– А двух мнений тут не может и быть, господа, – канцелярский служитель Иркутской судебной палаты намеренно возвысил голос, рассчитывая на внимание только что вошедшего Валерия Александровича Харламова, – молодой Патушинский просто желает выделиться, и всё тут. 

Харламов понял манёвр и именно потому не подал виду. Но посетитель (истец из торговых), стоявший уже у порога, обернулся:

– Это вы о благотворительной лотерее изволили высказаться? 

А я так и подумал! Потому как сам там был.

Ну и кандидаты пошли!

– Ну, так вы согласны? – подхватил канцелярский. – Вы согласны, что прежде заведённый порядок был хорош?

– Да уж, не нами заведено – не нам и менять. Да тут ведь и просто здравый смысл: у кого положение выше или больше, доход, тот, стало быть, и больше раскошелиться должен на таких лотереях. И тому в общем списке строчки первые занимать. 

– Это справедливо, ну а кроме того, всех выстраивает по ранжиру. Никогда губернатор не даст больше, чем генерал-губернатор, и не окажется в списке пожертвований впереди патрона. Точно так же и третьеразрядный купец не перебежит дорогу первогильдейцу. Для юристов и вовсе заведено отдавать на благотворительность от двух до семи рублей.

– В этой самой благотворительной лотерее председатель Иркутской судебной палаты пожертвовал 25 рублей, – холодновато уточнил Харламов.

– Ну, положим, это прощальный жест, и жест высокопоставленного юриста, тайного советника и сенатора, – мгновенно среагировал управляющий канцелярией. – Когда же на одну доску с ним встаёт какой-то коллежский секретарь, кандидат на судебные должности, он просто смешон со своими 25 рублями!

– А вам не приходит в голову, господа, – улыбнулся Харламов, – что тут просто сказалась привычка выходца из купеческой семьи, никогда не нуждавшегося и охотно ссужавшего деньги своим университетским товарищам? Я так в этом почти уверен. И ещё не могу не заметить вам: нынешнее скромное положение младшего Патушинского в судебной палате очень выгодно характеризует его: он, всего лишь кандидат на судебные должности, ещё в прошлом году вёл защиту четырёх обвиняемых в одном громком процессе и невиновность каждого доказал абсолютно бесповоротно! Газеты, к сожалению, не напечатали его речи полностью, но назвали их совершенно блестящими.

– Зато последнюю речь Патушинского дали «от» и «до», и аж в двух номерах «Восточного обозрения». Ни словечка не опустили, представьте!

– Да, это очень важно во всяком деле, – солидно заключил Харламов.

– Для кого важно? – снова вскинулся управляющий канцелярией. – Обыватель следит исключительно за интригой, что же до коллег, то ведь очень сомнительно, чтобы выступления начинающего адвоката заинтересовали опытного присяжного, – он взглянул на Харламова поверх очков.

– Если вы меня имели в виду, то скажу без стеснения: интересуюсь приёмами и суждениями недавних выпускников юридических факультетов. Потому и интересуюсь, что весьма примечательны и необычны. Сама философия права воспринимается ими… ну, скажем так, по-иному. Есть, конечно, и излишний радикализм, но это у совсем уж юных, а Григорий Борисович Патушинский, сколько помню, приблизился к тридцати годам. Так что с интересом прочту его и подумаю. Кстати, вот теперь и съезжу в редакцию за номерами, а то ведь и не достанутся.

Харламов слушал это почти двухчасовое выступление Патушинского, но на речи вживую всегда наслаивались эффекты от голоса, интонации, жеста, позы, выражения лица адвоката. А вот собственно текст, изымаемый из атмосферы судебного заседания, оказывался нередко хуже воспринятого на слух. И, приступая к чтению судебного репортажа, Харламов испытывал очень противоречивое чувство: с одной стороны, он не хотел разочаровываться в Патушинском, но в то же время ему неприятно было бы почувствовать свою собственную отсталость и устарелость. 

