Быть такого не может!

– Надо же, какая трогательная забота о преступниках! – взвился старший делопроизводитель. – Эти «господа» распинают и божеские и мирские законы, упрочивают за Сибирью славу разбойничьей, воровской страны, а им помогают уходить от возмездия!

Повисла пауза, чуть не зловещая; младший делопроизводитель струхнул и начал соображать, как бы выкрутиться: «Тут не слова важны и не смысл, а интонация. То есть интонация безусловного осуждения», – и молодой человек приготовился сказать что-то про выскочек от адвокатуры. Но старший делопроизводитель уже остыл и закончил с явно примиряющей инто­нацией:

– Ведь просто обидно, господа, как о нас отзываются иностранцы. Вот недавно перепечатали статью из немецкой газеты, так там прямо не рекомендуется заключать договоры на поставку сибирского масла. Дескать, вместо масла могут доставить вагон с камнями. 

– На днях, – подхватил помощник управляющего канцелярией, – местное отделение Русско-Китайского банка получило посылку из Бодайбо, а в ней вместо золота, представьте, дробь. Газетчиков уверили, что полиция уж напала на след, но мы-то с вами знаем, сколь трудно сыскать виновных в таких преступлениях. 

– Ежели и заподозрят кого, так господа адвокаты научат, как уйти от ответственности, – снова разгорячился старший делопроизводитель. – Это ж надо: злодеям-рецидивистам помогать! Да кто дозволил-то их в тюрьмах консультировать?! 

– Разрешение тюремная инспекция выхлопотала, – продемонстрировал осведомлённость младший делопроизводитель.

– А ведь умные люди давно говорили, – меланхолически заметил помощник управляющего канцелярией, – что все эти коалиции из присяжных поверенных до добра-то не доведут. Вот уже и к тюремному зам­ку прикомандировались.

– В данном случае объединение присяжных, кажется, ни при чём, – мягко уточнил младший делопроизводитель. – Тут исключительно частная инициатива.

– Чья же? – вмешался дотоле молчавший чин из новеньких.

– Представьте, члена нашей судебной палаты Николая Ивановича Раевского. 

«Николая Ивановича?!», «Быть не может!» – раздались сразу несколько голосов.

– Говорю же вам! Об этом и «Восточное обозрение» написало.

Помолчали. Поработали перьями, пока помощник управляющего канцелярией не проговорил:

– Странно, что Раевский. Будь кто другой, без опыта и без имени, оно бы и понятно ещё, в том смысле, что внимание хочет на себя обратить. Но Николай Иванович степенный, солидный, немолодой наконец. У него ведь и сын ведь уже на юридическом факультете.

– Да, в Казанском университете, – подсказал чин из новеньких.

– То-то и оно: студенту в чужом городе многое требуется, только знай переводы шли, а родитель, стало быть, вместо того чтобы лишний рубль заработать, тратит время на просвещенье преступников! И супруге убыток от этой благотворительности: ей ведь, пока не стара, и платье надобно по модной картинке, и дом комфортный и представительный. Кстати, господа: ротмистр Гольштеге, тот, что квартировал на главной Иерусалимской, теперь возвращается в Россию. И по такому случаю очень многое продаёт теперь натурально в треть цены. А у Гольштеге даже и безделушки отменные, я не говорю уже об английском сервизе на 12 персон. Так что кому-то очень сильно свезёт. 

– И на «свезёт» требуется свободный рубль, а значит, дополнительный заработок. Мы – не адвокаты, на нас гонорары не валятся.

– Говорят, – младший делопроизводитель понизил голос и подался вперёд, – очень уж старается наш Николай Иванович перед этим тюремным сбродом. Все пассажи уголовного судопроизводства переводит в «картинки», да так вдохновенно, что эти «слушатели» не на шутку юриспруденцией увлечены.

– А ведь в этом, может быть, и разгадка, господа! – озарился старший делопроизводитель. – Не потому ли так усердствует наш Раев­ский, что не дают покоя лавры тёзки-инспектора? Тоже ведь был чудак-человек…

С самого приезда в Иркутск Николай Иванович слышал о своём предшественнике, в восьмидесятые годы служившем в должности главного инспектора училищ Восточной Сибири. Помимо прочих до­стоинств тот обладал редкостным красноречием: его лекции в местном музее собирали полные аудитории, а солидная выручка неизменно передавалась на нужды начальных школ или же на сейсмограф, книги для местного отдела географического общества. Пробыл он в Иркутске немного, но в памяти горожан след оставил глубокий, и адвоката Раевского почитали долгом спрашивать, не родня ли он господину инспектору.

– Увы, – разводил он руками и с удовольствием прибавлял, – но я тоже сторонник художественных приёмов. 

Да, в записях Николая Ивановича о природе адвокатуры была и любимейшая цитата из Спасовича, автора одного из лучших учебников по уголовному праву: «В судебной организации мы, адвокаты, представляем художественный элемент. Мы – рыцари слова живого, более свободного ныне, чем слово печатное».

