«Разыскиваются 14 миллионов, случайно потерянных»

– Да, я с ним солидарен, и настолько, что найду время и к мировому сходить! И не стану отсиживаться на скамейке для публики, а выступлю как свидетель.

– Разве дошло уже до суда?

– Дойдёт непременно: жандармы ведь составили протокол и, верно, уж подвели пассажиров под какую-нибудь статью. Благо могут призвать в свидетели всю ледокольную команду, и кто бы сомневался, что матросы дадут угодные капитану показания! У вас, ледокольщиков, вообще рука руку моет, а в результате ни с кого не спросить. А коли спроса нет, то и беспорядки во всём. На пристани в порту Байкал даже нет перил, и недавно при посадке возникла такая давка, что женщина с ребёнком упала с высоты трёх саженей. Слава богу, живы остались, не скажу невредимы. А как груба у вас (особенно на ледоколе «Байкал») прислуга! 

– А это у кого «у вас»? Уж не меня ли персонально имели в виду? Так напомню: я – инженер.

С лёгкой руки местной прессы за инженером Заблоцким закрепилась приставка «ледокольный». То есть называли его ледокольным мастером, ледокольным строителем, хоть на верфи в Лиственничном лишь  собирали присланные англичанами части «Байкала» и «Ангары». Ещё не спущенные на воду, они всех очаровывали, корреспонденты давали их подробные описания, репортажи с первых рейсов. На этом, собственно, и закончилась кратенькая пора очарования, и начался затяжной период высказывания всевозможных претензий.

В январе начались обычные для начала года костюмированные балы в Общественном собрании, и  ледокольная тема зазвучала там громче других. «Разыскивают 14 миллионов, случайно утерянных при постройке «Байкала» и «Ангары», – сообщалось на платье из «ледокольных объявлений». Там же извещалось и  о «безвременной кончине обоих ледоколов». Слово «кончина» было подобрано неудачно, на самом же деле имелось в виду слишком раннее (по мнению публики) прекращение рейсов. А было так. 29 декабря прошлого, 1900 года ледокол «Байкал» вышел из Мысовой, гружённый вагонами. Капитан был предельно осторожен, несколько раз опускал водолаза для осмотра валов, но сразу за молом муфта и лопасти левого вала сломались и ушли ко дну. В тот же день Заблоцкий телефонировал начальнику службы движения Забайкальской железной дороги Спенглеру, что «Байкал» выбывает из строя вплоть до присылки из Англии нового вала. А значит, встаёт на зимовку и менее мощная «Ангара». 

В канун Нового года станции заклеили объявлениями, что едущим за Байкал  продаются билеты лишь до станции Байкал. А едущим из-за Байкала – лишь до станции Мысовая. Тем же, кто уже находился в пути и имел билеты на ледокол, обещали возвращение денег. Известие было не из приятных, конечно. В особенности для тех, кто спешил. Но, собственно, через неделю всё утряслось, и по окрепшему байкальскому льду началась организованная, правильная переправа. Даже и классность билетов поддерживалась:  пассажиры 1-го  и 2-го классов переезжали через Байкал в трёхместных санях, а пассажиры 4-го класса – в пятиместных.

Обнаружившаяся беспомощность ледоколов не вызывала никакого сочувствия у местной прессы. «Восточное обозрение» и полгода спустя, в номере от 8 июля 1901 года, съязвило: «Наши ледоколы в минувшую зиму, как известно, осрамились, не оправдав возлагавшихся на них надежд. Железной дороге пришлось перевозку грузов через Байкал передать контрагентству Кирикова и К0».

Фельетонисты преувеличивали, конечно, когда писали: «Ледокольный резак за ненадобностью предлагается табачным фабрикантам для резки табаку», – но в общем надо было признать, что  английская инженерная мысль споткнулась о байкальский лёд, в районе Мысовой достигавший 6 футов. И пока новый вал (по старым чертежам изготовленный) доставлялся в Лиственничное, Заблоцкий писал князю Хилкову, министру путей сообщения, докладные о необоснованности возлагавшихся на ледоколы надежд. А вскоре у него появились и дополнительные доказательства: в пробный рейс «Байкала», предпринятый 27 февраля, новенький продержался, но сломался передний винт. 

