«Жил да был Крокодил»

«Куда моя сова исчезла? Любимая моя сова, – Элеонора Владимировна перебирает игрушки, и наконец под слоем мягкого полотна, мишуры и стеклянных шариков появляется маленькая совушка, сидящая на настоящей веточке, срезанной когда-то с дерева. – А вот и крокодил! Он и сова – это самые старые из наших игрушек, что пережили даже наводнение 1953 года. Крокодилу давно пора сделать глаз, но я подходящего материала пока нигде не могу найти. Да и сове нужны два больших блестящих глаза». Игрушки очень хорошо сохранились – у совы видна раскраска, у крокодила – пятнышки на спине. Чуть хуже выглядит мишка со штангой. Когда-то они ещё и блестели, сейчас блёстки уже потускнели, но всё равно угадываются. Судя по каталогам игрушек, сова изготовлена примерно в 1910–1920 годах из папье-маше, к таким игрушкам делались стеклянные глаза, расписывались они вручную. Возраст крокодила, вероятнее всего, тоже около века, поскольку игрушка явно напоминает персонаж Корнея Чуковского – Крокодила Крокодиловича из знаменитого стихотворения 1916 года. «Жил да был Крокодил. Он по улицам ходил, папиросы курил, по-турецки говорил – Крокодил, Крокодил Крокодилович!» 

Надо сказать, что эти игрушки пережили период, когда Новый год и Рождество как праздники в СССР были запрещены. Собственных игрушек в Союзе не выпускали, кустарей, занимавшихся их изготовлением, зажимали, а старенькие игрушки появлялись на редких домашних ёлках. Особенно это касалось провинции, где игрушки были вообще редкостью и в основном встречались в домах людей высокого достатка. Ёлка относилась к религиозным символам, её связывали с Рождеством, а значит, порицалось всё, что имело отношение к этому празднику. И даже собственно игрушки. В журнале «Юные безбожники», выходившем в начале 30-х годов, был напечатан рассказ «Чей праздник», где буквально говорилось: «Скоро будет праздник, праздновать будут капиталисты за границей, толстые нэпманы, кулаки, жадные торговцы и всякие отжившие старушки… Это чужой, это не наш праздник». Учителя в школах устраивали «похороны ёлки» и всего, что с ней было связано, в том числе и игрушек. «Ни одного прогула в дни старого рождества, не понизим производительность труда!» – призывала «Восточка» в январе 1929 года. «За оба дня «рождества» рабочие махорочной фабрики «1-й колокол» пришли на работу все», – отчитывалась газета. «Гадание, ряжение, рождественская ёлка, рождественские украшения – всё это пережитки дикарских времён», – писали газеты. «Вифлеемская звезда не светилась никогда, засияла вечная у нас пятиконечная!» В «Восточке» ёлка была названа «буржуазной», вместо веток на ней торчали дула ружей и пистолетов. Такая кампания приводила маленьких детей к парадоксальным выводам: «У меня есть ёлочные игрушки – я их все в печке сожгу». 

В январе 1936 года после знаменитого письма Павла Постышева в «Правду» со словами «Давайте устроим детям хорошую ёлку!» спохватились и в Иркутске. Письмо Павла Постышева пришло в город после 1 января, и тем не менее 4 января 1936 года «Восточка» бодро писала: «Но это не значит, что мы не можем устроить коллективную ёлку для детей в школах, детских домах, клубах, жактах…». Игрушек не было. «На днях соберутся матери и начнут делать игрушки, – сообщалось в газете. – Самое лёгкое – угощение ребят и индивидуальные подарки… Сложнее с украшением ёлки, так как понадобятся цветная бумага, блёстки, бертолетовая соль и т.д.». В Иркутске дореволюционные игрушки ручной работы, вероятнее всего, появлялись как реквизированные из богатых домов, а чаще – просто с приезжавшими с запада страны переселенцами. Так случилось и с семьёй поляка Вацлава Леоновича Якубовского. 

