Что же, поедем на кушаках

Когда же Янчуковский вынул из шкафа со стеклянными дверцами разноразмерные ящички (видимо, специально заказанные), время приятно замедлилось. Да, это были лучшие полчаса нынешнего пасхального воскресенья, переполненного шумными визитами и бесконечными поздравлениями. Приятными, разумеется, но всё-таки утомительными после вчерашнего вечера в Общественном собрании. Чины судебного ведомства устроили обед по подписке, на который пригласили и дам, и, возможно, поэтому застолье продолжалось до самой полуночи: пели соло и хором, танцевали без устали, а потом ещё долго прощались у входа, совершенно не думая, что с утра нужно будет отправляться с визитами. Стравинский, и без того не особенно крепкий на ноги, так устал, что теперь с облегченьем устроился в хозяйском кресле. Он и ещё задержался бы, но в кабинет неожиданно постучали, и кто-то из прислуги негромко сказал в приоткрытую дверь:

– Там адвокатский кучер по двору мечется: на минуту отвернулся, когда подъехал, а вожжи-то разом и увели. Просит кушак ему одолжить, чтобы, значит, на кушаках доехать. 

Кучер у Стравинских, надо правду сказать, был рассеян, с ним то и дело что-нибудь да случалось. Но Мечиславу Станиславовичу импонировала опрятность Никиты и нежное отношение к лошадям. Он и с «барином» так сроднился, что за самым невозмутимым выражением на лице угадывал и тревогу, и радость, и разочарование. И принимал, между прочим, как должное, что хозяин охотно защищает людей «из простых». И недавний иск кузнеца Чеботарёва к купцу Шейнису он сразу же назвал выигрышным – просто потому, что за дело взялся Стравинский. Вообще, Никита выказывал к этому процессу такой интерес, что Мечислав Станиславович подумал даже: «Уж не он ли и посоветовал обратиться ко мне?» 

А история была вот какая: Михаил Мейерович Шейнис однажды стал пенять собственному кучеру на беспорядок во дворе. А тот, возможно желая избежать наказания, перевёл стрелку на соседа – кузнеца Чеботарёва. Шейнис не стал разбираться, кто же именно виноват, а просто поколотил Чеботарёва тростью. Случай, в общем, обычный, и в прежние времена на том бы и успокоилось, но в Сибири четвёртый год уже действовали мировые суды, и они закрепили в сознании даже тёмной прислуги, что хозяйская «выучка» есть на самом-то деле «оскорбление действием». 

Тем не менее, господин Шейнис страшно оскорбился, что потомственный дворянин Стравинский взялся защищать не его, а «ничто», как он в гневе именовал всю прислугу и просто людей невысокого звания. Михаил Мейерович даже в суд не пошёл, демонстрируя этим своё к нему отношение. Зато пришли свидетели со стороны потерпевшего и не только подтвердили все его показания, но и сообщили (по наводке Стравинского), что обвиняемый Шейнис пытался их подкупить через своего доверенного Азадовского. 

– Обращаю внимание суда, – тотчас заострил адвокат, – что «предложения» господина Азадовского ещё более усугубляют вину господина Шейниса, ибо имели целью склонение к лжесвидетельству. Поэтому я прошу применить к обвиняемому высшую меру наказания. И пусть это послужит для Шейниса примером, что не всегда и не всё в этом мире продаётся.

Мировой внял доводам адвоката Стравинского и приговорил Шейниса к двухмесячному тюремному заключению. И хотя тот апеллировал к окружному суду, Никита заранее торжествовал. 

Плетёнка от Дубенского

Он вообще любил повторять всем знакомым, что «у Мечислава-то Станиславовича почти все приговоры оправдательными выходят». А ко­гда его спрашивали, в чём секрет, отвечал с солидною расстановкой:

– А он первого встречного-то защищать не берётся, хоть бы тот и деньги ему хорошие предложил. Но уж коли возьмётся, так возьмётся! Недавно даже и адвоката Дубенского, несмотря что противник, в свою сторону развернул. Да так ловко, знаешь ли, прямо не подкопаешься! – Никита гордо вскинул голову. 

Действительно, по дороге в палату Стравинский велел ему сделать крюк к квартире помощника присяжного поверенного Михаила Марковича Дубенского и показал ему новую книгу, только что доставленную из Петербурга. Потом они принялись обсуждать свежий номер «Судебной газеты», и, уже садясь в экипаж, Мечислав Станиславович ловко вывернул на предстоящий процесс, где они выступали противниками:

– В сущности, в основании тут простая история. О том, как энергичный и трезвый господин по фамилии Матов нажил в Иркутске три дома, в том числе два доходных. Хорошее дело сделал, а его записывают в преступники… И лишь только за то, что преступник снял в его доме комнату.

