Признаки времени
Василий Аксёнов. «Одно сплошное Карузо».
Год издания: 2014.
Издательство: «Эксмо».
Книга «Одно сплошное Карузо» названа очень точно, хотя можно себе представить, как неимоверно сложно выбрать название для такого разрозненного сборника текстов: первая треть – это рассказы, после них несколько страниц «дневниковых записей, реплик, откликов» и больше половины остальной книги – статьи и эссе. Часть статей написана в США, эмиграции, часть – после развала Советского Союза, когда Аксёнов жил фактически на две страны. Публицистика предназначалась для самых разных изданий, таких как «Вашингтон Пост», есть даже статья, написанная по заказу редакции русского «Vogue», женского журнала о моде и красоте. Советского гражданства Аксёнова лишили в январе 1981-го, и только через девять лет ему опять удалось посетить Москву, его снова начинают охотно печатать на родине.
«На душе у Эдика было не очень-то карузисто, но отчего, он и сам не знал» – именем тонкоголосого мальчика-певца, чьи песни каким-то чудом пробрались через границу, зашторенную железным занавесом, можно назвать много смутно-прекрасных и недостижимых явлений. Удалось достать джинсы «Ли» – и на душе одно сплошное Карузо, выбросили на прилавок только сапоги «прощай молодость» – и как-то не очень карузисто. Говорят, сейчас русский язык засорён иностранной лексикой. Однако и в шестидесятых подобной засоряющей лексики было немало. Слова-маячки, слова-бакены плавают по всей глади текста, а иногда и целые тяжелогружёные баржи: «В комнате на всю катушку шпарил маг, битлы выли «Another girl» – признаков времени в этом предложении больше, чем изюма в булке. И все рассказы именно такие: здесь настоящий живой Диззи Гиллеспи и бесподобная Элла Фицджеральд, здесь последний рубль достают из узких «страуссов», где-то в тёплых морях погружается на самое дно исследователь Кусто. Всё крутится вокруг запретного и недостижимого: иностранного. С помощью рассказов Аксёнова как на машине времени можно перенестись в прошлое: советская эпоха возникнет перед глазами как живая, будто вчера. Но такое путешествие будет приятнее тем, кто в СССР вырос, а не тем, кто родился после. Статьи – чуть более нейтральная среда, но тоже насквозь в «том времени»: Аксёнов будет рассуждать о творчестве Джерома Сэлинджера и Эрнеста Хемингуэя, называя последнего «Хем» и «папа», как это было принято тогда. «Сэлинджер с фонарём совершает путешествие по космосу американской жизни. Он настоящий американский писатель нашего времени, непривычный американец» – примерно в таких формулировках Василий Аксёнов пишет, иногда не стесняясь резких выражений (но уже в перестроечную эпоху), с ностальгией вспоминает о выходках Беллы Ахмадулиной, о частных концертах Владимира Высоцкого и других знаменитостей своего времени. Задокументированная эпоха, законсервированная под яркой обложкой, – вот что такое эта книга Василия Аксёнова.
«Анатолий не признаёт никакого городского транспорта, за исключением такси, и это меня пребольно шокирует. Шокирует меня также его небрежность в расчётах, комканье денег, вечное посвистывание, странная манера общения с людьми, эта блуждающая улыбка. Да мало ли что ещё меня «шокирует» в сыне. Например, его отношение к ресторанам. Зайдём, говорит, поедим, и показывает на светящиеся окна ресторана. Ещё бы, сколько он повидал на своём веку ресторанов и всяких там кабаре, а для меня ресторан ещё с тридцатых годов кажется каким-то диким капищем, чем-то потенциально чуждым. Пусть так, в общем-то мой сын славный, добрый малый, шумная известность не сбила его с панталыку, но мне кажется, что не следует прививать этих битнических привычек Ивану».
Артур Конан Дойл. «Англия и остальной мир. Взгляд с Бейкер-стрит».
Год издания: 2014.
Издательство: «Алгоритм».
Представьте, что у Артура Конан Дойла была своя страница в Фейсбуке. А, собственно, и представлять особо не нужно – достаточно открыть книгу «Англия и остальной мир. Взгляд с Бейкер-стрит» и начать чтение. В коротких злободневных эссе король детектива высказывал своё мнение по десяткам поводов и тем: о католической церкви, о реформе армии, о проблемах брака и разводах, есть высказывания по поводу споров о финансовой политике, подоходном налоге и его расчёте, прививках и оспопрививании в частности. Его лаконичные тексты с удовольствием бы «репостили» и «расшаривали», делились ими при любой удобной возможности. Показательный пример: высказываясь по поводу роста заработной платы населения, писатель припоминает анекдот про хвастуна, который рассказывает всем, что получает по 8,5 шиллинга в день, признаваясь затем неохотно, что рабочий день у него на неделе – единственный.
Артур Конан Дойл зачастую выражает категоричное и непримиримое мнение, с которым бы яростно спорили или горячо соглашались. Он и сам был не прочь поспорить: чего стоит только его атака на Бернарда Шоу (цитата приведена ниже). Многое сказано и по поводу проведения Олимпийских игр. Среди прочего есть даже такое нетривиальное для начала двадцатого века мнение, как «А не поискать ли Империи своих будущих чемпионов среди пловцов из Цейлона и Малайзии, бегунов из Индии и борцов-сикхов?». Конан Дойл опирался на убеждение о том, что подобная команда, сражающаяся под одним флагом, могла бы многое сделать для укрепления единства Британской империи. Революционное для 1912 года высказывание!
