Шумная «Москва»
Пишущая машинка досталась мне от бабушки. Несколько раз мои родные хотели её выбросить. Аппарат громоздкий, крайне тяжёлый и сейчас уже мало полезный в быту. Но я несколько раз бабушкину машинку спасала, потому что она часть моего детства. На этой старенькой «Москве» 40-х годов выпуска, номерной, был напечатан первый экземпляр рукописи «Белое море, синий пароход» Геннадия Машкина.
Пишущая машинка «Москва», сколько я себя помню, всегда была моей любимой игрушкой, когда мы приезжали к бабушке. Она стояла в комнате на отдельном столике. Под тяжёлый механизм была подстелена плотная салфетка. Рядом – в идеальном порядке коробочка со щёточками, смазкой, штрихом, стирательными резинками, бритвенными лезвиями. Щёточками полагалось чистить машинку от пыли, стирательные резинки разного калибра и плотности, лезвия – для ликвидации помарок в набранном тексте.
Бабушка закончила четыре класса школы, а в 14 лет надо было определяться с профессией. Тогда-то она и увидела, что набирают курсы машинисток. Препятствие было одно – брали только закончивших семилетку. Тогда она пришла в родную школу и заявила: «Я потеряла аттестат, напишите мне справку об окончании семи классов». Секретарь написал. Так Валентина Переломова стала машинисткой. Я помню её пальцы – к старости суставы были распухшими. Сила удара по клавиатуре такой машинки должна быть очень большой. А бабушка владела «слепым» десятипальцевым методом. В этом случае мизинец, помимо того что должен ударять по клавише с той же силой, что и основные пальцы (иначе буква не пропечатается), ещё и отставляется в сторону, чтобы дотянуться до «окраинных» клавиш. Не знаю, как пианисты берут рукою октаву, но взять пальцами клавиатуру пишущей машинки – очень сложная задача. Я пыталась научиться десятипальцевому методу на старенькой машинке – через какое-то время подушечки пальцев начинают ныть, а текст по-прежнему остаётся неровным. «Мизинчиковые» буквы получаются слабыми, бледными. Сила удара у бабушки и скорость печатания были такими, что, когда появились первые электрические машинки, она не смогла на них работать – от быстроты и нажима у электрической машинки клавиатура вставала «шубой».
Бабушку же ценили как раз за «ровный» текст и очень небольшое количество помарок. В минуту она выдавала 438 ударов, за что и получила прозвище Анка-пулемётчица. За сутки бабушка могла напечатать диплом объёмом 100 машинописных листов. Днём трудилась на работе, а вечером и ночью печатала заказы. Дипломы, курсовые, кандидатские, докторские. Бабушка работала машинисткой в Управлении внутренних дел Иркутска, особом отделе по делам железной дороги управления КГБ, Октябрьском районном суде и Иркутском областном суде. Она вспоминала, как в 1953 году трудилась в реабилитационной комиссии. Печатала уведомления родственникам репрессированных о посмертной реабилитации. В её руках находились дела шпионов, пойманных на железной дороге. Приходилось перепечатывать и донесения секретных сотрудников КГБ, как вспоминала бабушка, агенты излагали свои наблюдения за знакомыми.
Ещё в начале 1980-х бабушка трудилась в Иркутском областном суде. На первом этаже суда, как зайдёшь с главного входа, справа, располагался большой кабинет, где непрерывно работали десятки машинисток. С другой стороны входного зала была канцелярия. Телефоны у машинисток и канцелярских были параллельными. И чтобы не бегать через холл, вызывая нужного человека к трубке, была придумана хитрая схема. Через холл протянули верёвочку, на конце которой привязали куклу-неваляшку. Когда кто-то звонил в канцелярию, а попадал к машинисткам, они дёргали за верёвочку, неваляшка звенела и в канцелярии брали трубку.
Шум в машинописном зале стоял неимоверный: десятки машинисток работали без перерыва, стрекотали клавиши, звенели звоночки машинок, извещавшие, что строчка кончилась, и каретка резко – «ввжик!» – отлетала назад. Бабушке с напарницей полагалась отдельная комнатка в конце зала – они работали над особо важными документами. Мы, дети, проникали в этот отдельный кабинет через окно. Оно располагалось как раз в тени огромных тополей, росших у здания суда, и мы, шмыгнув под эти тополя (там пахло сыростью и казалось, что это тайный лаз в другой мир), попадали сразу к бабушке в комнатку, где стоял запах машинного масла и стучали клавиши. Там было всё, что казалось мне тогда неимоверными сокровищами: белые стопки бумаг, приятно шуршащая «копирка» –
обычная чёрная и редкая, восхитительная фиолетовая. Полный стол странных вещей: ключиков, щёточек, старых монеток, почтовых марок. Их можно было разбирать и разбирать, пока за окном не станет темно. Бабушка перестанет стучать на машинке, и мы пойдём по замершим залам суда, разглядывая старинные потолки, каменную кладку, высокие судейские стулья, похожие на троны королей, столы, затянутые зелёным сукном.
Машинка «Москва» досталась бабушке после того, как в областном суде её списали за ненадобностью. У неё западали отдельные клавиши, но старушка, номерная ПК-45, всегда была рабочей. Бабушка начинала работать именно на «Москве» и «Ленинграде», машинках 40–50-х годов. Бывала в её руках и машинка марки «Мерседес». Но больше всего она любила немецкую «Оптиму». Старенькая «Москва», как и другие машинки бабушки, служили не только днём, но и по ночам. Две её дочки с детства привыкли засыпать под стук пишущей машинки. Диссертации многих иркутских учёных в 60–70-е годы прошли через руки машинистки Переломовой. Поблизости с бабушкой жил и писатель Геннадий Машкин, и так получилось, что она была одной из тех, кто первым прочитал несколько его произведений. Она перепечатывала рукописи Машкина для типографии. По семейным рассказам, на машинке бабушки был сделан первый печатный вариант книги «Белое море, синий пароход».