Во время одной из таких бомбёжек Варвару с подругой сбило с ног и они упали в воронку от разорвавшегося в нескольких шагах снаряда. Варвара упала вниз головой, только ноги остались наверху, и это её спасло. Осколок попал в ногу, до сих пор там сидит. Когда звуки бомбёжки стихли, она кинулась к подруге, но та была уже мертва. 

– Нога болела страшно, деваться мне было некуда, – вспоминает Варвара Поликарповна. – В отчаянии я из последних сил побрела назад, в Ворошиловград. Город невозможно было узнать, он стоял в руинах и в дыму. Заводы эвакуировали, а то, что осталось, всё было взорвано, разрушено, всё горело. Моя фабрика тоже была эвакуирована, но куда именно, я не смогла узнать. Пошла я к родным, в Чеботовку. Отец в то время давно уже был на фронте, мама на оборонительных работах, дома оставалась только бабушка. Она и стала лечить мою ногу, чем могла. 

Холодный фронт

Сибирь стала второй родиной для многих заключённых

Между тем началась зима, и с её наступлением военные действия приостановились. «Холодный фронт», как это бывало не раз в русской истории, в нужный момент пришёл на помощь. Немцы не могли идти дальше, потому что оказались совсем не подготовленными к русской зиме, у многих из них не было даже шинелей. Фронт остановился в 50 км от Ворошиловграда.

В Чеботовке в то время были большой хозяйственный склад, химчасть, огромный элеватор, в котором хранилось зерно со всех окрестных колхозов. Варвара немного оправилась на руках у бабушки, залечила ногу. Через некоторое время её вместе с другими молодыми девчонками мобилизовали в химчасть. Работа была нехитрая, но требовала внимания и сноровки. Им нужно было мыть и заклеивать противогазы. Так прошли зима и весна, наступило лето. В июне 42-го немцы опять прорвали фронт, и наши продолжили отступление. Снова начались бесконечные бомбёжки. Однажды ночью к девчонкам прибежала начальница, сказала, что подали вагоны, отдан приказ грузить в них химчасть. Но было уже поздно. 

– С южной стороны Ростов уже был занят немцами, на Ворошиловград шли немецкие танки, – вспоминает Варвара Поликарповна. – Мы должны были прорываться по другой ветке, но не прорвались. Наш эшелон разбомбили, многие были ранены и убиты. Мне повезло, я каким-то чудом выжила, но оказалась на оккупированной территории, отрезанной от большой земли. Через неделю снова вернулась в свою Чеботовку, к бабушке. 

А в Чеботовке уже была немецкая власть с соответствующими атрибутами: комендант, переводчик, староста. Жителям объявили, что без разрешения нельзя покидать посёлок, ввели комендантский час. Переводчиком служил немец, но немец местный, выросший где-то под Чеботовкой. Потом уже люди стали говорить, что был он разведчиком, выполнял особое задание и якобы передавал коменданту неточные сведения. В районе образовались партизанские отряды. Самый известный из них – воспетый в романе «Молодая гвардия» отряд Олега Кошевого, Любы Шевцовой, Ульяны Громовой. 

– Мы были одного возраста, и я многих знала, – говорит Варвара Пенькова. – Их группа работала в Краснодоне, возле Ворошиловграда. 

В Чеботовке девчата и парни, оставленные по брони как железнодорожники, вечерами собирались у кого-нибудь дома, закрывали ставни и тайком слушали радио, пытаясь среди хрипов и треска эфира выловить сводки с фронта. 

– Тоже партизанили у нас ребята, –  говорит Варвара Пенькова. – Мы, девчонки, обязаны были устраивать танцы для немцев, а парни в это время взрывали дороги и мосты. 

Так продолжалось шесть или семь месяцев. Наконец, в конце декабря 1942 года немцы стали отступать. Они опять оказались не подготовленными к зиме. Заходили, выгоняли хозяев из хаты, забирали одежду и закутывались во что попало – в женские юбки и платья, пихали под одежду солому, чтобы было теплее. И всё-таки сражались с остервенением, шли страшные бои. Местные жители прятались по погребам. Немцы находили подвалы, открывали и расстреливали сидящих там людей. 

