Сразу определимся с терминами. Я не готов обсуждать и осуждать так называемую «золотую молодёжь», которая на деньги своих богатых родителей ведёт светскую жизнь – днём лежит в солярии и бегает на каком-нибудь фитнесе, а ночью нюхает кокаин в туалетах ночных клубов. «Мажоры» были и во время моей стремительно удаляющейся молодости, и задолго до неё – в широкий обиход термин вошёл в период застоя и касался отпрысков партэлиты. Но я склонен думать, что эти весёлые молодые люди были во все времена – в конце концов, всегда были нувориши, и у этих «мильёнщиков» тоже были дети. По определению, «золотой» была меньшая часть молодёжи, и судить по ней всё подрастающее поколение неправильно. 

С месяц назад мы ехали с другом-ровесником в машине и, коротая долгий путь, болтали о всяком бытовом. Тема неизбежно вырулила на конфликт поколений – у него были дочь и сын погодки старшего школьного возраста. 

– Вот я в их годы дома вообще не сидел, меня пинками загоняли. После школы – плавание, потом с друзь­ями носились до темноты по всем дворам, на рыбалку мотались, сначала ковырялись в велосипедах, потом – в мотоциклах, – сокрушался он. – Если нужно было что-то починить, прикрутить, прибить – в голову не приходило просить отца или, например, спрашивать, где лежат инструменты. А эти? Сыну говорю – приходи в гараж, бери мопед, катайся – ему неинтересно. Затеял ремонт, скажешь ему что-то подержать – держит, не скажешь – вообще никакого интереса. А дочь? Я даже не знаю, есть ли у неё парень, растёт такой домашний цветочек. Я не уверен, что если их завезти, например, в Ново-Ленино, то они сами найдут дорогу домой. Как они сами будут жить, я вообще себе не представляю. 

Я молча кивал головой – а что возразишь, всё верно, всё правильно. У меня самого, правда, была диаметрально противоположная проблема. Когда появилась новая семья, мой старший сын от первого брака на меня сильно обиделся. Стал скандалить, уходить из дома. Кое-как закончил школу. Я помог ему поступить в музыкальный, по интересам, колледж, по блату (тоже вечное понятие из моего совкового детства) устроил ему общагу. Он пустился во все тяжкие – панковал, бродяжничал, познакомился с пивом и компаниями бестолковых неформалов. Моя мама, бывшая жена, школа, инспекция по делам несовершеннолетних навалились на меня бетонной плитой, требуя посадить его дома на цепь, приковать к батарее наручниками и оградить от тлетвор­ного влияния улицы. Я хранил олимпийское спокойствие, кивал, но с сыном пытался разговаривать как со взрослым самостоятельным человеком. 

В результате ни с того ни с сего случился резкий перелом. Он взялся за учёбу, снял с друзьями квартиру, завёл девушку. Недавно пришёл ко мне и попросил помочь – он собрался переводиться в Питер, в колледж по профилю, жить будет с девушкой – она оттуда, её родители тоже не против и помогут. В результате моей сомнительной педагогики он пережил все подростковые изломы и метания, которые я переживал только в двадцать, уже в 14–16 лет, наелся этой романтики и успокоился. За это время он научился жить сам по себе, ни от кого не завися, хотя от моей помощи деньгами и продуктами никогда не отказывался. А все говорили – свяжется с наркоманами и пропадёт.

У дочери друга, как на днях оказалось, завёлся парень – причём уже второй, отбивший её у первого. Друг рассказывал с некоторой гордостью: нормальный парень, не без рук, помог поставить теплицу на даче, некоторые непринципиальные претензии только к этикету – не знает, что старший первый подаёт руку, увидит – сразу подрывается и ладошку суёт… Ну, то есть, несмотря на свою неприспособленность и оторванность от реальной жизни, новое поколение как-то в ней обустраивается. Пропадает, да никак не пропадёт. 

Моё взросление пришлось на «лихие 90-е». Я бросил медицинский институт, работал доставщиком теле­грамм и сторожем в школе, и моё будущее в этих беспросветных годах выглядело не просто туманным – оно было беспросветным. Сейчас говорят, что тогда людей пачками убивали на улицах. Не помню такого. Я помню только это ощущение пустоты в хаосе, разрушение почти векового уклада жизни и налаженных в обществе связей. Это напоминало безмолвную панику, когда непонятно, что происходит и куда бежать – оттого все, озираясь, застыли на месте на очень долгое время. Мой друг Саша Шумилов, президент ангарского общественного фонда «Город без наркотиков», рассказывал мне, что в 90-х не могли набрать спортивных команд в спортивном Ангарске – огромная часть поколения погибла от героина. Наркомания вообще стала каким-то неофициальным символом того поколения. 

Сейчас употреблять наркотики не модно. Понятное дело, что человек не выбирает время, в котором он живёт, но разве не заслуга нового поколения, что оно сделало свой выбор в пользу карьеры и того самого «здорового образа жизни», о котором люди моего времени обычно отзываются с лёгким сарказмом? Мы были каждый сам по себе – новое поколение собирается во флеш-мобы, устраивает какие-то акции и огромными толпами бегает по стадиону в Академгородке за этой дурацкой тарелочкой-фрисби. И я «печально гляжу на наше поколение», которое выросло во время всеобщего распространения Интернета и до сих пор не может отойти от этого похмельного очарования – иметь право высказать своё выстраданное и потому единственно правильное мнение. 

Так что у меня нет претензий к новому поколению. Я не нахожу повода, чтобы побрюзжать. Они хорошо одеваются, следят за собой и точно знают, чего хотят. Тогда как люди моего возраста презирают эту приземлённость, продолжая жить насыщенной духовно-виртуальной жизнью, прокладывая, как сказал поэт Иртеньев, «свой особый из варяг да в греки путь». Ну и скатертью дорога. Нас есть кому заменить. Может, они и не будут лучше нас. Но хуже точно не будут.