«Судьбы изменчивой приметы…»
В этом году одному из классиков сибирской живописи, непревзойдённому мастеру портрета Аркадию Ивановичу Вычугжанину, исполнилось бы 85 лет. Выставка, посвящённая творческому наследию выдающегося художника, начала работу в Областном художественном музее им. Сукачёва, являющемся обладателем значительного количества работ Аркадия Ивановича.
Аркадий Вычугжанин просто жил и работал. Работал много, а жил бедно. Будучи в лучшем смысле традиционным художником, он любил человеческие лица и руки, напряженно вглядывался в потаённый мир души, разгадывал характеры. Не помню, с какой уже выставки, медленно и с остановками шли мы с Вычугжаниным в его мастерскую. Не замечая толпы, бледный и отрешённый, Аркадий Иванович говорил: «Вот доведу своих парней (его сыновья Саша и Ваня заканчивали то-гда художественное училище), подлечусь в санатории, потом отдохну в Шаманке и начну работать». Я не знала тогда, что вижу Аркадия Ивановича в последний раз…
В санаторий художник не попал, в Шаманке, на своей даче, побыл совсем немного, но курс выпустил и завершил две большие портретные композиции: «Портрет сына Вани» и «Портрет художника Б.Т. Бычкова», – последний крепко «держит» стену на его нынешней, персональной выставке.
Аркадий Вычугжанин уверенно начинал в короткую пору «оттепели», достойно пережил застойную эпоху и умер накануне перестройки, не обременённый наградами и званиями. После него остались ученики и работы, не оценённые ещё в должной мере.
Внешняя сторона жизни Вычугжанина была обыкновенной, похожей на судьбы многих талантливых людей его поколения. Родился в 1929 году в деревне Оверичи на Вятке в многодетной крестьянской семье. В поисках лучшей жизни Вычугжанины переехали в Ижевск. Началась война. Отец и старшие братья ушли на фронт. Снимавшая чужой угол семья еле сводила концы с концами. Полагаясь только на самого себя, в 1943 году 13-летний Аркадий Вычугжанин по совету доброй учительницы поехал учиться в Казанское художественное училище, основанное известным русским портретистом, учеником Репина, Н. Фешиным. Затем был Харьковский художественный институт: Аркадий Вычугжанин учился и работал, чтобы выжить. Академические штудии и натурные этюды начинающего художника были безупречны. За его маленькими, вплоть до размеров спичечного коробка, пейзажами охотились друзья и даже преподаватели… Они и теперь (сохранилось таких пейзажных миниатюр совсем немного) удивляют техническим совершенством и тонким чувством природы.
Окончив институт, Вычугжанин недолго думал, куда ехать. Его однокашник Анатолий Алексеев, окончивший когда-то Иркутское художественное училище, позвал Вычугжанина в Иркутск.
Так Аркадий Вычугжанин стал педагогом на художественном отделении. Художественное училище тех времён – это самые яркие страницы его послевоенной истории. Молодой педагог начал с эксперимента: набрал одарённых выпускников средней школы и начал вести занятия по вузовской программе. Блестящий профессионал, демократичный и эрудированный, Аркадий Иванович был убеждён: будущий художник должен не только хорошо рисовать, строить композицию и писать маслом, но прежде всего мыслить образами, а ещё – критически оценивать собственные работы. В созданной Вычугжаниным особой творческой среде раскрывались яркие индивидуальности художников, не похожие ни друг на друга, ни на своего учителя: Г. Новикова, Ю. Круглов, Г. Курочкина, А. Колчанов и многие другие талантливые живописцы и графики.
Работоспособность Аркадия Вычугжанина была поразительной. До предела загруженный в художественном училище, уже через год после окончания института художник написал вполне зрелый, «музейный» по своим качествам «Портрет садовода Малиева» (Архангельский художественный музей). За ним по-явилась целая галерея проникновенных крестьянских образов и первый «Автопортрет»: спокойный и строгий 30-летний художник в ослепительной белизны рубашке перед белым, ещё не тронутым холстом. Выбор в искусстве был сделан.