– Ложки! Вы забыли про серебряные ложки, Мечислав Станиславович…

– Отнюдь, и с помощью экспертов будет совершенно доказано, что эти ложки никакого отношения к украденным не имеют. То есть ваш подзащитный Роман Кальмеер и его приказчик Жезлов намеренно лгут.

– А у них просто нет другого выхода, – весело рассмеялся Дубенский. – Вы ведь понимаете, коллега, что большая часть украденных у Кальмеера бриллиантов, золота и столового серебра давно спущена за бесценок, и нет ни малейшей на­дежды, что подсудимые смогут что-то восполнить. Единственная на­дежда – на этого вашего Матова, то есть, на три его дома, любой из которых вполне окупит весь убыток, понесённый Кальмеером.

– О, как точно вы передали, коллега, мотивы обвинения! – с неподдельным восхищением отозвался Стравинский. – Вот если бы вы вплели эту самую мысль в свою речь, а? Вы ведь можете сделать это очень искусно, так что суд поймёт, а Кальмееру будет к вам невозможно придраться. Главное же, отведёте невиновного Матова от незаслуженной кары!

– Ну, не знаю, не знаю, – сдержанно улыбнулся Дубенский, помолчал. – Однако, попробовать можно.

…Никита целых пять часов мучился, покуда не показался из здания Судебной палаты Мечислав Станиславович. Конечно, лицо его было, как обычно, непроницаемо, но кучер ведь судит вовсе не по лицу, а по тому, как садится человек в экипаж, то есть, топчется ли, прежде чем ступить на подножку; оглядывается ли или смотрит на небо… В общем, всё на этот раз говорило одно: что Матов остался и на свободе и при всех своих трёх домах, а Кальмееру лучше вовсе забыть об утраченных бриллиантах.

«Температура» повысилась

Та непроницаемость, что появлялась на лице у Стравинского в короткие перерывы между процессами, ничуть не свидетельствовала о его темпераменте, а просто выработалась с годами. Судебная реформа застала Мечислава Станиславовича немолодым уже господином, и, поселившись в Иркутске, он даже использовал как зачин в судебных речах коронное: «Четверть века адвокатской практики убедили меня…» Впрочем, щеголять своим опытом было всё же чревато: судебные хроникёры, очень активные в этом городе, могли вставить в какой-нибудь фельетон, да ещё и прилепить какое-нибудь обидное прозвище. А Мечислава Станиславовича до сих пор же, если и называли не по имени, то разве что новомодным «демократ». Иногда и с прибавкой – «демократ из умеренных». 

Стравинский против этого добавления совершенно не возражал. Всё его воспитание, весь семейный уклад на протяжении нескольких поколений вели к умеренной демократии. Наконец, в этом было и известное требование времени. Ещё в Минске один из коллег, проиграв процесс «какому-то дворнику», с досадою констатировал: «Да, коллега, в общественной жизни меняются полюса, слабые торжествуют и вот-вот перейдут в наступление».

Сибирь в этом отношении казалась более патриархальной, но и здесь уже шли те же самые процессы. Что вполне подтверждала и газетная хроника нынешнего, 1901 года. «Восточное обозрение» сообщает о том, что иркутские полицейские уличили купца Никиту Лаптева в кормлении служащих тухлым мясом. Это же издание не без торжества замечает, что столяр по фамилии Шукат выставил иск городскому архитектору Кузнецову, а рабочий Часовитин обвиняет в удержании паспорта собственного работо-

дателя – рыбопромышленника Шипунова. Солдатка же Иванчукова доводит до суда купца Иосифа Патушинского и добивается-таки наказания за оскорблении действием. Несовершеннолетний Винников, и тот требует от своего нанимателя Березовского выплатить 5 «зажатых» рублей. 

Кажется, всего более недовольных на Кругобайкальской дороге: мировой судья выезжает прямо на место, чтобы разобрать все претензии тамошних рабочих. И щедро применяет «излюбленные» господами работодателями статьи 130 и 142 (личное оскорбление и само­управство). Железной дороге адресовал свой иск и счетовод Загоровский, за время службы ставший инвалидом по зрению. 