«Всё одно ведь известен конец»

Газета «Восточное обозрение» подробно освещала процесс, в котором участвовал Патушинский, уже по тому одному, что дело было признано чрезвычайным и передано военно-окружному суду. На языке следствия это означало заказанный смертный приговор, да и сам преступник Цицанко Тменов, известный как жестокий дикарь, живущий инстинктами, вызывал у всех исключительный страх. Даже публика, не пропускавшая чрезвычайных процессов, желала на этот раз скорого приговора. Равно как и генерал-губернатор Пантелеев, изъявший это дело из гражданского производства. Равно как и тюремный инспектор Сипягин, винивший себя в недавнем побеге Тменова из иркутского тюремного замка и совершённом вслед за этим убийстве. Кроме того, у следствия появился соблазн списать на Тменова одно нераскрытое преступление, близкое по почерку, так сказать.

Коротко говоря, материалы были подобраны наспех, поверхностно и представляли некое собрание косвенных и шатких улик, искусственных умозаключений, из которых и составилось путаное и противоречивое обвинение. За всем  этим так и читалось оброненное кем-то из судейских: «Всё одно ведь известен конец».

«Как же далека эта практика от лекций профессоров, повторявших, что исключительное наказание требует исключительного же внимания к каждому аргументу, как за, так и против обвиняемого! – с досадой констатировал Патушинский. – Тем не менее для меня очевидно уже, что Тменов совершил убийство непредумышленно, в состоянии раздражения и запальчивости. И теперь это следует сделать очевидным для всех. Что же до ограбления почты «по аналогии», то при детальном анализе только аналогия и остаётся. Вывод же прорисовывается такой: по совокупности преступлений Тменов заслуживает бессрочной каторги, но не казни, нет. К этому и надобно подвести в заключительном слове».  

И под занавес этого процесса он действительно заявил:

– Чрезвычайное наказание нецелесообразно даже и как средство устрашения. Достаточно привести классический пример из учебников по криминологии: пастор Робертс из Бристоля, исповедовавший 167 приговорённых к высшей мере, выяснил, что 161 из них присутствовал при казнях, но это не послужило предостережением. А вот и очень близкий нам пример: несколько дней назад (уже после обнародования приказа начальника края судить Тменова по законам военного времени) в центре Иркутска днём совершается беспрецедентно жестокое убийство женщины.

Суд принял половинчатое решение: признал непреднамеренность одного убийства, но поддержал обвинение в повторном нападении на почту. То есть подвёл Тменова под обещанную генерал-губернатору казнь, но и не исключил возможность помилования государем. Петербург расслышал доводы Патушинского, и об этом официально сообщило «Восточное обозрение». Оно же в номере от 15 февраля нынешнего, 1901 года известило: «Старший кандидат на должности по судебному ведомству при Иркутском окружном суде коллежский секретарь Патушинский назначается добавочным мировым судьёй округа Читинского окружного суда».

«Что ж, для публики и для коллег  огорчительно, но для самого-то Григория Борисовича, бесспорно, полезно, – решил Харламов. – Если что и огорчает Патушинского, так разве только невозможность выступить на процессе по ограблению почты, с которым ещё до начала связали Тменова и уже успели наказать. Патушинскому было бы что сказать на этом процессе. Впрочем, это поправимо отчасти – я ведь буду одним из защитников по делу об ограблении». 

Действительно, вскоре «Восточное обозрение» написало: «Излагая процесс по делу об ограблении почты, мы имели случай отметить взгляд присяжного поверенного Харламова на то, выигрывают ли подсудимые, если дело возводится в разряд особенно важного. Как известно, В.А. Харламов проводит ту мысль, что такое выделение дела в разряд чрезвычайного вредно отражается на ходе процесса, особенно при производстве предварительного следствия: тут, говорит он, утрачивается необходимое спокойствие, а со стороны нижних полицейских чинов нередко даже и беспристрастность».

