«Лампу подержи, а я стрельну…»

– В прошлый раз тоже шуму наделал, все посылки перебрали и позапутали, еле разобрались, – со сладким зевком в конце фразы проворчал старший.

– Но ведь разобрались же.

– А сколько на пустом месте шума было! Вот и теперь, – уже поднимаясь и потягиваясь, – в этой описи нолик лишний поставлен, а потом перечёркнут, вот и не бьёт. Ну да ладно, пошли в кладовую, глянем на эту твою подозрительную посылку!

– Денежный пакет, не посылка.     

– Ну хорошо, пусть будет денежный пакет. А только проверим его – и точка, больше уж никого до станции не буди. Да, лампу, лампу проверь, чтобы вдруг не погасла, а то ведь я ногу в прошлый раз подвернул. 

Лампа на этот раз не подвела и прямо от двери кладовой дала широкую ровную полосу на полу, чем-то густо изрешечённом. Старший, учёный горьким опытом, резко отступил, увлекая за собой новичка, но дверь не захлопнул, а, опустив лампу к полу, высветил несколько отверстий. Они все были очень ровные, как бы с любовью сделанные, а из одного выступали три пальца в тонких перчатках и коловорот.

– Лампу подержи, – негромко, но очень отчётливо проговорил старший, – а я стрельну по этим пальчикам из револьверчика!

«Да ведь он же не брал с собой револьвер», – мелькнуло у новичка, но лампу он тотчас принял, да так ловко, что световая дорожка на полу кладовой даже и не качнулась. Коловорот исчез. С минуту, а быть может, и больше, слышался только стук колёс, затем что-то шлёпнулось на шпалы, поезд свистнул, набирая ход, и старший поднял к виску слегка согнутый указательный палец:

 – Не охнул. Значит, хорошо тренированный. 

В Иркутске осмотрщики вагонов обнаружили хорошо оборудованное «рабочее место» в аккурат под кладовой:

– Да он сидел тут как в кресле!

– А ещё он не хуже нашего знал, где поезда идут медленнее, когда мы отдыхаем, – подхватил новичок из почтовых. – Неужто из своих?

– Наши почтовые тяжеловаты для этаких трюков под вагонами, – отводя его в сторону, заметил старший. – Но тот, кто этого парня нанял и направлял, и в наших почтовых делах неплохо осведомлён. Хоть состоит-то, конечно, на железной дороге. И на хорошей должности состоит. Видно по тому, что берёт большими кусками: в кладовой-то в этот раз были настоящие драгоценности! Ох, налетели бы мы, почтовые стрелочники, на страшные деньги, лишились мест и долги на семьи навешали. Тут и начальству бы сделали нахлобучку из Петербурга, но начальству что, оно ведь не в том, так в этом месте сгодится, а нашему брату вся жизнь испорчена. В общем, ты молодец, есть чутьё; может, и не знаешь, чего именно, но ведь чуешь! И спать не тянет тебя по ночам, это тоже важно. Ты и дальше не спи!

Пусть скрывают, пусть – им ведь и хуже будет!

Перед Пасхой в счётном отделе управления Забайкальской железной дороги было открыто довольно крупное злоупотребление, застарелое, или, как выразился один адвокат, «давно поставленное на рельсы». Хитроумного скоро отстранили от должности, но с некоторым сожалением, и корреспонденту «Восточного обозрения» не назвали его фамилию, ограничившись первой буквой С.

– Я вполне допускаю, что и С. они взяли с потолка, только бы как-нибудь от меня отвязаться! – горячился репортёр, передавая заметку ответственному секретарю. – Ну, ра-зумеется, разве можно сдавать такого опытного спеца, он ведь может и пригодиться. Вот увидите, скоро где-нибудь и всплывёт этот С. Чёрт, всё равно разузнаю его фамилию!

– Ты не суетись, – опуская в чай лимонную дольку, заметил ответственный секретарь. – Если только они надули нас с этой буквой, то самим же и хуже, потому что непременно найдётся какой-нибудь С., который оскорбится, прискачет в редакцию с опровержением, а мы поставим его, поставим, – мстительное помешивание ложечкой, – и пусть они дерутся потом друг с другом! А мы скромненько так припишем внизу, под звёздочкой, – вкусный, очень вкусный глоток, – что первую букву фамилии махинатора нам назвал такой-то – и припечатаем мы его со всеми регалиями! – громкое помешивание ложечкой. И одновременно быстрый взгляд в сторону дверного проёма. – О! Николай Иванович! Проходите, проходите, ваш подстаканник так никому и не отдаю. Извольте составить компанию. Даже и не знаю, как к вам обращаться теперь… – Николай Иванович Раевский, член Иркутской судебной палаты, недавно был принят в сословие присяжных поверенных и, как он сам выражался, «с одного стула встал, а на другой ещё не садился». – Но как бы вы ни назывались теперь, надеюсь, останетесь нашим нештатным консультантом. Мы, кстати, говорили сейчас о злоупотреблениях на железной дороге…