– Крокодил и сова появились в семье по линии мамы, Генриетты Вацлавовны, – рассказывает Элеонора Швец. – Моего деда Вацлава Леоновича, директора курорта «Боровое» в Казахстане, арестовали в 1932 году, кому-то просто понадобилось его место. Деда сослали в Иркутск, его супруга Бронислава Викентьевна Якубовская (Гудович), подхватив двух дочек, поехала за ним, взяв какие-то вещи. В их числе были и ёлочные игрушки. 

Такое внимание к ёлочным игрушкам не случайно, поскольку ёлочные украшения в те времена купить было невозможно, а оставшиеся дореволюционные имели особую  ценность. Вацлав Якубовский  довольно быстро сумел устроиться директором иркутской аптеки № 4. Семья жила на втором этаже, над аптекой. «Как мы потом узнали из дела, деду были выданы деньги на определённые медикаменты, а в Иркутске была нужда в других медикаментах, – рассказывает Элеонора Швец. – Он закупил их и получил очередную статью и отправку в лагпункт «Свободный» в Амурской области. Там он стал начальником аптек лагпункта, однако в 1937 году там же выделили ещё одно дело». По официальным данным, Вацлаву Якубовскому инкриминировали контрреволюционную деятельность, и 15 ноября 1937 года он был расстрелян. 4 декабря 1957 года его реабилитировали. «В 1960-е годы маму, Генриетту Вацлавовну, после извещения о реабилитации вызывали в органы и спрашивали: «Может, вы помните, у него имущество было какое-то? Мы можем возместить?» Она ответила: «Мне ничего не надо, дайте мне бумагу, что отец был честным человеком». 

Супруга Вацлава Леоновича, оставшись с двумя девочками, окончила курсы фельдшеров. В 1939 году её отправили в Читинскую область на ликвидацию эпидемии брюшного тифа, где она заразилась и умерла. Две девушки-студентки, Элеонора и Генриетта, остались в чужом городе одни. Выжить им помогли поселенцы-поляки. Элеонора Вацлавовна вышла замуж за главного ветврача Усольского рынка Иннокентия Александровича Попова. «Моя мамочка, Генриетта Вацлавовна, тоже вышла замуж, но фамилию не поменяла, оставшись Якубовской, – говорит Элеонора Швец. – И в определённый момент в нашей семье оказалось четыре фамилии – Якубовские, Щербаковы, Рябенко и Швец. Щербаков – фамилия моего отца, Владимира Никифоровича. Мы с сестрой Ольгой вышли замуж, и я стала Швец, а она – Рябенко. Младший брат Борис остался на фамилии отца, Щербаковым, а наша мама так и прожила жизнь Якубовской». В 1970-е годы школьная подруга Генриетты Вацлавовны, Мирра, сдававшая здание Союзгосцирка в Донецке, познакомилась с одной местной жительницей. В застолье она рассказала ей об иркутской подруге Генриетте Якубовской, а та всплеснула руками: «Мы же их ищем с 1937 года!» Оказалось, это были родственники. Они направляли запросы в Хабаровск, поскольку была информация, что дед погиб в «Свободном». А то, что его семья осела в Иркутске, никто не знал. «Вот так, благодаря тому что мама оставила девичью фамилию, была ярким человеком, нас нашли родственники. Фантастические моменты бывают!» – говорит Борис Щербаков. Когда тётя Эля уехала в Усолье-Сибирское, ёлочные игрушки остались в семье Генриетты Якубовской.   

