Гавриил Иванович Суханов родился в 1925 году в деревеньке Берёзовка – небольшой заимке близ села Казачинское. Теперь её уж давно нет. Охотник и рыбак, он хорошо знал тайгу. Правда, последние годы на охоту не ходил. Разве что иногда вместе с сыном. Сын охотится, отец ждёт. 

– Но раз уж в лесу был, вроде как тоже на охоту сходил, – говорит Гавриил Иванович. – Очень в лес тянет. У меня ведь охотничий стаж больше 58 лет. С 25 лет я начал охотиться по-настоящему и ни одной осени не пропустил. 

Всю жизнь было у него и своё зимовье, да и по всему району пришлось поохотиться. Любил он уйти подальше, в самые заповедные уголки – каких только чудес там не насмотришься! Например, километрах в сорока от Казачинского в гольцах спрятались Лебединые озёра, на которых издавна селились лебеди. Говорят, сейчас птицы стало даже больше. Сами озёра большие, необыкновенно красивые, и пешком до них не дойдёшь, добраться можно только на лодке. 

– Лебедей никогда не добывали, – рассказывает Гавриил Иванович. – Для чего они? Просто любовались природой. Раньше никакой охраны не было, сами охотники лес и охраняли. Помню, у одного мужика собаки всё время в лес бегали, зайцев ловили. Сами наедятся да ещё домой зайчонка притащат. Его соседи раз предупредили, чтобы собак привязывал, другой раз предупредили. 

А на третий раз ушли его собаки и не вернулись. Я тогда парнишкой был, но уже всё понимал, запомнил. 

К родителям жены приеду, с тес­тем сети закинем, пару ленков вытащим на обед, и хватит. Больше, чем надо, не брали рыбы. Таймень был до 60 килограммов, сам видел. Я сам по 20–30 килограммов добывал тайменя. Осенью ходили мы на охоту, там в Лебединое озеро речка впадает. Мы по ней в лодке плывём, а навстречу таймени идут. Ну, ленков уже добыли, зачем нам эти таймени? Мы их не трогали. 

Охотиться Гавриил Иванович начал ещё мальчишкой. Ходил на рябчиков, на горностая хитрые ловушки ставил. Выставишь на мороз вед­ро воды, чтобы вода сверху покрылась толстой коркой льда, потом выдолбишь посредине дыру, оставшуюся воду выльешь. На ночь это вед­ро на улицу выставишь, поближе к реке. Утром глядишь – горностай попадёт в ведро, а вылезти не может: коготки по льду скользят, не цепляются. 

– Первую осень я ходил в лес со стариком-охотником, который меня всему научил, – продолжает Гавриил Иванович. – У него небольшая юрта в лесу была. Зимовье вообще устраивали специальным манером. Делали печку-каменку, которая топилась «по-чёрному», так что внизу воздух чистый, а вверху дым ходит. Дверь тоже низкую делали, чтобы дым туда не тянуло. Под потолком в стенке окошко делали и слюдой его затягивали. Слюду по Окунайке находили, «расщепливали» и в окна вставляли. Я ещё и сам видел такие окошки. Люди всяко приспосабливались, жить-то надо. 

В таком зимовье одним поленом обогреться можно. Бревёшко пополам расколешь, крестом положишь, колотым вниз, и тепло кругом. Зимой в любой мороз спали. А над головой дыра, в неё снег падает. Нарты не делали, наоборот, надо, чтобы кос­тёр повыше был, тогда дыму нет, его в дыру на крыше вытягивает. На пол лапник настелешь, шкуру сверху кинешь, и тепло тебе. Все так делали – и тунгусы и русские. 

Если ночь в лесу застанет, у костра под открытым небом делали ночуйки, или хвоянки. Лапника на палки настелешь, закроешься, чтобы снег не валил, и спишь. Главное, чтобы нос к звёздам не примёрз. Костёр горит, хорошо. В ясную погоду лежишь да звёзды считаешь, делать-то нечего больше. По Большой Медведице ориентируешься, сколько времени, часы не всегда с собой бывают. Не раз блудил в лесу, всякое бывало. 