– А я, перед тем как отправиться к вам, как раз имел беседу с коллегой из военного суда. В конце марта был он на выездной сессии в Чите по делу о поставках солонины в 3-й Сибирский армейский корпус. Представьте, чтение обвинительного акта заняло полный день, так что даже и судьи под конец испытали некое смятение. А вот господа подсудимые держались не просто спокойно, но и с большим достоинством. Что, замечу, весьма и весьма показательно. Года два назад выездная сессия окружного суда разбирала дело черемховского сельского старосты Якова Огородникова; так он, уличённый в растрате крупной суммы, держался горделиво и приговор (двухмесячное заключение) принял с чувством большого удовлетворения. Законодатель ведь предлагает либо тюрьму, либо денежные начёты. Так вот, недавно я снова был с оказией в Черемхове и между прочим узнал: этот Огородников, освободившись, справил новый дом. И что самое примечательное: те, кто мне про это рассказывали, вовсе не осуждают вора. Для них Огородников просто ловкий человек. Вот вам тема для размышления!

– Да, и наши уездные корреспонденты сообщали о чём-то подобном, – припомнил ответственный секретарь.

– Один писарь, не стесняясь моей принадлежностью к ведомству, усмехнулся: «Я бы за такие деньги не то что два месяца, а и два года отсидел бы». И уверяю вас, это не было шуткой, господа. Тамошний сборщик податей (кажется, Рябцовский его фамилия) тоже ведь быстро усвоил науку: присвоил из крестьянских денег 500 рублей. Триста у него успели изъять (под очень большим нажимом), а за остальные он «отоспался в тюрьме на казённом пайке». Крайне неприятный тип! Вот уж у кого бы мне не хотелось оказаться защитником… Впрочем, на выездах скамья адвокатов по обыкновению пустует.

Ареопаг возмущён, но не за что зацепиться

– А  что, и в уездах залы заседаний оборудованы как в Иркутске? – блеснул глазом корреспондент.

– Да куда там! Судейским на время сессий передаётся местное общественное собрание. Бильярдную перелицовывают под комнату для свидетелей, танцевальный зал заставляют скамьями да вносят два-три стола, ну а буфетную так и оставляют буфетной, только лишь удаляют из неё завсегдатаев. Неделю спустя всё принимает прежний вид, и хоть всё это хлопотно, но наездам судейских  всё-таки радуются – они вносят известное оживление в местную неспешную жизнь: застоявшиеся извозчики хоть на время стряхивают уныние, охочая до всякого разбирательства публика с удовольствием отрывается от домашней работы. 

– Ещё бы, ведь не сегодня, так завтра будут судить какую-нибудь Федору Дорофееву за поджог бывшего ухажёра, не пожелавшего на ней жениться, – с порога пустился в фантазии фельетонист Золин. И все рассмеялись. 

 – Если же серьёзно, – отпив чаю, продолжил Раевский, – то в массе дел выделяются те, что возбуждены по должностным преступлениям. Это тем более характерно, что должностные лица составляют ничтожный процент от общего числа сельского населения. 

– Ну, это, положим, и неудивительно, – ответственный секретарь бросил в заварный чайник веточку с набухшей почкой. – Известно, что российский законодатель необъяснимо мягок к должностным преступлениям.

– Касательно растрат соглашусь. Что же до подлогов, то тут восемь лет заключения обеспечены. Но только при хорошей доказательной базе. А это практически невозможная вещь. 

– Да отчего же? – с явной иронией отозвался фельетонист. 

– А оттого, – строго взглянул на него Николай Иванович, – что и подлоги на местах воспринимаются просто как проделки ловких людей. Свидетели все как один ссылаются на провалы в памяти, бумаги запутываются, да так, что и в месяц не разобраться, а вся выездная сессия должна уложиться в неделю. Коротко говоря, прорисовывается оправдательный приговор. Судейским вроде бы и досадно, но ведь и зацепиться им не за что, да и подпирают накопившиеся дела. К концу недели и они, и публика на скамьях уже совершенно обессилены, утомлённые подсудимые силятся произнести хоть какое-нибудь «последнее слово», прежде чем начнётся трескучее чтение неведомых для большинства статей, из которых сыплются неиссякаемые годы и месяцы заключения, плети, каторжные работы… Но, повторюсь, это всё наказания за убийства, грабежи, которые миром однозначно толкуют как преступления. Растратчики же всегда (ну, или почти всегда) остаются при своём интересе. 

