О том, чем ещё может заниматься зоолог по призванию и по профессии, рассказал «СЭ» член Союза охраны птиц России, директор Байкальского центра полевых исследований «Дикая природа Азии» Виктор Попов.

– У меня, наверное, один из тех редких случаев, когда увлечение полностью совпадает с работой. Я с детства любил природу, мечтал об экспедициях, поездках, зачитывался книгами о путешес­твиях, проштудировал все романы Жюля Верна. Дома (я родился в Казахстане и детство провёл там же) постоянно держал диких животных – то зайчат, то птиц-подранков приносил. В итоге и в Иркутск я приехал с одной целью – поступать на охотоведческий факультет (в стране тогда было всего два подобных факультета), но не прошёл, потому что был очень большой и серьёзный конкурс. Отслужил в армии, а после уже попытал счастья и поступил на другой факультет – биолого-почвенный Иркутского госуниверситета, где учился на зоолога. Дипломную работу защитил по редким видам животных и птиц в Иркутской области. В принципе, эта привязанность сохранилась на всю жизнь.

– Нынешние иркутские охотоведы и биологи всегда с энтузиазмом рассказывают о своей студенческой практике – самом интересном, что происходит за годы учёбы.

– Да, у нас тоже существовала своего рода практика. Учёбу в вузе я, как и многие мои однокурсники, совмещал с работой в дружине охраны природы. Считается, что в Иркутске экологичес­кое общественное движение началось с протестных акций «Байкальской экологической волны». Но на самом деле у нас ещё в 1970-х существовали сильные организации – дружины охраны природы, в них работали в основном студенты профильных факультетов. Такое активное природоохранное движение было развито более чем в 100 городах страны, координационный центр базировался в Московском пед­институте.

И дружинники действительно занимались реальным делом, а не митинговали – ловили браконьеров, организовывали экспедиции по изучению редких видов животных, регулярно ездили в рейды по Ольхонскому району и на Братское водохранилище, участвовали в операциях «Ёлочка» перед Новым годом и «Нерест» весной. У нарушителей мы забирали по нескольку десятков ружей, километры рыболовных сетей. Но такая работа ставила под угрозу здоровье и даже жизнь молодых инспекторов. Бывало, что члены дружины попадали под обстрел браконьеров. Всего по СССР произошло несколько таких случаев, в том числе и в Иркутской области. Во время одного из рейдов у нас погибли студент-дружинник и охотовед.

Сейчас, когда такой организации нет, для нас, бывших дружинников, это является хорошим паролем: скажешь в чужом городе, что ты член дружины, тебя обязательно встретят, помогут такие же бывшие активисты.

– Вы учились на такой специальности, которая сегодня у молодёжи уже не популярна. Во многом и из-за того, что она теперь просто не вос­требованна. А у вас была уверенность, что мечта сбудется и увлечение станет ещё и работой?

– Проблем с трудоустройством не возникало – каждый получал какое-то место при распределении, хотя бы учителя биологии в школе. Мне кажется, мы даже больше волновались, наоборот, как бы избежать этого распределения, чтобы оставить выбор за собой. В итоге мне повезло – вся моя трудовая деятельность оказалась связана с зоо­логией. Я пошел в НИИ биологии, потом девять лет отработал в противочумном институте. А позже уже попал в администрацию Иркутска – работал руководителем отдела по проблемам Байкала, там появилось много проектов, но, к сожалению, выполнить их не удалось. Оказалось, отдел этот создавался в Иркутске как пиар-ход перед очередными выборами. После них власти нужду в подобной деятельности потеряли. Последним моим местом работы на государство была администрация Усть-Ордынского автономного округа, я стал председателем комитета по туризму. Потом уже создал своё предприятие, которое занимается природоохранными мероприятиями. Так, например, мы подготовили и выпустили Крас­ную книгу Иркутской области. В прошлом году разработали проекты двух охраняемых территорий. Одна из них – территория традиционного природопользования в Качугском районе для эвенков, вторая – памятник «Баторова роща» в Аларском районе.