Редакция  попеняла Харламову, но это нисколько не огорчило его, напротив, своей неожиданной отповедью журналисты, вольно или невольно, способствовали распространению его мыслей об освобождении суда от диктата администрации. В общем, Валериан Александрович был доволен. И, между прочим, записал на досуге свои мысли о новом поколении адвокатов. То есть так назвал он свой опус, но, правду сказать, писал-то об одном Патушинском. И вот что: «В большинстве своём господа юристы благонадёжны, то есть ограничены рамками собственного благочестия. Господам адвокатам проще указать на прорехи обвинения, чем предположить в подзащитном себе подобного. Или же мысленно оказаться на его месте. Тут надобны природная широта натуры и природная же нервность, обострённость воображения, позволяющие хоть мысленно реконструировать сцены преступлений, погружаться в них и в известной степени перевоплощаться в обвиняемых. На такое способны лишь единицы типа Григория Борисовича Патушинского, большинство же выбирает отстранённый подход и просто опирается на уставы, статьи, параграфы». 

Берут случайного мужчину и отдают ему

В своём прогнозе касательно Патушинского Харламов ничуть не ошибся: Григорий Борисович в самом деле вернулся в адвокатуру, правда, не так скоро и уже претерпев за природную смелость и решительность: в 1902-м он схватил за руку жандармов, истязавших подозреваемых, и вынужден был отправиться в Канский уезд – в своеобразную ссылку. А в роли присяжного, выступая на судах по законам военного времени, неизменно протестовал против смертной казни. За что и был выслан на целый год в Балаганск. 

Подмеченный Харламовым артистизм и способность Патушинского вживаться в образ подзащитного со временем ещё более развились. В 1914-м, представляя интересы иркутянки Завьяловой, обвиняемой в двоемужестве и подлоге, Патушинский просто бился как страстный борец за права всех женщин:

– В лице подсудимой, господа судьи, вы видите перед собой одну из многих жертв того распространённого в жизни взгляда, что девушка в семье – это бремя, от которого всеми силами надо стараться как можно скорее избавиться. И для этого не брезгуют подчас ничем. Берут первого случайного мужчину и отдают её. При этом совершенно не интересуются тем, кто же этот претендент на руку девушки. Не интересуются, что у него за характер, каков его духовный облик, не справляются, болен ли он, – словом, совершенно не беспокоятся, какие «розы» ей готовит Гименей. Таких жертв много, и одна из них перед вами!

Григорий Борисович так увлёкся, что допустил в своей речи немало, так сказать, неточностей, и товарищ прокурора, возмущённый, но ещё более изумлённый, начал перечислять ошибки. За это время Патушинский успел выйти из роли борца и, используя всю судейскую выучку, ловко вырулил в нужное русло. В общем, суд Завьялову оправдал.  

«Ну, решите хоть что-нибудь, наконец!»

А чуть раньше, в феврале того же 1914-го, Патушинский  добился оправдания Фёдора Гирбасова, «злостного банкрота». Харламов, живи он в ту пору в Иркутске, очень бы удивился, наверное, ведь за двенадцать лет до того он выступал свидетелем обвинения по злостному банкротству и был вполне убеждён, что Гирбасов заслуживает приговора окружного суда о лишении прав и отдаче в арестантские отделения. 

Правда, Гирбасов тогда апеллировал к судебной палате, но бумаги залежались, а там война, революция и реакция – дело обнаружилось лишь в начале 1914-го. И перед тем, как уехать на фронт, Григорий Борисович Патушинский успел-таки на нём поставить точку. Судьи ждали от него чувственных пассажей: Гирбасов выглядел очень жалким и всё повторял: «Ну, решите хоть что-нибудь, я измучился этим своим бесконечным ожиданием!» Однако же Патушинский взял иную, жёсткую и ироничную, ноту:

– Приговор окружного суда вынесен на основании одного-единственного документа, исходящего от заинтересованной стороны – конкурсного управления. Его выводы поддержали, естественно, и  поверенные господ кредиторов, замечательные юристы Харламов, Хренников, Устюжанинов, Виноград. Я, конечно, всем им воздаю должное, однако же не могу не признать, что все их лирические излияния, весь их пафос и возвышенный слог имели целью прикрыть отсутствие серьёзных доводов. 

Возможно, Харламов и согласился бы с ним. 

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского.

Проект осуществляется при поддержке Областного государственного автономного учреждения «Центр по сохранению историко-культурного наследия Иркутской области».