 – Крестьянских начальников это тоже устраивает? – приоткрыл у заварника крышку ответственный секретарь.

– Они единственные, кто пытается подвести растратчиков под расправу. Но, как видите, тщетно. 

– А что вы хотите от края ссылки и каторги? – усмехнулся фельетонист. – Что такое растрата и подлог на фоне дерзких ограблений средь белого дня, в двух шагах от городового! Я не говорю уж о вырезанных семействах за каких-нибудь три рубля и бутылку водки. Да рядом с такими ужасами растрата представляется делом обыкновенным, как бы и прилагаемым к должности. Тем более что своею охотой к сельским должностям не стремятся, их навязывают; вот за эту подневольность и кладут себе старосты «дополнительное вознаграждение». По мне, так лучше и вовсе бы передать все дела по растратам, подлогам и прочему волостному суду. Он ведь и без того разбирает обычные деревенские тяжбы.

– Вы совершенно не ведаете, о чём говорите! – сорвался Раевский, но тут же постарался сдержать себя. – Волостной суд, конечно, выборный, но упрощённый до безобразия. Ведь в основу его положен отнюдь не закон, а обычай. Какой-то «обломок старой правды, весьма сомнительной», как выразился один публицист. Подумать только: мало-грамотные волостные старшины в роли носителей права!

– Да, но над старшинами стоят крестьянские начальники, и если старшины ошибутся, их поправят…

– …не имеющие никакой юридической подготовки крестьянские начальники.

– Однако, – ответственный секретарь наполнил стакан гостя душистым чаем, – мы не слышим ни о каких апелляциях на приговоры крестьянских начальников. 

– Ну, разумеется! Ведь у крестьян нет ни средств, ни времени, ни смелости хлопотать «перед самим губернатором». Вот если бы волостных «правоведов» патронировали не губернские управления, а окружные или же мировые суды, проку было бы больше, поверьте. 

– А вот с этим согласен, – ответственный секретарь вкусно прихлебнул, – в этом законодатель определённо промахнулся.

План готов. Требуются исполнители

– Ну, если бы только в этом, – усмехнулся фельетонист. – Вот послушайте-ка, какая случилась история. В прошлом, 1902 году на станции Переёмной загорелась лавка купца Корфа, снабжающего строителей железной дороги самым необходимым. Сам он в огонь не бросился, но чуть не на коленях умолял рабочих вытащить его тюки с товарами. Те откликнулись и весьма преуспели, но на Егора Иванова, самого отличившегося, обвалилась горящая крыша, и в минуту он сделался инвалидом. Полгода в больницах не исправили дела, и он вернулся к Корфу – в надежде, что тот оплатит ему дорогу до дома. Однако же милости Корфа не пошли далее 50 копеек и недельной пайки чёрного хлеба, но я не о Корфе, что нам о нём говорить. Я – о законодательстве. Когда добрые люди привезли Иванова в Иркутск, в юридическую консультацию, оказалось, что никто не возьмётся ему помочь. И вовсе не по финансовым соображениям: Иван Сергеевич Фатеев, слава богу, никогда не откажет бедному человеку. Но что законом не предусмотрено, того и не спросишь ведь. А законом не предусмотрено, случай с Ивановым не подходит ни под одну из статей! 

– Мы, об этом, разумеется, напечатаем и заведём копилку пожертвований в пользу Иванова, – виновато обронил ответственный секретарь.

– Но бросать в неё будут такие же ивановы, и в лучшем случае наберётся сто, ну, сто пятьдесят рублей. Только-только семейству покрыть накопившиеся долги, а что дальше-то? – насмешливо оглядел компанию Золин. – В больницу не примут и в богадельню не возьмут. Сесть где-нибудь в Иркутске на углу? Сметут профессиональные «нищие» или просто включат в свой оборот, с которого ни жене, ни ребятам Иванова ничего не отломится. Нет, что бы ни говорили, а нашему законодательству требуется коренная переработка!

– Теоретики уголовного права ликуют, что в новом уложении о наказаниях отразился по примеру Европы индивидуальный подход к каждому совершившему преступление. Это, видимо, и действительно хорошо, – Раевский помолчал, – но… Новое уголовное уложение очень озабочено мерами против участников массовых выступлений. Новеллы уголовного уложения очень чётко прописывают наказания за захват оружейных заводов и складов с боеприпасами, взятие казначейства, телеграфа, освобождение заключённых из тюрем – просто какой-то подробный план вооружённых восстаний даётся.

– Юристы – плохие пророки. Но посмотрим, посмотрим! – фельетонист сделался чрезвычайно серьёзным.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».