– Оба проекта давно на слуху. Как в первом, так и во втором случае с инициативами о создании территорий выступают сами местные жители. Удастся планы воплотить в жизнь? 

– Действительно, если говорить о территории традиционного природопользования (ТТП), то сами эвенки очень воодушевились проектом. Ведь сейчас в Качугском районе на землях, которые мы рекомендовали отвести под ТТП, всё достаточно печально. 

В аренду лесопромышленникам сдано за последние годы 40% всей площади, ещё где-то 60% – нефтяникам. Деревьев вырублено там, к счастью, пока немного. Но ведь и освоение только началось: есть деляны, где поваленная древесина лежит, и предприниматели её пока даже не вывозят, заготавливают впрок. А чтобы техника добралась до таких труднодоступных мест, естественно, расчищаются лесные дороги – опять же идёт вырубка.

Для Качугского района это означает, что будет подорвана вся база, на которой держатся традиционные виды деятельности коренных малочисленных народов, – добыча пушнины, копытных животных. Обмелеют и лесные озёра, на которых эвенки занимаются рыболовством. На одном из них – озере Эканор – я побывал в 2013 году: чис­тейшая вода, много рыбы. В целом в этой таёжной части района очень много красивых мест, где водятся редкие животные – гнездятся орланы-бело­хвосты, сапсаны и даже лебеди.

Сейчас несколько затянулся процесс согласования ТТП. Плюс произо­шли изменения федерального законодательства, в результате из них исчезла формулировка «природная территория». Теперь непонятно, кто должен отвечать за ТТП. Однако если мы отступимся от проекта, свернём тему, то в политическом плане это станет не­удачей, ведь людям уже объявили о создании территории. А если проект удастся воплотить, то Иркутская область окажется единственным в России регионом, где есть ТТП.

Успешнее пока оказалась инициатива создания памятника «Баторова роща» в Аларском районе. Среди местного населения эта территория считается священной. Ещё в конце 19 – начале 20 века там проживал просветитель, бурятский общественный деятель Тайша Баторов. Он-то и посадил первые сосны. Сегодня площадь рощи – 2300 гектаров. Но её сохранность оказалась под угрозой: участок отдали под вырубку, люди же выступили против. Любопытно, что полная заинтересованность в сохранении деревьев была не только у простых граждан, но и у местных властей. Так что противоречий не возникло. Статус охраняемой природной территории Баторовой роще планируется присвоить уже в 2014 году.

Что удивительно для искусственного насаждения, здесь произрастают редкие виды растений, например венерин башмачок, водятся редкие виды птиц. Конечно, есть в Приангарье и территории с куда более разнообразным животным и растительным миром, но Баторова роща имеет ещё и культурно-историческое значение.

– Инициативы коренных народов, проживающих в Качугском районе, местных жителей из Аларского района – пример того, как может расти самоорганизация, ответственность людей. Всё это – жители сельских территорий. А как, на ваш взгляд, сейчас меняется мировоззрение горожанина? Как продвинулся Иркутск в экологическом вопросе?

– Сейчас в Иркутске есть Синюшина гора, Ершовский водозабор, Кайская роща – всё это охраняемые природные территории. Как мне кажется, и с многострадальными Ново-Ленинскими озёрами вопрос почти решён. Во всяком случае, мэр Виктор Кондрашов ­обещал поддержку в создании новой охраняемой территории в Иркутске. Однако появились объективные сложности, которые пока тормозят процесс. Для Иркутска возникли риски наводнения, оно, по прогнозам специалистов, может произойти на Иркуте в ближайшие годы. Явление грозит стать разрушительным, если не разгрузить реку во время полноводья. Сейчас ведётся проектирование канала, чтобы через него потом отводить воду в Ново-Ленинские озёра. Поэтому нам надо дождаться, когда завершатся работы по каналу, чтобы увязать проект с созданием городского заказника.