До прихода БАМа в этих местах было много сохатых. Но никогда у Гавриила Ивановича не хватало духу подстрелить самку. Впрочем, они попадались ему почему-то исключительно в те моменты, когда он был в лесу один. Один ведь тушу из леса не вывезешь, да и лицензии нет. Рукой махнёт только: пусть живёт. Односельчане рассказывают, как на каком-то застолье в клубе вздумал его сын Валерий Гавриилович рассказать историю о том, как недавно плавал с приятелем по только что освободившейся от ледового плена реке и увидел молодую лосиху, тоже переплывавшую речку. У мужиков и ружьё с собой было, но рука не поднялась пристрелить самку, только камерой её поснимали. 

– Если бы поднялась у тебя рука, у меня бы тоже поднялась. Выпорол бы я тебя, пожалуй, – заявил Гавриил Иванович, внимательно выслушав эту историю. И ведь все поняли, что в этой шутке только доля шутки. Такой уж у него характер. Даром что сын занимал солидную должность заместителя главы местной администрации. 

На советско-японском фронте

Этот характер давал о себе знать даже на войне. Гавриил Иванович был призван на фронт осенью 1943 года и попал, по его выражению, на границу к «самураям» – на юг Читинской области. Там ему довелось участвовать в Маньчжурской стратегичес­кой наступательной операции, пространственный размах которой превосходил весь советско-германский фронт на западе. 

– Шла Сталинградская битва, – говорит Гавриил Иванович. – Гитлер настаивал, чтобы японский микадо наступал и сковывал наши войска на востоке. Я как раз попал на этот участок. Ох и туго нам пришлось. Граж­данского населения в тех местах совсем нет, голые сопки кругом. Даже спать было не на чем. Бревёшки пополам поколем, вот тебе и нары. Спали в одежде, с винтовкой в обнимку. С минуты на минуту ждали нападения, да ещё холодище в этих земляках, глина мёрзлая кругом. 

У забайкальской границы были размещены передовые части Квантунской армии под командованием генерала Ямады. Эта армия являлась наиболее компактной и мощной, полностью готовой к действиям, лучшей по оснащённости и боевой выучке личного состава. К 1945 году Квантунская армия насчитывала поч­ти полтора миллиона человек. Проведение Маньчжурской операции потребовало от советской стороны напряжения всех сил и большой подготовительной работы. 

Японское командование срочно возводило в Маньчжурии, вблизи советской границы, мощнейшие укрепительные сооружения, общая протяжённость которых составляла около 3,4 тысячи километров, и почти половина из них приходилась на забайкальский участок границы. Японское командование полагало, что маньчжурский железобетонный пояс неприступен, называло его «бансей-дзиокаку» – «вечная стена», или «стена, запертая на замок навечно».

Ставкой Верховного Главнокомандования СССР предусматривалось осуществление в кратчайшие сроки стратегического окружения японских войск, сосредоточенных в Маньч­журии, расчленение их и принуждение к капитуляции. В небывалой по масштабам стратегической операции Забайкальскому фронту, как и 1-му Дальневосточному, отводилась основная роль. Для этого численный состав фронтов был увеличен почти вдвое.

Гавриил Иванович не знал об этих планах советского командования. Солдат живёт своими маленькими радостями и бедами, которые не берутся в расчёт никакими циркулярами. Он попал рядовым в артиллерию на конной тяге. Хоть тут ему повезло: лошадь всегда была частью его жизни. А вот пушки и орудия таёжному парню были в диковинку и очень его занимали. Пару раз он даже напрашивался пушку почистить, а сам тихонько брал инструкцию и начинал её изучать. Видно, таким поведением привлёк к себе внимание начальства. Однажды подсел к нему ефрейтор и давай расспрашивать: кто такой, откуда, ходил ли на охоту. 

На следующий день были назначены учебные стрельбы, на которых Гавриил Иванович должен был выполнить роль наводчика орудия. Такое испытание решили ему устроить. Обычно в первый раз новички боятся, даже руки трясутся у некоторых, но Гавриил даже приободрился. Очень ему хотелось из орудия стрельнуть, себя показать. Тонкость была в том, что стрелять нужно по движущейся цели. С трёх патронов один раз попадёшь – уже отлично. Но на охоте утка-то не ждёт, когда ты третий раз стрельнёшь, улетит. Так и в танке люди тоже, пожалуй, ждать не будут. Гавриил Иванович рассудил сам с собою: нужно попасть с первого патрона. 