Между тем в Иркутске скопилось уже для отправки за Байкал около сорока локомотивов, и капитаны решились взрывать лёд динамитом. Но и это не помогло: из воды поднимались всё новые глыбы, а налетавший ветер передвигал их словно игрушки, затирая только что бывший канал. Так что кончилось всё естественным, вполне согласным с календарями образом: в начале мая озеро добровольно очистилось ото льда. И «Ангара», и «Байкал» понизили статус до обыкновенного пароходного, и газеты принялись обвинять их в медлительности: «Вследствие бури 3 мая не отправились в Мишиху. На другой день отправились в 4 час. 30 мин. утра, но через час возвратились обратно вследствие бури на озере и отправились только 5 мая в 7 час. 35 мин. утра. 

6 мая по такой же причине рейсов не делали вовсе», – фиксировало «Восточное обозрение».  Но настоящим подарком для фельетониста стал скандал 20 мая – тот самый, о котором с таким возмущением рассказал Заблоцкому предприниматель Первунинский. Подумав, инженер решил сам отправиться в суд, и 15 июня действительно был замечен в камере мирового судьи 2-го участка Иркутского уезда.

Хроникёр «Восточного обозрения» после назвал свой отчёт «О буйстве на пароходе-ледоколе «Ангара»; Заблоцкий же обозначил для себя куда проще – «Инцидент с печеньем»

Ведь что, в сущности, произо­шло? 20 мая поездом из Иркутска прибыли в порт Байкал господа отдыхающие – главным образом служащие управления Забайкальской железной дороги. Это был Духов день, и публика пожелала отметить его ледокольной прогулкой по Байкалу. Когда именно подойдёт «Ангара» и начнётся посадка, никто не знал, и две дамы с ребёнком, ехавшие 2-м классом, решили покуда попить чаю. Оно бы и хорошо, но буфетчице не понравилось, что они не купили ничего закусить, а достали домашнее печенье.

– Права не имеете тут сидеть! – подскочила она. – Эти столы  для тех, кто у меня покупает! Немедленно убирайте отсюда своё печенье!

Дамы растерялись, но за них вступился железнодорожник Панов:

– А ваше требование не имеет под собой никаких законных оснований, – спокойно заметил он. – Если же я не прав, назовите мне, будьте добры, запретительные документы. 

Возразить было нечего, и буфетчица просто сбегала за помощником капитана и потребовала «защиты от оскорблений». Тот указал Панову на дверь и, не видя результата, призвал жандармского полицейского, который и спустил всё на тормоза, не обнаружив за Пановым вины. Ободрённый Панов при встрече с капитаном замечает ему,  что буфетчица устанавливает собственные порядки. Но капитан уже подогрет: обер-кондуктор назвал пассажирку Делеско «фрёй», и её заступник теперь требует извинения. И капитан Иоганн Иоганнович Мазур отмахивается, с лёгким акцентом и элегантною простотой:

– Нэ ваше дело! 

Панова такой ответ явно не устраивает, и, совсем уж рассерженный, капитан отдаёт команду вязать его и «поучить», чтоб повадно не было.

Остальные  пассажиры также раздражают Иоганна Иоганновича, но ведь всех не «поучишь», и он ограничивается окриком с ощутимым акцентом: «Эй ты, свинь, от борто пошол! Публика – свинь, её надо за борт бросайт!»

– Да за такие слова тебя, чухню, следует посадить в люк с мусором! – возмутился пассажир Катышевцев.

Капитан дал задний ход и потребовал от жандармов снять всех «буянов» на берег. Публика возроптала и не подпустила жандармов. Капитану пришлось провести этот рейс до конца, но протокол был составлен в исключительно нужном ему направлении. Причём число «буянов» жандармы увечили до восьми человек, приписав несколько фамилий из общего списка получивших билеты железнодорожников. В том числе и фамилию господина, отказавшегося от ледокольной прогулки и весь день 20 мая не выезжавшего из Иркутска. 

Это очень позабавило публику, набившуюся в камеру мирового судьи. Вообще, курьёзного было много: хамство «ледоколистов» старательно подгонялось под норму, а любое  сопротивление  ему выставлялось как нарушение общественной тишины, переходящее в буйство. Кстати, защитник обвиняемых кандидат прав Карелин искусно ухватился за эту ниточку и всю свою речь построил на ненормальности «норм», вводимых «ледоколистами».