«За мной пришли только через три дня»

Наконец немецкие войска ушли. Всё было разрушено, сожжено, залито кровью. Над деревней стояла оглушающая, непривычная тишина. Варвара не успела привыкнуть к этой тишине, не успела порадоваться. На третий день пришли в деревню советские карательные отряды – НКВД, НГБУ, особые отделы. Началась чистка среди местного населения, пошли аресты. 

– Моих подруг арестовали, а за мной пришли только через три дня, – говорит Варвара Пенькова. – Их увезли в Тарасовский район, а меня повезли по месту прописки – в Ворошиловград. 

Началось следствие по делу 19-летней Варвары Пеньковой, которую обвиняли в измене Родине. Страшнее этого обвинения и придумать что-нибудь было трудно. Следователь вызывал её на допрос часов в 10 вечера, садил перед собой и приказывал ждать, пока он освободится. Ждать приходилось долго. 

– Я сижу напротив него, а он всё пишет и пишет что-то, – рассказывает Варвара Пенькова. – Мне уже спать хочется невыносимо, глаза сами закрываются. Тогда он подойдёт, как даст в одно ухо, потом в другое. Били сильно. 

Следствие длилось семь месяцев. Девушку арестовали 3 января 1943 года, а судили только в августе. С началом весны часть заключённых перевели на улицу. Ночью допрашивали, а днём садили в холодную, сырую яму. Среди арестантов началась эпидемия тифа. Но Варвара заболела не тифом, а воспалением лёгких. Когда состояние стало крайне тяжёлым, девушку перевели в военный госпиталь, и она снова выжила. 

– После госпиталя повели меня на суд, – продолжает свой рассказ Варвара Поликарповна, и голос её дрожит. – Судили военным трибуналом в Ворошиловграде. Я встала и слышу, как зачитывают мне высшую меру наказания – расстрел. Дальше ничего не помню, потому что потеряла сознание. Очнулась в камере смертников. Там сидело много-много таких же, как я, девчонок.

На расстрел всегда вызывали вечером. Открываются двери, и думаешь – ну, за мной пришли. Но в первый вечер меня не вызвали, не вы­звали и во второй. Во вторую ночь я уснула и увидела сон, который до сих пор у меня перед глазами. Вижу, будто стою я на площади у нас в городе, и кругом цветут красные маки. Красиво так, что описать невозможно. Проснулась, рассказала девчонкам, а они говорят: это хорошо. 

И правда, оказалось, что к хорошему маки приснились. Девчонки к тому времени твёрдо знали: если вызывают без вещей – это на расстрел. А если с вещами – возможен пересмотр дела. На следующий день поздно вечером двери распахнулись и Варвару вызвали с вещами. Дело было отправлено на пересмотр. 

– Если бы ума у меня было, как сейчас, я бы доказала свою невиновность, – сокрушается она до сих пор. – Я бы им всё сказала. А тогда мне ещё 20 лет не было. Я очень испугалась, когда мне объявили пересмотр. Испугалась, что опять начнут мучить, бить, вызывать по ночам. Мне стало вдруг всё равно, и я отказалась от борьбы. Следователь задаёт вопросы, а я в ответ молчу, ничего не отвечаю. Думаю, скорее бы уж конец. Но 14 августа меня опять повели на военный трибунал. Присудили 10 лет лагерей и пять лет поражения в правах. 

Свой срок она отсидела от звонка до звонка.

«Пилили да копали»

Семья Пеньковых долго жила в посёлках для ссыльных

Подогнали «телячьи» вагоны, погрузили арестантов и отправили в дальний путь. Железная печка, параша в углу да окошко с решёткой – вот и вся обстановка на целый месяц. Кормили сухарями, сушёной рыбой и горохом. «Наешься рыбы солёной, пить хочется, – рассказывает Варвара Пенькова. – Орём: воды, воды. Если охранник хороший человек, даст напиться, а другой скажет: заткнитесь, а то я вам дам сейчас воды, мало не покажется. Тяжело было. Но тогда у нас не умирали, всё-таки мы крепкие, молодые были. Умирать начали в лагере. 

