– На данный момент в городе уже есть ваши «Турист», «Виолончель», «Свидание» и солнечные часы. Получается, четыре памятника.

– «Турик», «Виолончель» и «Свидание» – это скульптуры, а часы – элемент городского дизайна. 

– И тем не менее все они установлены. Как вам это удаётся? Вы знаете, что нравится заказчикам?

– Даже не знаю, как это происходит. Конкурс я выиграл впервые. До этого было третье место в конкурсе на памятник декабристам, второе по скульптуре у перинатального центра. То есть были призовые места, но победа первая.

– А каким образом на улицах появились другие ваши работы?

Пятнадцати-фигурная скульптура Ильи Ставского будет установлена у центрального входа ВСГАО
на Нижней набережной

– Я начал с того, что участвовал в выставках. Первая, молодёжная выставка имени Красного квадрата в доме Рогаля, была в 2009 году. И потом, есть градостроительный совет, плановый художественный совет в администрации, куда я обращался. Вообще, если хочется что-то сделать, не надо быть инертным, нужно обращаться к городу с предложением. От нас зависит, как выглядит Иркутск.

– Есть мнение, что вам обратиться к городу с предложением намного проще, чем другим: ваш отец – архитектор. 

– В Иркутске появляются не только мои скульптуры. Есть «Киноманы» Лидии Лось, «Геодезисты» Евгении Дружининой. Главное – желание. На конкурсах вообще все скульптуры под номерами, жюри неизвестно, чья это работа, может победить кто угодно. Просто у нас так принято: если твою скульптуру ставят, значит, сразу навешивают ярлыки Зураба Церетели. Выставки для окружающих как-то более привлекательны: собирается междусобойчик, все ходят с бокалом вина, обсуждают работы друг друга, нахваливают – очень милое времяпрепровождение, и вроде бы ты художник. А когда работа появляется на улице, ты коммерсант. Уменьшенную копию на выставке могут называть искусством, а потом на улице те же люди про ту же модель (у меня такое было со «Студентом») говорят: коммерческая скульптура. И сразу понятно, что о тебе в реальности думают. В этом плане очень интересно выходить на улицу.

– А в финансовом плане работа скульптора денежная, даёт возможность стабильного заработка?

– Олигархом не станешь, но жить можно.

– На что живёт скульптор?

– В конечном счёте главное – чтобы работы покупали. Их можно продавать в салонах, галереях, ставить на поток. Можно выигрывать конкурсы и ставить на улицах.

– Какова доля скульптора в общей стоимости памятника?

В уставшей женщине можно угадать учителя, но вряд ли такой символ профессии может вдохновить студентов

– Смотря какая работа, какие условия. Основное, самое затратное и сложное – отливка памятника. Художественное литьё вообще недешёвое мероприятие: это труд целого завода. Скульптор получает, может быть, четверть от общей суммы. Но каждая работа обсчитывается индивидуально.

– Давайте вернёмся к конкурсу. Проект был разработан под конкретную задачу?

– Да, до этого никаких идей у меня не было, эскиз делал специально для конкурса. Изначально было ясно, что это будет просто скульптура, без архитектурных сооружений. Сначала думал, рисовал, потом делал маленькие скульптуры. Ушло на это несколько недель, работал у себя в мастерской, в гараже. И выиграл. 

– При увеличении скульптура будет как-то видоизменена?

– Естественно, надо проработать детали, каждое лицо: всё-таки 15-фигурная композиция.

– У лиц нет прототипов?

– Нет, я их выдумываю.

– Ваши личные чувства к школе и учителям тоже никак не отражены?

– Нет, в памятнике выражены абсолютно абстрактные представления и идеи – пашня, хлеб, взращивание. В школе я вообще не чувствовал никакой теплоты, терпеть её не мог. Во время работы скорее представлял, что думают другие.

– Если бы не было вашей скульптуры, какой бы вы отдали предпочтение?

– Интересная идея с Аристотелем – учитель учителей. Я бы выбрал её.

– А как вы можете прокомментировать обилие стереотипных памятников: если учитель, то доска, книжка, глобус?