Испугаться до полусмерти, а потом обрадоваться

В конце марта 1903 года в «Восточном обозрении» давался очередной журфикс. Среди гостей редакции были два адвоката, Раевский и Звонников, и их появление подтолкнуло редактора зацепить хроникёра:

– Месяц назад ещё была выездная сессия окружного суда в Киренске, рассмотрена масса дел, наверняка интересных для подписчика, а у нас ни слова!

– Да я всех, кто ездил, расспрашивал, битый час потерял, но со­всем ничего интересного, Иван Иванович. То есть, никакой сенсационной уголовщины.

– Ну, разумеется, – на лице у Попова проступила досадливая усмешка, – нам ведь анализировать неко­гда, куда как проще плеснуть на полосу свежей крови.

– Да мне-то самому разве хочется? Но вы ведь знаете: нашим читателям надобно сначала испугаться до полусмерти, а после обрадоваться, что весь этот ужас описанный приключился не с ними.

– А вот мы сейчас спросим у господ адвокатов, – Попов быстро развернулся, в три шага оказался у ломберного столика и с ловкостью светского человека обратился одновременно к обоим. – А правда ли, что за последнее время измельчали и преступники, и преступления? 

– Вы, должно быть, о том, что окружные суды разбирают простенькие дела – те, что прежде не шли далее мирового? – первым отозвался Раевский. – Ну, я не стал бы покуда говорить о тенденции, – вопросительный взгляд на коллегу.

– Однако же, сам характер дел указывает именно на тенденцию, – отозвался Звонников. – Пассажиры тянут к суду извозчиков, отказавшихся ехать по таксе, и весьма довольны, если виновного оштрафуют на рубль. Прохожие судятся с домовладельцами, по тротуарам которых невозможно пройти, не споткнувшись и не поскользнувшись – и ценою огромных усилий добиваются пятирублёвого штрафа.

– Не в обиду вам будет сказано, господа, – Попов с очевидным удовольствием подступился к своей любимейшей теме, – но в обозримом будущем регулятором отношений между трудом и капиталом должны стать не вы, а обыкновенные договоры и контракты. Несколько толково составленных образцов могли бы предупредить множество конфликтов и судебных разбирательств по пустякам.

– Ваше суждение схематично и весьма упрощает живые столкновения интересов, – с сожалением заметил Раевский, и Звонников чуть кивнул, соглашаясь. – Знаете, какой контракт мы, юристы, называем лучшим? Тот, до которого доросла каждая из сторон. Если же он противоречит обычаям, то сведётся к пустой формальности. Обычаи формируются долго и меняются медленно. 

Это был сильный ход, но Тюменцев всё-таки отыгрался

– А вот редакционная почта свидетельствует о другом! – торжественно заявил Попов. – Она свидетельствует, как много вокруг ростков новых отношений. Вот вам со­всем свежий пример: тельминские крестьяне решили «забаллотировать» назначенца на место волостного писаря – некоего Тюменцева, известного своей ловкостью в опустошении чужих карманов. Первым делом обратились к крестьянскому начальнику и предложили ему несколько других кандидатов. Затем уменьшили годовое жалование с 2200 руб. до 1500 руб. Тюменцев, однако же, согласился – он рассчитывал вернуть всё с лихвой. И действительно: губернское управление скоро распорядилось о прибавке.

– Это постановление следовало обжаловать в Сенате, – вставил Раевский.

– Совершенно верно, но крестьянский начальник придержал бумагу из губернского управления, пока сроки для обжалования не прошли. Конечно, будь Тельма не Тельма, а Иркутск, крестьяне хлопотали бы через адвоката. А в волостях их не водится: слишком мелкий улов.

– А вот тут я с вами полностью соглашусь: действительно, досадно, – горячо отозвался Раевский, и Звонников кивнул в знак согласия. – Менее всего помощи получают те, кто всего более в ней нуждается. 

Этот разговор на журфиксе натолкнул Раевского на одну неприятную мысль: вместе с преступлениями, должно быть, мельчают и адвокаты. «Не заметишь, как пре­вратишься в самого заурядного ходока по инстанциям, составителя всевозможных прошений», – думал он с неприязнью и кончил тем, что отправился к Звонниковым.

Александр Иванович выслушал его молча и ответил не сразу. 