– На стрельбы народу съехалось уйма, со всех полков, наверное, – вспоминает Гавриил Иванович. – 

А я первый стрелять должен. Командир батареи командует, я в макет танка сразу бац, дырка, второй раз – бац, и рядом дырка. Тут командир батареи дал команду «стоп». А генерал стоит и прострел не видит, у него зрение, наверное, слабоватое было. Говорит: «Лупит в белый свет, как в копейку». А у меня принцип сразу возник, я навожу третий раз – бац, и разлетелся весь макет в щепки. Вот и отстрелялись. Нарушил дисциплину, надо меня наказать. Но вот незадача – присягу принять я ещё не успел. Стали командиры думать, как меня наказывать: сильно накажешь – руки обобьёшь, похвалишь – он ещё чище номера выкидывать будет. Ну вот я и выкидывал потом ещё почище.

Тогда ведь порядки такие были, что к офицеру просто так обратиться нельзя. Бывало такое, что надо бы спросить, а не спросишь. И угораздило же меня однажды одного взводного поправить, когда он про устройство орудия рассказывал. Он на меня только глазами сверкнул и говорит: «Ну рассказывай правильно, раз всё знаешь». А я несколько раз профилактику делал, всё орудие до винтика разбирал. Там и деталей не­много, знать нечего. 

Рассказал я его устройство, а вечером меня в наряд – дежурным по конюшне. Но мне это только в радость, я всегда лошадей любил. Сутки отдежурил, утром батарея выстраивается. Само собой, я тоже в строй встал. Взводный командует: «Суханов, выйти из строя». Я вышел. Следующая команда: «Шагом марш». Все маршируют, я один вне строя иду. Так целый день и проходил. Думаю, за что же мне такие привилегии, никому ведь не хочется строем ходить. Дальше – больше: замечаю я, что никто со мной не разговаривает. Когда, кто им запретил со мной разговаривать? Понял, что язык высунул против офицера и он так просто от меня не отстанет. Главное, я ж хотел выручить его, а получилось наоборот. В итоге через сутки шесть раз отдежурил. 

«Всё равно служу Советскому Союзу!»

– В 1943 году в феврале выехали мы строить оборонительные рубежи под открытым небом, – продолжает свой рассказ Гавриил Иванович. – В мёрзлой земле спали, солдат там много поумирало. А в мае ещё хуже стало – «самураи» занесли нам дизентерийных мух, и давай мы от дизентерии загибаться. Никакая медицина не справлялась. 

При этом офицеры спали в утеп­лённой палатке, обмундирование у них тоже утеплённое, новое, поддёвки, тёплое бельё да валенки на зиму. А мы в ботинках всю зиму да в обмотках. Опять же кормёжка хорошая у них, баня. Хоть и прятали они эту баню за горой, воду тайно привозили авиацией, но мы всё равно знали. А нам и руки помыть нечем было. Как вывезли нас в конце февраля, так до осени 1944 года в бане не были. В 1943 году летом два раза под дождём только помылись. 

Лето и осень 1945 года в Забай­калье и Маньчжурии, в отличие от Приморья и Приамурья, выдались на редкость жаркими, засушливыми. Это серьёзно осложняло задачи войск. Писатель Олег Смирнов, участник сражений в Маньчжурии, в своём романе «Неизбежность» описывает, что пришлось вынести советским солдатам во время многокилометровых маршей по бесконечным голым степям и песчаным пустыням, когда воду для личного состава и горючее для техники доставляли авиацией. «Раскалённая земля, раскалённое небо, – пишет Смирнов. – Воздух обжигает лёгкие, дышать невмоготу. Металл обжигает пальцы, если невзначай дотронешься до автомата. Кажется: сквозь подошвы песок и галька жгут…» И так на всём протяжении фронта.

Летом 1945 года командование фронтом принял маршал Советского Союза Малиновский. В целях конспирации по документам он проходил как «генерал-полковник Морозов». Ставка была сделана на внезапность, и потому режим особой секретности строго соблюдался в ходе всей операции. К тому же Советская Армия планировала первой начать боевые действия, когда официального состояния войны с Японией не было. Это стало ещё одним осложняющим обстоятельством. 

Например, полностью скрыть перемещение по Транссибирской железнодорожной магистрали огромных воинских контингентов и большого числа боевой техники было невозможно. Однако никто, даже офицеры штабов, не знал, куда и с какой целью перебрасываются войска. В итоге японской разведке так и не удалось установить планы советского руководства на восточном направлении. Командование Квантунской армии считало, что советские войска будут готовы к наступлению лишь в сентябре-октябре 1945 года. 

