Совершенно жуткая история заставляет зрителей обратить внимание на тривиальных несимпатичных людей и на их семью в момент разлада и разрушения. Однако эта локальная история не только о склоках, измене, детском озлоблении и жестокости, хотя и об этом тоже, но ещё она о страшной беспечности и удручающем безрассудстве людей, которые по простоте, что, как известно, хуже воровства, превращают свою жизнь и жизнь окружающих в ад. Зрителям живо и выразительно показывается, как человек, исключив разумное начало из своей жизни, превращается в существо с животными инстинктами и потребностями. Не случайно ведь и на программке герои пьесы изображены художником в виде животных. Возникает атмосфера удушающей вязкой пошлой среды, побороть которую почти невозможно. Страшен мальчик, берущий оружие, страшна женщина, со страстью изменяющая любимому мужу и находящая себе оправдание в его вине, страшен мужчина, идущий воевать за деньги. Страшны все эти семейные сцены как некий собирательный образ нашего общества, в котором утрачена мораль, разум, общечеловеческие духовные ценностей и истинная любовь.

Чтобы раскрыть жанр кинохроники и разомкнуть тесное пространство малой сцены, режиссёр на каждой мизансценической площадке размещает камеры видеонаблюдения. Благодаря экрану, на котором параллельно повторяется всё, что происходит на сцене и за ней, создаётся ощущение, что подглядываешь за жизнью людей и видишь то, что, в общем-то, не принято открывать постороннему глазу. 

В квартире живут люди далёкие и чужие друг другу. Удручает то, что даже разговора у них не получается, так как напрочь утрачена традиция простого общения, диалога, только эмоциональные порывы, крики, раздражение, страх, истерики. Актёры своей игрой ещё больше усиливают, даже утрируют эмоциональный накал. В спектакле нет места постепенному развитию характеров и чувств, нет полутонов в игре актёров. Они словно выходят заряженными на одну гремящую, стонущую, истеричную волну. Каждый на пределе своего внутреннего кошмара. Особенно это чувствуется у актрисы Татьяны Чадиной, играющей Ирину Боженко. Она ошарашивает своей неоправданной мятущейся экспрессией, криком, нажимом, суетой, безумием. В камерном пространстве подобная однотонная длительная интонация угнетает, а главное, как мне кажется, обкрадывает и многие моменты роли. Общение с мужем, сыном, любовником – всё одним мазком, одними выразительными средствами. 

Эмоциональный пик спектакля – мизансцена после выстрела – вот где, на мой взгляд, должны по-настоящему достигать апогея и вырываться эмоции, в спектакле же получается, что они сливаются с предыдущими, а эта замечательная мизансцена теряет свою эффектность, которая могла бы произвести ещё более страшное и катастрофичное впечатление. К тому же эта сцена исполнена Татьяной Чадиной так же на одном эмоциональном порыве: сначала она истерично оплакивает якобы застрелившегося любовника, затем так же неистово горюет по мужу, вслед за этим – по сыну, и нет никакой разницы в её отношении к этим людям. 

Чрезмерно напряжённый, зажатый, загнанный получился Ваня Боженко в исполнении Филиппа Черного. Он создает противоречивый образ, играя, с одной стороны, испуганного, трусоватого и очень несчастного ребёнка, а с другой – отвратительного жестокого безумца, стреляющего из оружия. И в данной драматичной ситуации, наверное, это противоречие оправданно, но образ всё равно получается не до конца внятный и открытый. И уж со­всем с трудом верится, что этот ребёнок так быстро оттаивает, пре­вращаясь в миловидного парнишку.

То же впечатление создается и от роли Вадима Карионова, играющего отца семейства, который на протяжении всего спектакля выдерживает резкое равнодушное отстранение от всего происходящего, внутренне находясь «в плену» прошлой военной жизни и ощущая безвкусие и бессмысленность настоящего существования. Он как-то быстро «выпрыгивает» из этих прилагаемых обстоятельств и переключается на доверительную человеческую интонацию, но в неё веришь с трудом. 

Наиболее точный тон и интерес­ный образ нашёл Сергей Павлов для учителя биологии Сергея. У него получился робкий отчаянно влюблённый интеллигент, с детской привязанностью, наивностью и лихорадочностью преследующий свою возлюбленную. Сергей Привалов трогательно нелеп, неуклюж, смешон, обаятелен и в выражении своих чувств у мусоропровода, и в комичном разговоре с мужем Ирины, и в расхрабрившемся несвоевременном признании-выкрике.

Приблизить, понять и почувствовать реальность данной истории довольно сложно, ведь пока не столкнёшься с подобным в жизни, не поверишь, что так бывает. Поэтому, наверное, возникает некоторое отстранённое наблюдение за картинами этой странной семейной жизни, которые не затрагивают сердца, не пронимают, не завоёвывают. Возникает холодное изумление, отторжение, неприятие, скука – не от спектакля, а от представленной в спектакле жизни. С печалью смотришь на обнищание человеческой души, на «взнервленное» метание, маяту, безысходность, серость этого безумного человеческого существования. 

А ещё абсолютно не хочется принимать этот «хэппи-эндный» финал, в котором все эти ошарашенные поступками друг друга люди мирно поедают борщ, фальшиво-сладко улыбаясь друг другу.