На процессе Загоровского представлял известный среди присяжных тяжеловес Харламов. Противостоял ему, то есть защищал интересы корпорации, юрисконсульт управления по строительству Забайкальской железной дороги Орнштейн. Он был мастер выстраивать факты в нужную сторону, подкра­ивать и перекраивать их, создавать нужный фон. Что было хорошо и плохо одновременно. На взгляд Стравинского, более плохо, чем хорошо: «Конечно, у Орнштейна жёсткая установка не создавать прецедент, то есть не допускать компенсации за профессиональное заболевание, – размышлял Мечислав Станиславович. – Через поверенного корпорация демонстрирует свою новоявленную юридическую логику. Как выразился Орнштейн, «новую юридическую сущность, явившуюся в результате препарирования корпоративных отношений». 

– В чём же именно выражается эта «новая юридическая сущность»? – не выдержав, усмехнулся судья. – Поясните.

Никому ничем не обязаны. Требуем, что хотим!

– Охотно. Сущность эта выражается в том, что работодатель вправе предъявлять какие угодно требования. В частности, работодатель вправе требовать многих часов труда и особого при этом усердия. Такая установка, кстати, вполне согласуется с действующим российским законодательством, ведь оно не вменяет в обязанность работодателю оплату каких бы то ни было профессиональных рисков. Такие риски отнесены исключительно в область личной ответственности наёмных работников. На работодателе же лежит только исполнение договора найма. И как бы тягостны ни казались условия найма, но уж коль они приняты наёмным работником, наниматель вправе не отвечать за последствия, – Орнштейн обвёл всех победным взглядом. – Однако, вернёмся к сегодняшнему делу. Я совершенно убеждён, что счетовод Загоровский не в праве предъявлять каких-либо требований. Если же он всё-таки решился на них, то должен предоставить суду неопровержимые доказательства неисполнения работодателем договора найма. Управление же по строительству Забайкальской дороги вовсе не обязано ничего никому доказывать.

– А ваша «корпоративная логика» признаёт врачебную экспертизу? Вы вообще знакомились с заключением по настоящему делу глазного доктора Зисмана?

– Не берусь оспаривать медицинские заключения, но всё же не могу не отметить и изъяны врачебной логики. А значит, не могу и не усомниться в том, что болезнь Загоровского развилась вследствие повышенной интенсивности труда и дурного помещения. Не будет ли правильнее считать, господа, что в своём развитии эта болезнь подчинялась своим внутренним свойствам? Возможно, внутренние законы развития трахомы могущественнее, чем влияние внешних условий.

Кажется, эта фраза и допекла судейских: иск Загоровского был куда как удовлетворён –железнодорожное управление обязали ежегодно выплачивать пострадавшему по 1200 руб.

«В сущности, юрисконсульт перестарался, что стало решающим аргументом для суда, – заключил Стравинский. – Но это лишь подчёркивает обозначившуюся тенденцию, очень-очень опасную, надо признать. Ведь выигрывая в деньгах, корпорации будут в то же время проигрывать в отношениях с собственными служащими. А без человеческих отношений не может быть и успеха». 

Когда-то, ещё в университете, один профессор между прочим заметил Стравинскому:

– А вы очень дорожите внешним комфортом, молодой человек… Вам трудно будет устоять перед искушениями, коими переполнена будущая профессия. Впрочем, не исключаю, что внешний комфорт для вас лишь отражение внутреннего.

 Стравинскому тоже в это хотелось бы верить. И надо признать: он старательно избегал участия в конкурсных управлениях, равно как и во всякой иной коммерческой деятельности. И всякое утро, сев в экипаж, вглядывался в небо, прося случая защитить слабого, а не сильного. Это стало его молитвой, почти всегда слышимой. И когда однажды, по приезде в палату, ему было предложено защищать страшного уголовника, он, всегда избегавший таких процессов, сразу же согласился. 

– Со страхом и трепетом приступаю я к тяжкой обязанности защиты, которую Судебной палате благоугодно было возложить на меня, – начал он свою речь на процессе. – Преступление, которое мы сегодня исследуем, сопровождалось необыкновенной жестокостью, из ряда вон выходящим зверством. Было бы прискорбно, если бы кто-либо из виновных не понёс заслуженной кары. Но ещё более пострадает правосудие, если в числе осуждённых к тягчайшему наказанию окажется жертва судебной ошибки. В настоящем деле очевидно стремление следствия перенести улики, добытые против одного обвиняемого, на другого. Невольной жертвой такого подхода стал и мой подзащитный Елизар Елоев. Постараюсь это вам доказать.

«Да неужто оправдали Елоева»? – Никита с молчаливым недоумением посмотрел на хозяина.

– Оправдали, – Стравинский легко вскочил на подножку экипажа. И весь путь до дома разглядывал облака.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».