Замысел Маньчжурской операции состоял в том, чтобы рассекающими ударами Забайкальского фронта со стороны Монголии и 1-го Дальневосточного фронта из Приамурья и 2-го Дальневосточного фронта с севера при активном содействии флота расчленить, окружить и вынудить к капитуляции Квантунскую армию Японии. 

– Когда мы ждали Малиновского, который должен был приехать, чтобы принять округ, я как раз был дежурным, – рассказывает Гавриил Иванович. – Лошадей угнали пастись в луга, им грубого корма не хватало. Кормушки просоленные, вот кони их дерут, чинить надо. В связи с приездом Малиновского поднялась у нас страшная суматоха, все бегают, мечутся. Я сижу, починяю кормушку и не увидел, как командир батареи подошёл и как раз напротив меня остановился. Сижу, головы не поднимаю, будто не заметил его. Но на хитрого всегда хитрый найдётся. 

– Суханов, – говорит командир, – трое суток ареста. 

– Служу Советскому Союзу, – отвечаю. 

– Пять суток ареста.

– Всё равно служу Советскому Союзу!

Так и не увидел я маршала, просидел под арестом, пока он приезжал. 

Последняя битва

Боевые действия начались в час ночи по хабаровскому времени 9 августа 1945 года. Передовые батальоны в сопровождении пограничников без открытия огня бесшумно перешли границу и в ряде мест овладели оборонительными сооружениями противника ещё до того, как японские расчёты успели открыть огонь. На рассвете советские войска начали интенсивную артподготовку с моря и с суши. Наши войска форсировали Аргунь, проложив понтонный мост. Учитывая опыт войны с немцами, укреплённые районы японцев обходились подвижными частями и блокировались пехотой. Из Монголии в центр Маньчжурии наступала 6-я гвардейская танковая армия генерала Кравченко. Это было рис­кованное решение, поскольку впереди были труднопроходимые Хинганские горы. 

Опасения оказались не напрасными, 11 августа техника армии встала из-за отсутствия топлива. Горючее для танков пришлось доставлять транспортными самолётами. В итоге к 17 августа 6-я гвардейская танковая армия продвинулась на несколько сот километров – и до столицы Маньчжурии города Синьцзина оставалось около ста пятидесяти километров. Первый Дальневосточный фронт к этому времени сломил сопротивление японцев на востоке Маньчжурии, заняв крупнейший город в том регионе – Муданьцзян. 

В ряде районов в глубине обороны советским войскам пришлось преодолевать ожесточённое сопротивление противника. Были случаи упорного сопротивления противника в полосах Забайкальского и 2-го Дальневосточного фронтов. Японская армия предпринимала и неоднократные контратаки. Наконец, 19 августа 1945 года в Мукдене советские войска взяли в плен императора Маньчжоу-Го.

14 августа японское командование обратилось с предложением о заключении перемирия. Но практически военные действия с японской стороны не прекращались. Лишь через три дня Квантунская армия получила приказ своего командования о капитуляции, которая началась 20 августа. А 18 августа была начата Курильская десантная операция, в ходе которой советские войска заняли Курильские острова. Южно-Сахалинская сухопутная операция способствовала освобождению южной части Сахалина. Акт о капитуляции Японии был подписан 2 сентября 1945 года на борту линкора «Миссури» в Токийском заливе. Миллионная Квантунская армия была полностью разгромлена.  

К сожалению, Гавриил Иванович не успел рассказать о своей последней битве, как и о многих других историях. Нам пришлось прервать разговор на полуслове, потому что на автовокзале уже заканчивалась посадка в маршрутку, которая ехала в Иркутск. Я дала себе слово обязательно вернуться в Казачинское, если только будет такая возможность, и закончить разговор с Гавриилом Ивановичем. Через год я в самом деле вернулась. Но разговаривать было уже не с кем. Гавриил Иванович умер. В моём компьютере остались его фотографии, наша незаконченная беседа, в памяти – ощущение незавершённости важного дела, а ещё – непередаваемое чувство, которое всегда бывает после встречи с очень интересным человеком. О таком человеке обязательно нужно написать, даже если беседа осталась незаконченной.