Долгие зимы навевают преступные мысли

– Я вам одну историю расскажу. Летом прошлого, 1902 года, у киренского мещанина Григория Моргена и крестьянина Ильи Кузнецова из деревни Змеиновой потерялись лошади, отпущенные на подножный корм. Морген только и сделал, что заявил о пропаже, а Кузнецов обошёл всё окрест и обнаружил-таки свою лошадь (к счастью, невредимую) в ловушке для сохатых. На том бы и кончилось, но на всякий случай Илья представил находку Моргену – их лошади были очень похожи. Григорий признал, что живность не его и смирился с утратой. Но наступила зима, и долгими вечерами он стал думать о том, что «с лошадкой было бы лучше». Это нехитрое заключение поддержали родственники и соседи – настолько, что согласились выступить в пользу Моргена на суде. Таких «свидетелей» набралось человек 8, да с Ильёй Кузнецовым приехало чуть не вдвое больше, причём каждый прекрасно знал его лошадь по обозу, так как проехал с ней не одну тысячу километров. К сожалению, дело слушалось в конце дня, и уставший мировой ограничился показаниями одной стороны – истца; коротко говоря, дело вырешилось в пользу Моргена, – Звонников приметно вздохнул. – Так вот, когда погружаешься в такие истории, как-то и не думаешь уж, мелковаты они или всё же достойны внимания выпускника юридического факультета. Просто хочется вмешаться, кассировать несправедливый приговор и вернуть-таки лошадь истинному владельцу. 

– А ещё мне думается, коллега, что судебное мелкотемье – лишь отражение общего измельчания жизни. В том же Верхоленске полицейские первым делом снимают с прибывших по этапу тулуп – потому как казённый. Снимают несмотря и на то, что под тулупом может быть только жиденький пиджачишко, а на дворе декабрь. Я, конечно, далёк от мысли, что в полицию набирают жестоких или просто глупых людей. Я полагаю, люди тупо, бессмысленно исполняют инструкцию, когда всё вокруг мелочно и суетливо. Увы, нам выпало жить не в пору великих открытий.

– Отчего же «увы»? – меланхолически улыбнулся Звонников. – В кои-то веки можно вглядеться в отдельное человеческое лицо, а не представлять его точкой в огромной массе. В последнем номере «Иркутских губернских ведомостей», если вы обратили внимание, опубликованы новые штаты канцелярии иркутского генерал-губернатора. И вот что примечательно: правитель дел теперь будет именоваться просто – управляющим канцелярией. Что вполне соответствует нынешним усечённым размерам генерал-губернаторства. Так же, как в своё время должность правителя дел отражала состояние эйфории от громадности управляемой территории.

– А вот в местном Географическом обществе остаётся ещё должность правителя дел – ну просто как чучело вымершего динозавра, – не удержался, съязвил Раевский. 

– Это, видимо, из пиетета перед ещё недавними открытиями. А перевернётся страница – и пойдут ­обычные наименования. Потому что (вы правы), мы в обычное время живём, когда нужно просто накапливать силы.

– Ну, эта перспектива мало кому понравится, – усмехнулся Раевский. – Нам ведь всем подавай волшебное средство, разом превращающее в героев. В «Судебной газете» недавно всерьёз рассуждали о том, что неприязнь к судебным чинам объясняется… невнушительностью их мундиров. Предлагали вдохнуть в них гусарский дух, заменить бутафорскую шпагу шашкой, да ещё и добавить к ней револьвер. 

– Шпоры, шпоры забыли – как же можно без шпор в судебных канцеляриях! – не выдержал, расхохотался Звонников.

И на «Смелого» найдётся управа

Шесть лет спустя, в ноябре 1909 года, Александр Иванович открыл свежий номер «Восточной зари» и в разделе судебной хроники прочёл между прочим об иске мещанки Анны Сухаревой, матери пятерых детей, к пароходчикам Бочкарёву и Швецу. Как оказалось, четыре года назад, в декабре 1905-го, муж истицы переправлялся через Ангару на лодке. И в эту лодку врезался пароход ответчиков «Смелый». Сухарев погиб, его большая семья осталась без обеспечения, а Бочкарёв и Швец не пожелали выплатить вдове никакой компенсации. Нанятый ими адвокат, присяжный поверенный Харламов, так представил дело, что никто из команды «Смелого» не попадал под ответственность. Виновными оказывались… пассажиры, якобы прогнавшие капитана и завладевшие пароходом. 

– Я вполне допускаю, что за четыре года с момента происшествия ответчики совершенно уверовали в удобную для них версию происшедшего, – спокойно начал свою речь адвокат истицы Раевский. – Эта версия чрезвычайно удобна, потому что освобождает и от чувства вины как такового, и от финансовых обязательств перед семьёй, оставленной без кормильца. Очень, очень удобно, но, увы, совершенно необоснованно. Говорю об этом с полной уверенностью, потому что располагаю многочисленными свидетельскими показаниями, которые и представлю сегодня. Но если всё-таки суд не внемлет здравому смыслу, мы с истицей кассируем приговор. При необходимости мы дойдём до Сената, а я должен заметить, что недавно он разбирал чрезвычайно похожее дело Ткаченко, погибшего при таких же обстоятельствах. Сенат принял сторону истицы, то есть постановил удовлетворить иск. Уверен, что в конечном счёте Бочкарёв и Швец будут вынуждены уплатить искомую сумму. Но уже с большими процентами.

Александр Иванович пропустил абзац и в конце репортажа с нетерпением пробежал: «Суд постановил о взыскании иска…»

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».