В середине 1960-х годов Аркадий Вычугжанин утвердился как самобытный и серьёзный мастер живописного портрета. Его друзья уверенно делали карьеру. Аркадия тоже пытались как-то отметить. Но собранные несколько раз на «заслуженного» бумаги чудесным образом исчезали в недоступных художнику обкомовских и министерских глубинах. Его товарищ, художник А., прекрасно оценивая климат времени, искренне советовал Вычугжанину: «Вступай в партию, иначе тебе конец». Но моральные принципы художника оказались сильнее…
Поразительно верно угадывая человека, Вычугжанин стремится воссоздать правдивую картину психологического временного общественного бытия своих близких и знакомых: художников В. Рогаля, В. Томиловского, С. Гаращук, скульптора О. Ряшенцева, мальчика Лёни Киселёва, старого коммуниста В. Евстропова, Люды Малкиной, чекистки Башариной-Соболевской.
Особое место в тврчестве Аркадия Вычугжанина занимает «Портрет скульптора Олега Ряшенцева», в котором первый и последний раз художник отказывается от достоверного рассказа и обращается к метафоре. Остросовременный по форме, внутренне событийный «О. Ряшенцев» остается для меня загадкой.
Что это – отклик на новые веяния в изобразительном искусстве, желание поспорить с самим собой, демонстрация умения выйти из традиционных портретных структур? Если это так, то Аркадий Вычугжанин доказал и себе и другим: в ряду так называемых композиционных портретов того времени «Скульптор О. Ряшенцев» занимал если не первое место, то одно из самых почётных. В «Портрете О. Ряшенцева» живописец впервые допускает «насилие» над натурой: он работает как режиссёр, создавая тщательно продуманную живописную мизансцену. В ней нет главного и второстепенного, всё одинаково важно для художника: холодная серость каменных стен, почти стерильная светлота просторной мастерской, нервные (уже в который раз вычугжанинские) руки, напряжённая поза, почти враждебный взгляд, устремлённый скульптором на ожившие, подобно Галатее, каменные головы.
Долго вынашивал Аркадий Иванович замысел «Портрет Светланы Гаращук». Он решил воспользоваться советом своей любимой ученицы Галины Новиковой: написать модель на фоне знаменитого «Портрета Ипполита Риминальди» кисти Тициана: Светлана и Риминальди похожи как две капли воды. Дерзкой и рискованной была затея этого портрета: цитата из Тициана занимала верхнюю большую часть холста, С. Гаращук – нижнюю и меньшую. Мощная, свободная и одухо-творённая живопись Тициана и сдержанный, строгий, совсем из другой эпохи живописный стиль иркутского художника, два почти не совместимых образа! С трудом, но достойно завершив полотно, Аркадий Вычугжанин случайно узнал, что соавтор его портретной идеи – Г. Новикова (кто бы мог подумать, что так быстро!) написала свою «Свету». Не подозревая о грозящей ему опасности, Вычугжанин пришёл поздравить, а увидев лёгкий, изящный, очень «стильный» портрет, остолбенел от неожиданности и выронил изо рта сигарету…
Не сразу, но неслыханный по дерзости поступок, сделавший известной и популярной Галину Новикову, был прощён. Я одинаково люблю обоих художников, но буду откровенной: «Портрет С. Гаращук» Г. Новиковой выглядит лучше, а «С. Гаращук» А. Вычугжанина, при всей его тяжеловесности, как мне кажется, сделан глубже…
Аркадий Вычугжанин избегал разговоров о собственном творчестве, а если они случались, то умело уводил их в «безопасную» сторону.
Говорят, что Вычугжанин буквально влюблялся в героев своих портретов. Веруя в добрые начала жизни, художник «отпускает грехи», если был убежден, что рано или поздно для оступившегося человека наступит покаяние.
Наступило ли оно для героини самого беспощадного «Портрета чекистки Башариной-Соболевской» со столь красноречивыми фрагментами её непростой жизни (наградами и документами, подтверждающими безупречную службу в НКВД)?
Наверное, Аркадий Вычугжанин по-своему любил и эту гордую и непримиримую старушку. Но разве виноват был художник, что правда оказалась выше его воли и желания?
Борис Бычков, очевидец того портретного действа, рассказывал, что старая женщина позировала художнику десять раз кряду (и привозил её Вычугжанин в свою мастерскую на такси). «Сделает несколько мазков, и в сторону: курит и думает».