«С позиций чистой теории речь Карелина видится как блестящая, но всякий хоть однажды ездивший по железной дороге поневоле пре-вращается в практика, – размышлял Заблоцкий. – И для практика очевидно: ненормальности, разоблачённые господином Карелиным, давно уже стали нормой на железной дороге. А ведь именно там  и работает большинство пострадавших. Отчего же вы, господа, не узнали своих собственных «порядков» и нравов? Разве обер-кондуктор с ледокола «Ангара» так отличен от ваших кондукторов? По мне, так всё тот же ограниченный крошечным мирком господин, совершенно убеждённый, что не он для пассажиров, а пассажиры для него. Персонажи всё те же, но отчего-то является вдруг иллюзия, что на ледоколе, чуде техники, будет всё по-другому. Наверное, так же заблуждались и уповавшие на железнодорожную магистраль как на средство забыть о мытарствах почтового тракта. Поэтому я бы не стал, как Карелин, возвещать о пробуждающемся правосознании. Когда бы не общий праздничный настрой да не повышенный градус от выпитого, отмолчался бы и Панов и публика преспокойно сдала бы его жандармам. Непривычность противостояния заурядному бытовому хамству видна уже и по громадному напряжению сил: с Пановым в конце концов случился истерический припадок. И всё-таки, всё-таки хорошо, что инцидент с печеньем случился – пусть сегодняшний оправдательный приговор для «буянов» в самом деле разбудит их дремлющее правосознание.

Просто отказываюсь понимать

В том, что будет именно оправдательный приговор, Заблоцкий совершенно не сомневался. И когда в половине седьмого вечера мировой судья объявил, что берёт полтора часа на раздумья, инженер решил тотчас возвращаться к себе в Лиственничное: дорога-то не короткая, а оставаться в Иркутске что-то совсем не хотелось. Но на выходе из камеры мирового судьи его радостно перехватил один иркутский коллега по Обществу спасения на водах:

– Губернатор очень хвалит вашу январскую операцию, а в отчёте вашего отделения (я читал) всего-то три предложения.

– Да чем хвалиться-то? – устало отозвался Заблоцкий. – Всё ведь грустно на самом деле. Ведь каждый ж год одна и та же картина: лёд не окрепнет ещё, кругом полыньи, а пассажирам не терпится, да и  ямщики подначивают – на риске заработать хотят. Вот и в нынешнем январе было бы много жертв, если б мы с рабочими не вечеровали на верфи. Как услышали крики, похватали доски, фонари – и на озеро, – Заблоцкий чуть помедлил, вспоминая. – Ну, разделились, естественно, потому что кричали-то с двух сторон. Из дальней полыньи вытянули женщину с ребёнком, крестьянина и ямщика Чалкина… Лошадь же с экипажем утонула уже. Из ближней полыньи вытащили всех шестерых, и в ледокольном лазарете они пришли в чувство. А вот ребёнок к утру умер… Ещё, когда рассвело, нашли на льду труп поселенца Василия. Зачем он отправился ночью – лично я отказываюсь понимать, но, видите ли, коллега, люди часто так бессмысленно истребляют себя, что даже и не радуешься, когда кого-то удаётся спасти. Эти-то (он посмотрел в сторону стоявших кружком обвиняемых) по крайней мере уважают себя и от других требуют такого же уважения. 

Приговор, кстати, стал для всех неожиданным: Панова, больше всех пострадавшего, приговорили к двухнедельному тюремному заключению, а ещё троих – к штрафам, которые заменялись в случае неуплаты арестом. 

Возмущённый Заблоцкий уехал на дачу к Первунинскому, и они часа три ещё обсуждали, какие мотивы и какие влияния заставили мирового судью принять такое решение. 

– Этот Карелин обещает перенести рассмотрение в окружной суд, но если там не выгорит, надо дальше идти, то есть апеллировать в судебную палату, – горячился Заблоцкий. А весь обратный путь до Лиственничного думал о том, как неразрывно он связан с этими ледоколами.

Да, и «Ангара», и «Байкал» не считались построенными, покуда не был спущен на воду последний док. Это событие имело быть через две недели после суда, 29 июня 1901 года. Рабочих очень порадовало предложенное угощение. А уж как радовался сам Заблоцкий!

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».