– Но строительство канала – уже антропогенная нагрузка. Как можно увязать его с созданием заказника?

– Тут на одной чаше безопасность людей, и она перевешивает. Так что придётся чем-то жертвовать. Но власти заверяют, что все рекомендации экологов будут учтены.

Надо заметить, что ценность объекта уже несколько потеряна. Только однозначно говорить, что это произошло из-за техногенного фактора, нельзя. На мой взгляд, всё сложнее. Вот, например, в Монголии водоёмы начали высыхать из-за засухи, которая наблюдается в последние годы. И птицы двинулись к нам – в массе можно наблюдать баклана на Байкале и Братском водохранилище. А если засуха начнётся в Иркутске, птицы и отсюда начнут перемещаться – вплоть до того что полностью может измениться видовой состав.

– Тем не менее Иркутская область – на самых последних позициях по объёму территорий, имеющих статус охраняемых…

– Да, показатель явно недостаточный – 3,5%, один из самых низких по России. Из них 2,4% приходится на федеральные охраняемые территории, всего лишь чуть более 1% – на региональные. При этом научно-обоснованный показатель для Приангарья – около 15% ООПТ. Сравните с Камчаткой, где вообще ООПТ около 40%, и соседней Бурятией – там 14%. К сожалению, в Иркутской области традиционно существует такое отношение к охране природы. В этом плане, на мой взгляд, старшее поколение можно считать потерянным, но надо воспитывать другое отношение у детей. Этим и пытаюсь заниматься: уже более 15 справочных буклетов о животном мире и птицах удалось выпустить при поддержке местных властей и различных компаний, они переданы по районам в библиотеки и школы.

– Один из ваших проектов – учёт численности уток на иркутских водоёмах. Уже несколько лет подряд удаётся провести такие подсчёты в истоке Ангары. Расскажите, в чём смысл работы? Есть какие-то тенденции по увеличению или сокращению количества пернатых обитателей на наших водоёмах? Насколько вообще редкое явление зимовка уток в Сибири?

– В Листвянке, по истоку Ангары, находится уникальная холодная внутриконтинентальная зимовка, самая крупная в северной Евразии. Она известна ещё с 30-х годов прошлого столетия. Чуть меньше зимовка (до нескольких тысяч птиц) в Красноярском крае, тоже недалеко от ГЭС. Но в отличие от Листвянки, где сохранились естественные, природные условия, в Красноярске зимовка новая, техногенная.

Периодически мы проводили в Листвянке учёты птиц с берега, но с потеплением климата по льду стало ходить опасно. Кроме того, часть побережья теперь застроена и подойти к береговой зоне, чтобы наблюдать за птицами, практически нет возможности. Но я вспомнил, что, когда работал в Прибайкальском нацпарке, мы ездили в различные рейды по воде на специальном судне на воздушной подушке – «Хивусе». Решил опробовать его для подсчёта уток. Знаете, идея оказалась удачной: мониторинг с воды оказался более точными – мы стали получать данные в четыре-пять раз выше, чем с берега. В 2014-м насчитали около 21 тысячи уток. В 2013-м – около 27 тысяч. Вообще, в этом году я ожидал меньшее количество птиц – осень была поздняя, поздно замёрз Байкал, утки имели возможность улететь в тёплые края.

Между тем мы заметили, что в истоке Ангары расширился видовой состав. В этом году стало больше морянок – насчитали 460 штук. До нынешнего сезона зимовали здесь буквально единицы. Также насчитали более четырёх сотен больших крохолей и 70 длинно­хвостых крохалей. Встретился даже интересный вид, который не попадался уже лет 20–30, – каменушка. Нашли её случайно: после нашего рейда рассматривали сделанные фотоснимки и при увеличении одной из фотографий узнали её. Однако основная часть зимующих в районе посёлка Листвянка птиц – по-прежнему гоголя. Подсчёт уток в Листвянке ведётся уже много лет, но, так как раньше это делалось с берега, сравнивать ту информацию с современной некорректно – слишком большая разница в подсчётах.