«Ёлка так и осталась плавать в воде»

Жила семья Генриетты Вацлавовны и Владимира Никифовича с тремя ребятишками в том месте, где сейчас размещён ТЦ «Планетарий». На углу улиц Чкалова и Пятой армии стояла тогда бывшая поповская усадьба. В этом большом доме проживало семь семейств, в том числе семья Щербаковых. В январе 1953 года в Иркутске случилось сильное наводнение. В Ангаре лёд намерзал снизу из-за быстрого течения реки. За одну ночь она вставала – лёд отрывался со дна, шуга поднималась вверх. И тогда начинало топить город. «Я помню, что было объявление о возможном наводнении, – рассказывает Элеонора Владимировна. – В тот год стояли сильные морозы, на реке образовались ледяные торосы, своеобразная плотина, и вода пошла верхом». Тогда затопило многие улицы Иркутска, в Иркутском планетарии от поднявшейся воды пострадал аппарат УП-3, при помощи которого создавалась иллюзия звёздного неба. Лекторы не могли пробраться в здание, и пришлось оставить дорогостоящую по тем временам аппаратуру на произвол стихии; пострадала мебель, вышел из строя пульт управления УП-3.     

«У нас дома, на Пятой армии, вода поднялась сначала под топку печки, папа топил до последнего, потом под столешницу, 80–90 сантиметров, не меньше», – вспоминает Элеонора Владимировна. Родители Элеоноры, Ольги и трёхлетнего Бориса в эти дни решили устроить для ребятишек новогоднюю ёлку, позвав соседских детей, подружек девочек из школы. «Сделали леденцы, купили какие-то конфеты, была огромная куча пакетиков с конфетами, поставили ёлку. Хорошая такая ёлка была, большая, потолки же метра четыре! – вспоминает Элеонора Владимировна. – А вода тем временем прибывала, мама ещё пришла с работы спокойно, а отец, возвращавшийся позже, пробирался уже с трудом. Но добрались все. Первым делом подняли на полати книги, поставили на табуретки рояль, а наша украшенная ёлка так и осталась плавать в воде. У нас есть фотография той ёлки». 

После того как стало ясно, что дома затоплены, людей стали вывозить на лодках-плоскодонках. Детей вывозили в два этапа. Элеонору и Ольгу отправили в школу № 17, а Бориса с нянюшкой Дусей – в № 19, что на сквере Кирова. Отец с матерью остались дома, поскольку уже началось мародёрство по затопленным домам. «Мы, дети, переночевали на сдвинутых партах, мороз был страшный, градусов 40, не меньше. Вода встала, подмёрзла, получился ледочек, который кончался на углу Степана Разина и Российской. А мне-то надо было на Пятую армию! Я и пробиралась – по крышам сараев, где как, я лёгонькая, а за мной народ покрупнее шёл. Так один мужчина провалился в сарай, прямо в ледяную воду». В то время Элеоноре шёл всего двенадцатый год, но она сумела добраться до дома. «Мать с отцом дали мне денег и сказали: «Как только будет возможность, садитесь на поезд, езжайте в Усолье, к тёте Элеоноре». Так и сделали, через месяц вернулись, вода ушла. На всех заборах, на всех домах до весны держалась бахрома – память о наводнении. Так сова, Крокодил Крокодилович и мишка со штангой пережили наводнение. «А потом мы с сестрой Олей после мамы поделили старинные игрушки, – рассказывает Элеонора Владимировна. – Мне достались сова, крокодил, мишка со штангой, ей – другие игрушки, в том числе красивый ватный лыжник».  

«…и разрисовывали яички»