Классная доска – ещё один штамп, успешно использованный в целом ряде конкурсных скульптур

– Это называется «мыслить в лоб». Мне кажется, надо исходить из каких-то образов. Я исходил из того, что дети – это рожь, пшеница, цветы. Учительница их взращивает. Не напрямую, конечно, как в случае с капустой, которую поливают. 

– Памятник с капустой и подрастающими мозгами, кстати, стал наиболее заметным, несмотря на сомнительную эстетичность. Вам он как?

– Интересный, да.

– Но больше никаких провокационных или неожиданных вариантов не было. Скульпторы, заказчики, жители Иркутска настолько консервативны?

– Многое просто не поймут. Например, пластику постмодернизма. У меня тоже изначально была такая идея, которая бы точно не выиграла. Я слушал «Бесов» Достоевского, и у меня на фоне этого произведения рождались какие-то образы. Учитель был в виде столба, человеческая фигура едва угадывалась, дети вокруг неё были без лиц, как духи, души. Потом пришёл отец и сказал, что это больше похоже на детей Освенцима. И пришлось их сделать счастливыми, пройти через негатив к позитиву. Но основная идея – ещё не сформировавшиеся дети, которые тянутся к учителю, – осталась.

– Вы часто советуетесь с отцом?

– С ним интересно работать в тандеме. Он может поделиться идеей, что-то подсказать по поводу размещения, как было с теми же солнечными часами. Так или иначе, я с ним советуюсь и иногда соглашаюсь. 

– Если говорить о городской скульптуре и памятниках в целом, что у нас есть сегодня?

Образ учителя-мужчины в конкурсных работах – редкость,
что вполне отражает реальную картину мира

– У нас куча земли, но всё в довольно печальном состоянии. Для нас характерна централизация: как все едут в Москву, так и все скульптуры пытаются воткнуть в центр, на периферии ничего нет. Но это сложная, ещё и экономическая проблема. 

– Вам лично чего бы хотелось добавить в городскую среду?

– Хочется, чтобы был большой парк, как Хаконэ в Японии, где будут стоять большие скульптуры, центр современного искусства. Если в маленькой Японии, где всё плотно застроено, это делают, то у нас сам бог велел.

– А какого рода скульптуры должны, по-вашему, появиться в городе? 

– Не важно, какой тип. Главное, чтобы это было искусство. Потому что сейчас очень много рекламных скульптур, которые ничего в себе не несут. Памятник пельменю, огурцу, ещё какая-то ерунда. Опять же всё зависит от архитектурной среды. Нельзя просто взять и поставить что-то, если у нас такая невнятная и эклектичная архитектурная среда. Например, стоит отель «Европа», рядом что-то стеклянное, тут же деревянное. Довольно сложно представить себе, какие объекты могут здесь находиться.

– Есть в городе такая среда, в которую скульптуры вписываются удачно?

– На самом деле – пусть меня закидают тухлыми яйцами – мне безумно нравится 130-й квартал. Это глюк, конечно, безумное сочетание деревянного, стеклянного, всякого. В этом что-то есть, что-то нескучное, милое, этакое провинциальное купечество XXI века. Вот там, на газонах, можно поставить всё что угодно.

– Несколько лет назад вы говорили, что Иркутск – камерный город, ему нужны малые формы. Может быть, прошло время, и городу нужно что-то ещё – новое, свежее, какой-то шаг вперёд?

– По этому поводу есть большой разрыв во мнениях. Одни говорят: «Нужны современные формы, всё как в Европе». Другие возражают: «Нет, зачем нам как в Европе? У нас свой путь». И дискуссия идёт абсолютно неконструктивная.  

– А вы что по этому поводу думаете?

– Насчёт Европы… Там сейчас в мейнстриме находится science art, какие-то механизмы плюс акционизм. А то, что у нас называют со-временным – абстракция, Генри Мур, – так это всё 1930-е годы. Может быть, есть третий путь. На практике какой-то процесс идёт, но какой именно, пока трудно сказать.