Все собранные материалы мы пуб­ликуем в научных изданиях, предоставляем также отчёты в компанию «Иркутскэнерго» – именно она помогает нам последние три года организовывать мониторинг в истоке Ангары.

– Наблюдаете ли общую тенденцию по сокращению или увеличению численности отдельных особей в Приангарье?

– Есть чёткая тенденция по сокращению количества хищных птиц. Так, например, резко уменьшилось число орлов-могильников – их, по оптимистичным подсчётам, на всю Иркутскую область осталось 20–30 пар. Меньше теперь и коршуна, пустельги. Скорее всего, связано это с антропогенным влиянием – вырубкой леса, лесными пожарами, что привело к ухудшению кормовой базы.

В прошлом году мы выполняли по заданию Службы охраны животного мира Иркутской области работу – устанавливали искусственные гнёзда для хищных птиц. Так, для орлов сооружали деревянные платформы на вершинах скал, к ним привязывали сучья деревьев. В Нукутском и Аларском районах выставляли гнёзда для сов и хищных птиц. Так за день, если сильно постараться, можно до трёх искусс­т­венных гнёзд соорудить. Но прежде надо много поездить, чтобы выбрать подходящее место. Всего удалось построить где-то около 70 гнёзд. В нынешнем году проверим их эффективность. По опыту других регионов знаю, что птицы довольно хорошо приживаются в искусственных жилищах. 

Ещё одна серьёзная проблема – гибель птиц на электропроводах. Мы обследовали Эхирит-Булагатский, Баяндаевский, Качугский, Нукутский, Аларский районы. Нашли там большое количество птиц, в том числе крупных хищников. Мне встречались места, где только под одним столбом лежало до семи молодых сорок – практически весь выводок. Много попадается погибшей пустельги – самый обычный маленький сокол. На столбы ЛЭП очень часто садятся птицы, а когда взлетают, крыльями задевают провода, происходит короткое замыкание. Причём оно чревато не только гибелью пернатых, но и отключением электроэнергии.

Сегодня могу сказать, что в решении этой проблемы лёд тронулся. Энергетики начали устанавливать птицезащитные устройства на опоры ЛЭП. 

В Эхирит-Булагатском районе я видел участок в несколько километров, где уже выставлена зашита. Она представляет собой довольно примитивную, но эффективную конструкцию – это трубка из изоляционного материала, в каждую сторону от ролика отходят сантиметров на восемьдесят изолированные участки, которые не дают птицам касаться крыльями проводов.

Затраты на приобретение устройств невелики, главная проблема – для их установки надо отключать электроснабжение. Однако выставлять их везде нет необходимости – в лесу птицы на деревья садятся чаще, чем на столбы. Поэтому в Иркутской области требуется оснастить примерно 20–30% всех столбов, причём в основном в степных районах. Мы выявили несколько критериев, на которые рекомендуем обращать внимание при установке защитных устройств: наличие рядом с ЛЭП свалок, привлекающих птиц, миграционных путей, а также большого количества грызунов – пищи для хищников.

– Затопление ложа водохранилища Богучанской ГЭС уже началось. Какие грядут перемены для пернатых в связи с этой антропогенной нагрузкой?

– В зоне ложа есть ценные участки. Например, места с высокой числен­ностью сапсанов – такой больше просто нет по области. Их гнёзда, расположенные на скалистых склонах островов Ангары, попадаются буквально на каждом втором-третьем километре. На границе Иркутской области и Красноярского края есть ещё одно уникальное место – Мотыгинское многоостровье, где наблюдается огромная концентрация диких гусей на весеннем пролёте. Дело в том, что между островами к весне появляется хорошая кормовая база для гусей: оттаявший лёд здесь в протоках переворачивается вверх, на нём птицы находят вмёрзшую околоводную растительность. В береговых обрывах гнездится огромное количество ласточек. Сейчас всё это уйдёт под воду.