Через всю страну проехала Варвара Поликарповна на том поезде. За окошком сменяли друг друга города: Куйбышев, Уфа, Челябинск, Новосибирск, Красноярск. Наконец приехали во Владивосток, а затем в Комсомольск-на-Амуре, строить железную дорогу. 

«Было конечно, трудновато», – говорит Варвара Поликарповна. Но что означает слово «трудновато», если кругом тайга и море. А посреди тайги стоит только столбик с табличкой «326 колонна». Это и было то место, где Пенькова должна была отбывать своё наказание. Стали девчонки строить себе жильё. А как его строить, если они инструмента в руках никогда не держали? 

– Ну, ничего, научились, – усмехается Варвара Поликарповна. – Двух мужиков нам прислали. Они каркасы делали, а мы уж пилили да копали. Построили бараки, начали строить дорогу.

Время всё еще было военное, а стройка признана особо важной. Строителей неплохо кормили, им доставались продукты из Канады, которые привозили на пароходе. Работа была неимоверно тяжёлая. Киркой да лопатой женщины рыли колодцы в скале, каждый по 10 метров в глубину. В вырытый колодец засыпали взрывчатку и взрывали породу. У них появилась своя собственная, отработанная технология. Работали парами. Одна товарка внизу копает и складывает грунт в специальное ведро, а напарница вытаскивает наполненную тару наверх, опорожняет и возвращает на дно. Через некоторое время женщины меняются местами. У Варвары Пеньковой напарницей была Маруся Герасименко. Стали они с Варварой как родные сёстры, но свидеться после освобождения им не довелось. 

– Чтобы получить 1,2 килограмма хлеба, нужно было выдать две нормы, – продолжает свой рассказ Варвара Поликарповна. – А сколько была норма, я уж забыла, помню только, что очень тяжело было. Но мы с Марусей норму выдавали. За свой срок я построила три железные дороги. 

Одно время держали нас вместе с воровками, уголовницами. Сто человек в бараке. Они пойдут и получат на нас хлеб. Мы приходим, а нам говорят: на вашу бригаду всё выдано. Жаловаться некому, и мы оставались голодными на целый день. Нашу одежду, простыни, одеяла они тоже украли и обменяли на еду. Ничего не осталось. Тогда мы заявили, что на работу не пойдём, пока уголовниц не переведут из нашего барака. Тогда их забрали, и наступил хоть какой-то порядок. 

Ещё один случай мне запомнился из нашей лагерной жизни. Мне оставалось уже немного, наверное, лет пять, я жила в бараке для мало­срочников. А был ещё барак за колючей проволокой, в котором жили те, у кого сроку было 25 лет. Среди прочих жила там дочь генерала Семёнова, который сдал нашу армию и сбежал в Японию. Женился на японке, родилась у них дочь. Но потом его всё-таки взяли, расстреляли всю семью. А дочери не было 18 лет, поэтому ей дали срок 25 лет и отправили в лагерь. Помню, приведут всех на работу, а её одну охранники выведут и поставят на муравейник голыми ногами. Муравьи накусают так, что кровь по ногам течёт. Мы смотрели на это, смотрели, а потом взбунтовались. «Работать не будем, пока вы не прекратите над ней издеваться», – говорим солдатам. Началось разбирательство, вызвали начальство, стали там что-то проверять. Потом дочку эту забрали и отвезли куда-то, а куда, я и не знаю. 

Варвара Поликарповна говорит, что за свой срок построила три дороги. Уже после войны её отправили в Монголию, где ей довелось участвовать в строительстве трассы Улан-Батор – Москва. После этого она строила магистраль Тайшет – Братск в Иркутской области. «Тут мне опять повезло, потому что многие попали на дорогу Тайшет – Абакан, а там очень много народу погибло, – говорит Варвара Пенькова. – Есть там «Чёртов мост», который построен на столбах. Страшное место». 