Работал художник очень долго, изнуряя себя и модель: портрет художника Виталия Рогаля писал, к примеру, три года, на одну только руку ушло три месяца. Можно продолжить эту красноречивую творческую арифметику: последние работы Аркадия Вычугжанина «Портрет художника Бориса Бычкова» и «Портрет сына Вани» были в работе четыре года…
Подле «Портрета художника Бориса Бычкова» как-то не хочется рассуждать о взаимоотношении формы и содержания. Можно ли вообще объяснить, почему Борис Бычков на портрете «больше похож на себя, чем в действительности». Талантливый художник писал портрет своего друга, тоже талантливого художника. Думается, что смертельно усталый и больной автор был доволен результатами своего труда, деликатно напоминая о себе зыбким отражением в зеркале: Аркадий Вычугжанин знал, что уходит из этой жизни, из пахнущей красками мастерской, и новый, может быть, самый главный свой «Автопортрет» написать уже не сможет. Слишком расточителен и щедр был этот человек, слишком честен и умён для того, чтобы благополучно существовать в этом несовершенном мире.
В последние годы Аркадий Иванович переживал тяжелый душевный кризис. Его работы не ругали, но откровенно давали понять, что художник пишет что-то не совсем «соцреалистическое». Вычугжанин уходил в себя, всё чаще прикладывался к бутылке и становился непохожим на себя: резким, злым, раздражительным. Паломничество в его мастерскую начиналось с утра: шли друзья-художники, случайные приятели, и все что-нибудь «приносили». Только два раза я видела Аркадия Ивановича одного. Однажды я вошла без стука (дверь была не заперта) и увидела утонувшего в большом кресле маленького и вконец измученного хозяина… с пионерским галстуком на шее. «Вот, дети приходили», – еле выдавил из себя художник, не имея сил подняться. В другой раз моё появление было вовсе некстати. Вычугжанин делал «халтуру» (то ли Ленина, то ли какого-то героя-передовика). Застигнутый врасплох, Аркадий Иванович испугался, будто занимался чем-то неприличным. И всё пытался отвернуть или прикрыть собой большой, недавно загрунтованный холст. Что делать, за «халтуру» неплохо платили. Написанный по клеткам «Ильич» стоил тысяч шесть. Даже страшно сравнить: замечательного «О. Ряшенцева», написанного кровью и потом, купили всего за 15000 рублей.
Мудрость и достоинство были главными качествами Аркадия Вычугжанина. Достоинство своё он сохранял даже в самых недостойных и смешных житейских ситуациях. Негромко сказанное слово этого молчаливого от природы человека с головой античного философа останавливало самых отчаянных спорщиков и было истиной в последней инстанции.
Более остроумного и опасного собеседника я не встречала. Выражался он эзоповым языком. И горе было тому, кто не умел читать «между строк». Художнику Б. он сказал однажды: «Ты гений». Правды о себе Б. не знает до сих пор: удручённый непроницаемостью собеседника, Вычугжанин позже жаловался: «А он, дурак, и поверил». Характеристики Аркадия Ивановича были на редкость точны и исчерпывающи: «Наш союз (союз художников – Прим. авт.) – это упавшее дерево. Чтобы поднять его, я и Н. возмёмся за корень, К. и Т. ухватятся за ствол, Р., И., А. будут держаться за ветки, а Б. станет подбирать листики».
Только одно могло растрогать скупого на проявления чувств художника – музыка. Иногда он уговаривал Георгия Васильевича Анциферова сыграть ему на балалайке. Анциферов играл, а Вычугжанин плакал…
Меня не было в Иркутске, когда Аркадия Ивановича не стало. Наверное, оттого долго не покидало странное чувство, что однажды на выставке в светлом и немноголюдном зале я увижу невысокого хрупкого Аркадия Вычугжанина с аккуратно расчёсанной бородкой. На нём будет застегнутая до подбородка рубашка и знакомый старомодный пиджак в коричневую клетку – с накладными карманами и хлястиком сзади. Я спрошу его о какой-нибудь работе, Вычугжанин, как бывало раньше, незлобиво ответит: «Отвяжись. Чего пристала. Давай лучше споём». И, сделав торжественное лицо, несильным, но приятным голосом заведёт свою любимую песню, в которой такой щемящий душу конец: «Время минет, кровь остынет и пройдёт печаль. Только тройку вороную мне немного жаль».