Для нас, людей из двадцать первого века, люди начала двадцатого века напоминают восковых кукол без страха и упрёка, с выбеленной, как хрустящие на морозе белоснежные простыни, репутацией. Однако всем людям свойственно ошибаться, принимать скоропалительные решения или отстаивать позиции, которые, как выяснится с течением времени, окажутся ошибочными. Почти половину книги Артур Конан Дойл рассказывает нам, насколько хорош спиритизм. Высказанные с пылом и с попыткой обоснования мысли о спиритических сеансах выглядят сейчас, надо признать, комично. В самом конце книги зачем-то приведены несколько страниц цитат из историй о приключениях Шерлока Холмса и других текстов. Может быть, только для того, чтобы скромных размеров книга стала чуть более внушительного объёма. «Англия и остальной мир. Взгляд с Бейкер-стрит» – интересная возможность увидеть знаменитого писателя с другой стороны: не только как автора художественной литературы, но и как публициста, общественного деятеля.
«Я только что прочёл в газете статью мистера Бернарда Шоу о гибели «Титаника». Автор заявляет, что целью его является установление истины, и всех вокруг обвиняет в обмане. Между тем я не припомню статьи, в которой было бы столько лжи. Просто не укладывается в голове, как можно сейчас писать о подобном событии в столь развязном и легкомысленном тоне. <…> Мистер Шоу очень хотел бы (ради доказательства собственного ложного утверждения, что на месте катастрофы люди не проявили должного героизма) при помощи цифр показать, что женщин не пытались спасти в первую очередь. Для рассмотрения он берёт лишь одну, самую маленькую шлюпку <…>. На том лишь основании, что в ней находились десять мужчин и две женщины, он делает вывод: героизм и благородство, дескать, отсутствовали, и все разговоры о том – ложь. Но мистер Шоу знает не хуже меня, что уже в следующей лодке из 70 пассажиров было 65 женщин».
Джонатан Франзен. «Дальний остров».
Год издания: 2013.
Издательство: «Астрель», «Corpus».
Рассказывать о книге Джонатана Франзена «Дальний остров» сложно. Она напоминает чашку, наполненную бусинами, которые забыли собрать на одну общую ниточку. Хотя бусины, конечно, одинаковые, а чашка принадлежит конкретному человеку. Но всё же это очень странная книга. Начиная с того, что Франзен решил пожить на необитаемом острове, чтобы писать книги и наблюдать птиц, с каждой новой и новой главой мы убеждаемся, что Франзен наблюдает писателей (точнее, тексты любимых им писателей) и описывает каждого как редкую птицу. Но и о пернатых не забывает, такой он человек. Большинство фамилий в книге известны, пожалуй, только американцам (автор – американец), исключение разве что Элис Манро да Фёдор Достоевский. Манро недавно заполучила нобелевскую премию в сфере литературы, поэтому в России опубликовали сразу несколько сборников её рассказов. Рассказы её крайне непривычны, и Джонатан Франзен как раз поясняет, как к ним лучше подступиться (пожалуй, рассказ об этом – лучший фрагмент книги; часть о том же Достоевском – крайне невнятная). Помимо небанального подбора слов – а выглядит его текст, например, так: «А кто такая Элис Манро? Отдалённый поставщик очень больших личных удовольствий», – Джонатан Франзен докапывается до сути. Ему хватает смелости сказать то, что вертится на кончике языка, но никак не получается сформулировать другим людям. Его объяснение, почему слава Элис Манро так разочаровывающе отстаёт от совершенства её прозы, настолько убедительно, что хочется спросить всех остальных, кто высказывал своё мнение об этой писательнице раньше: так почему вы все этого не сказали? Всё же очевидно!
Писатель Джонатан Франзен – ещё и крайне внимательный читатель, он не простит коллегам по цеху, которые позволяют себе в первых же строках несколько раз употребить одно и то же слово «затем», которое ещё и не вполне характерно для разговорной речи. Зацепившись за это «затем», он по косточкам разберёт скелет попавшейся ему «птицы говоруна» – бездарного писателя, который попросту не слышит разговорной речи. И с уважением порассуждает о «Робинзоне Крузо» Даниэля Дефо, вставляя весёлые замечания. Писатель о писателях: в подобном жанре есть книги у Джулиана Барнса, Владислава Ходасевича; читать писателей о писателях – это как наблюдать за птицами вооружённым глазом, с помощью бинокля: становятся видны незаметные детали.
«Рассказ нравится мне тем, что не оставляет писателю места, куда ему спрятаться. Не даёт возможности выкрутиться за счёт длинного языка: я дойду до последней страницы совсем скоро, и если тебе нечего сказать, я это пойму. Рассказ нравится мне тем, что действие в нём обычно происходит в настоящем или в границах живой памяти; жанр, похоже, сопротивляется побуждению углубиться в историю, из-за которого столь многие современные романы отдают бегством от действительности или просто-напросто мертвечиной. <…> Все, кто пишет художественные произведения, порой оказываются в ситуации, когда не могут сказать ничего нового, но авторы рассказов подвержены этой болезни в наибольшей степени. Спрятаться, повторяю, им негде. Самые искушённые из них, такие тёртые калачи, как Манро и Уильям Тревор, даже и не пытаются».