«Были у нас и великолепные советские довоенные игрушки из толстого стекла. Их делали довольно крупными, под большие ёлки, из толстого стекла, у нас в семье были два огромных толстостенных ёлочных шара, которые не дожили до сего дня, – рассказывает Борис Щербаков. – В войну, конечно, игрушек было очень мало, после войны в первые годы тоже было мало, но потом начали продавать». Вот что писала «Восточка» в конце 1952 года: «Особенно людно там, где продаются ёлочные украшения, игрушки. Дети вместе с родителями выбирают «Дедов Морозов», сияющие звёзды, разноцветные шары и блестящие гирлянды. В магазинах города уже продано более чем на сто тысяч рублей ёлочных украшений и игрушек». Огромная ёлка в сквере Кирова или у драматического театра, горки тогда называли «катушками», 30 тысяч детей на ёлках города, из Иркутска в предновогодье в 1950-х отправлялось более 100 тысяч поздравительных телеграмм. Традицией в газетах стали красочные фото со счастливыми детьми, которые любуются на россыпи ёлочных игрушек на полках магазина и держат в руках Дедов Морозов и Снегурочек. «Глав-универмаг во всех его магазинах имеет в продаже ёлочную игрушку, – гласила реклама. – В широком ассортименте: стеклянную, мишурную, мягкую, картонажную, конфетти… московского и лениградского производства». Ежедневно жители Иркутска приобретали в среднем игрушек на 10–12 тысяч рублей. Продавались игрушки прямо в сквере Кирова. «Но у нас в семье было трое детей, не было денег, чтобы покупать украшения, – говорит Борис Владимирович. – Наша мама выходила замуж в одной юбчонке, в которой посещала и лекции. В ней же и рожать пошла». Отец Бориса демобилизовался в 1947 году, служил на Дальнем Востоке командиром взвода топографической разведки. Тогда-то семья начала обрастать имуществом и что-то приобретать. «В нашей семье стали появляться первые послевоенные игрушки, – говорит Борис Владимирович. – Мы ведь жили все вместе в том самом доме на Пятой армии – мама, папа, трое детей, дед с бабушкой и периодически племянники. Все жили в трёх комнатах. Дрова во дворе, вода на колонке, туалет чёрт-те где, и ничего – выжили». Между тем «Товарный словарь» 1956 года демонстрировал изобилие ёлочных украшений в СССР – стеклянные, картонажные, из папье-маше, ватные и мишурные, коробочки-сюрпризницы… «Украшение ёлки – старинный обычай, носивший в отдалённые времена характер религиозного обряда. В Советском Союзе это весёлый детский праздник… – строго указывали авторы, и тут же шёл текст, никак не подходящий для сухого языка словаря: – В каждый дом… входит оживающая сказка с её фантастическими сюжетами и персонажами». Игрушки папье-маше готовились из обрезков бумаги, картона, древесных опилок, замешанных на клее, раскрашенных и покрытых безопасным лаком.  Ватные игрушки обычно делались на каркасе, обвитом стружкой, мятой бумагой, серой ватой, а потом уже на фигурку навивалась белая вата, раскрашивалась, покрывалась «снегом», изготовлявшимся из размельчённого стекла с закрепителем, «составленным по особому рецепту, утверждённому Госсанинспекцией». 

«Много игрушек мы делали сами, особенно бумажные гирлянды, – вспоминает Элеонора Владимировна. – Ёлка была украшена бумажными гирляндами, и фонарики мы клеили сами и разрисовывали яички. Проткнёшь яйцо с двух сторон, высосешь содержимое, нарисуешь мордочку, приклеишь колпачок сверху. А потом берёшь спичку, надламываешь пополам, просовываешь в отверстие яйца, привязываешь нитку, вот и готова игрушка». В то время дети действительно многое делали сами – к примеру, во Дворце пионеров при подготовке новогоднего представления мальчики сами изготовили ёлочную иллюминацию, а украшения на ёлку делались всеми кружками, на празднике определялась лучшая игрушка. Конечно, детям Иркутска доставались и игрушки, и шоу попроще, чем в Москве. Уже в 1959 году на Кремлёвской ёлке использовались и «световые снежинки», создававшие иллюзию падающего снега, и въезжающий «на тройке спутников» Дед Мороз, и гигантская ёлка. Но детство и Новый год не знают географии, и воспоминания иркутской девочки Эли и её брата Бориса ничуть не менее яркие, чем у малышей, когда-то побывавших в Георгиевском зале Кремля.  

[dme:igall/]