Другая история

Когда женщина освободилась, вернуться на Украину ей не позволили. Впереди была ссылка и новая жизнь в Сибири. Последние годы заключения Варвара Пенькова отбывала в Иркутской области. Именно по иркутской земле она и сделала первые шаги в качестве свободного человека. 

Жизнь есть жизнь. На руках у вчерашней арестантки уже был полуторагодовалый сынишка, который родился за колючей проволокой. До двух лет детей оставляли с матерью, потом отправляли в детский дом, а мать возвращалась на зону. Но Варвара Поликарповна освободилась раньше, и сын остался при ней. 

– Когда мы освобождались, приехал человек и отобрал нескольких мужчин и женщин в леспромхоз в Красноярский край, – вспоминает Варвара Поликарповна. – Вместе с мужем мы оказались в этой партии, так и попали в посёлок Бозово Красноярского края в декабре 1952 года. В Сибири поженились и прожили вместе 24 года. 

Из вещей у них был только чемоданчик со сменой белья. Правда, выдали подъёмные да ещё одежду – ватные брюки, телогрейку, мужскую шапку-ушанку. Ухнула в бездну вся прошлая жизнь, возврата к ней не было и быть не могло. 

У мужа где-то в далёкой Москве осталась семья. Но близкие были вынуждены от него отказаться, когда он отбывал срок, и больше они никогда не виделись. А в лагерь он попал, как и многие, по доносу. Воевал, был ранен, очутился в госпитале. Однажды завязался разговор с соседями по палате, и он неосторожно сказал, что у немцев и лошадей больше, и танки лучше. Приятели-соседи донесли, и ему дали статью «измена Родине». В общем, обычная для того времени история. 

Казалось бы, всё потеряно, стёрто в прах и развеяно по ветру. И всё-таки даже на этой выжженной земле выросла новая трава. По кирпичику построили новую жизнь, и она была счастливой, вопреки всему. Хоть и жили они в посёлках для ссыльных, хоть и были лишены права голосовать, да и многих других прав. Зато вырастили хорошего сына. А в 1954-м у них родилась дочь. Теперь дети давно уж выросли, дочь Наталья – глава поселения, и односельчане очень её уважают.

– Когда вышел указ Горбачёва, стали снимать некоторые политические статьи, – говорит Варвара Поликарповна. – Но моя статья не подпадала под этот указ. У меня ведь была самая страшная статья – «измена Родине». Я подумала, что это несправедливо. Я ведь ни в чём не виновата, я никого не выдала, Родину не предавала. Села и написала письмо председателю Верховного Совета Хасбулатову. Получилось целых 18 листов, вся моя жизнь. Написала и отправила по почте. 

Через месяц пришёл ответ, что жалоба гражданки Пеньковой рассмотрена и отправлена на родину. Целый год длилось новое разбирательство. Следователи приезжали в Покатеево, допрашивали. Наконец 14 августа 1990 года в деревню приехали двое военных. Варвара Поликарповна лежала в больнице, и они пришли туда. Принесли с собой старое, давно пожелтевшее дело. 

– Они сказали, что я ни в чём не виновата и буду реабилитирована, – вспоминает Варвара Пенькова, и голос у неё снова и снова наполняется слезами. – Вскоре мне пришло извещение, что я полностью реабилитирована. Но жизнь-то прошла, её не вернёшь. Выплатили компенсацию, приравняли к участникам войны. Из фонда Солженицина дважды в год получаю по 2 тыс. рублей. Теперь уж я могла ехать на родину, но здесь у меня были дети и внуки, а там – никого. Поэтому осталась здесь и живу до сих пор. Маму я давно привезла сюда, здесь её и похоронила. 

Муж тоже давно умер, ещё в 1974 году. У него было больное сердце. А Варваре Поликарповне в этом году исполняется девяносто три года. Галина Афанасьева-Медведева говорит, что даже в её бесконечных странствиях такие люди встречаются очень редко. Иногда кажется, что им неспроста даётся такой долгий век. Это живые свидетели страшных событий в жизни нашей страны. Может быть, они и живут, чтобы мы помнили и никогда больше не повторили ошибки своих отцов. Чтобы у нашей страны было другое будущее.