Конечно, можно было как-то уменьшить негативные экологические последствия – строить искусственные гнёзда, организовывать подкормку… Так произошло при строительстве Бурейского водохранилища, где сначала «Русгидро» профинансировало исследование влияния проекта на животный мир, после чего решено было провести компенсационные меры. В итоге появились заказники, подкормочные базы для животных. У нас, когда началось затопление Братского водохранилища, также аналогичные мероприятия выполнял НИИ биологии. По Богучанскому проекту они не запланированы, поэтому мы даже не знаем, что потеряем.

– В Иркутской области осваиваются северные территории – интенсивно развивается нефтедобыча, в перспективе такими же интенсивными могут быть работы на газовых месторождениях. Что вы можете сказать о влиянии на экологию такого вида деятельности, как недропользование?

– Негативное влияние отрицать нельзя – именно поэтому на компании, занимающиеся добычей, и возложена государством плата за воздействие на окружающую среду. Но за последние годы я наблюдал довольно любопытное явление. Когда я проводил исследования на Верхнечонском месторождении, оказался на площадке у старой скважины и там словно попал в зоопарк. Сам по себе район достаточно суровый – вечная мерзлота, трава практически не растёт, встречается один лишайник, под которым находится лёд. А вокруг скважины этот лишайник сняли, когда готовили площадку, в итоге земля прогрелась, трава начала расти, стало много насекомых. Естественно, туда потянутся и все выводки птиц. Во время бурения скважины использовалась соль, и на участке появился солонец. Вокруг него земля истоптана копытными, практически как на скотном дворе.

Сами трассы трубопровода служат чем-то вроде дорог, путей для проникновения южных видов животных и птиц на север. Ведь по тому маршруту, который прокладывает человек, также снимается слой мерзлоты, она оттаивает, появляется заболоченность, буйствует растительность – меняются кормовые условия. Становится другой в итоге и фауна. Вот сейчас сильно продвинулся на север ареал распространения сибирской косули и изюбря, увеличивается видовой состав животного мира. Получается, что сам по себе вопрос влияния человека на северные районы Приангарья при их освоении мало изучен, нельзя его трактовать однозначно только как вред дикой природе.

– На ваш взгляд, сейчас мониторинг состояния окружающей среды всё-таки недостаточно развивается в регионе?

– В 2014 году минприроды Иркутской области должно первый раз выставить на конкурс обследование одного из районов на предмет наличия редких видов животных и птиц. Это уже прогресс. К тому же последние года два у нас обследуется территория действующих заказников. В 2014-м такая работа планируется ещё по четырём охраняемым территориям.

На основании этих исследований и удаётся создавать новые заповедники, заказники. Так у нас и появился (правда, после 20 лет разговоров о нём) заказник «Лебединые озёра». В этом году предполагается сделать проект нового заказника в Зиминском районе, где гнездится орёл-могильник. Может, получится открыть заказник в Тофаларии в Нижнеудинском районе, там был обнаружен снежный барс. 

Но усилий одной области маловато, чтобы радикально изменить ситуацию. Здесь сказываются и финансовые ограничения, и сложная бюрократическая процедура выделения денег на мероприятия. Мне кажется, выходом из ситуации может стать участие бизнеса в процессе. Среди положительных примеров – «Иркутскэнерго», «Иркутская нефтяная компания». Сейчас я веду переговоры с крупной лесной компанией, надеюсь, нам удастся совместно обследовать территорию предполагаемой вырубки на наличие редких видов. Тогда некоторые участки можно оставить нетронутыми. В целом же участие бизнеса в экологических проектах не велико, но, быть может, здесь вина самих «научников» – надо больше общаться с компаниями, уметь объяснять им цели и задачи предстоящей работы.