«А корову ту полицаи забрали»

У иркутянина Бориса Васильева – совсем не типичная для сибиряка внешность. Оно и неудивительно – родом Борис Михайлович из Волосовского района Ленинградской области. Когда началась война, мальчишке было шесть лет, младшей сестрёнке – годик, отец ушёл на фронт, оставив жену в тягости. В январе 1941 года в семье родился ещё один мальчик. А мать троих детей и не знала, что всем вместе им предстоит пройти через несколько фашистских концлагерей. 

– Шёл 41-й год. Я хоть и маленький был, но предвоенную обстановку помню хорошо. Стояли белые ночи и какая-то тревожность, нервозность ощущалась в воздухе. 22 июня­ объявили о начале войны, отца призвали, а мы остались в своей деревне. Все знали, чувствовали, что немец идёт, но где он, этот немец, было пока непонятно. Наша деревенька была со стороны Нарвы, ближе к Эстонии, мы понимали, что врага осталось ждать недолго. А наши отступали, в том числе и через мою деревню, я помню солдатиков русских, машины грузовые. 

В середине лета 1941 года вся деревня снялась и ушла в лес, километра за три от дороги. 

Кто землянки строил, кто шалаши под елями. Казалось, что лес, русские ели да берёзы, спасут от врага. 

– Мы шалаш сделали из веток, в нём жили. И вся деревня рядом была – кто где расположился. Коров многие выпустили, не стали в лес брать. Они ревели в поле, женщины бегали, доили их прямо на землю, чтобы животные не заболели. А у нас своей коровы не было, вот мама и прихватила бесхозную, чтобы молоком детей поить. Так мы в лесу две недели прожили. Постепенно самые смелые женщины стали выходить и узнавать, что там и как, у кого дом сгорел, а у кого целым стоит. Одна семья из леса выбралась, вторая, третья, мы тоже решились вернуться в родной дом. Нашли сообща подводу на четыре семьи, детишек посадили, скот к телегам привязали и пошли. На небо смотрим – а оно полно фашистских самолётов. Подходим к деревне – фашисты на мотоциклах стоят возле нашего дома. Три мотоцикла с коляской, как сейчас помню. Мы подошли, они по-своему что-то поговорили, собрались и уехали, а нас оставили. Так мы и жили в оккупации: что-то сеяли, какой-то урожай собирали, первый год они нас не трогали. А корову ту полицаи забрали, пришли, ружьями тычут, мать не отдаёт: чем ребятишек-то кормить? Отобрали всё-таки. Там мы год продержались. В сентябре 1942 года я пошёл в школу. Нас заставляли сидеть, держа руки за спиной. Больше воспоминаний о первом классе у меня не осталось. 

Голод, страх и вши

Служить Борису Михайловичу выпало
в Германии

В 1942 году ситуация изменилась – всю деревню угнали в лагерь. Разрешили собрать и завязать в узлы необходимые вещи, доставили к станции, погрузили в теплушки и повезли. 

– Сколько мы ехали, я не помню. Детишки-то ничего не понимали, а матерям страшно было – куда везут, зачем везут, о лагерях фашистских мы тогда толком не знали. Привезли в Псков, распределили по лагерям, нашу семью и некоторых соседей опять посадили в машину. Лагерь для нас уже был построен – круглые фанерные бараки диаметром метров шесть. Посередине каждого стояла буржуйка. Спали на соломе, которую сами и носили. Кормили горячим раз в день – баландой или кашей. Остальное – скудный сухой паёк. 

Сегодня Борис Михайлович не помнит ни названия своего первого лагеря, ни его места расположения. Где-то в глубине Псковской области, недалеко от города Остров. Новый, 1943 год встретили в этом лагере. Женщин гоняли дрова заготавливать, лес валить, дороги ремонтировать, окопы рыть. Ребятишки, а тогда у каждой женщины ­обычно было трое-четверо детей, оставались с бабкой, одной на всех. 

– Бабка эта носила шерстяные носки, а они все во вшах были. Столько лет прошло, а я до сих пор помню. Вшей было много, они были у всех, и вывести их казалось невозможным. Существовало три приметы войны – это голод, страх и вши. Ещё я почему-то запомнил поляка-коменданта, который порой угощал ребятишек леденцами. Потому и запомнил, что странно это было. У девушек 16-17 лет были отдельные бараки, длинные такие. И их первых начали куда-то увозить. Потом и наша очередь подошла – баб с детьми посадили в машину и повезли на запад. 

На этом моменте лента воспоминаний обрывается – мальчик потерял память, из жизни просто выпали эти месяцы жизни. Но мать потом рассказывала, что семья и другие жители деревни побывали ещё в нескольких лагерях. Память у Бориса Васильева восстановилась лишь на последнем этапе крутого маршрута – близ Риги, в Латвии. Из этого лагеря семье удалось убежать. 

– Нас поселили уже не в бараке, а в большом двухэтажном деревянном доме, спали мы просто на полу. Три машины людей в этом доме расселили. И как-то нас с того лагеря повезли в баню километров за десять. Всю нашу одежду в жаровню бросили – вшей поджаривать. Баню эту я хорошо помню, уже большой был мальчишка – мне почти девять стукнуло. И оказался я среди женщин, они раздеваются, мне неудобно. А на обратном пути кто-то шепнул, мол, охрану сняли. Ну мы и побежали. Как женщины не испугались, я до сих пор не понимаю, от отчаяния это всё. Помогли нам местные, чей дом стоял близ нашего барака, подсказали, где подвал есть неподалёку. Сверху он зарос травой – бугор да бугор, там мы, восемь ребятишек и трое взрослых – мать моя, тётя Маня и тётя Клава – прятались. Был июнь – начало июля, но в подвале холод стоял. Мы там трое суток просидели, есть нечего, ребятишки ревмя ревут, всем холодно, а выйти страшно. Мы дверь чуть приоткроем, чтобы тепла летнего запустить, а ребята-то плачут, их слышно! И на четвёртый день, в четыре часа ночи, мы увидели наших солдат. Женщины сразу на улицу выскочили, обрадовались, а тут немцы из дальнобойных орудий принялись по нам стрелять, столбы телеграфные полетели, мы все обратно в подвал бросились. Один снаряд упал в двух-трёх метрах от нас, здоровая была воронка. Нам повезло – запоздай мы хоть на минуту, снаряд угодил бы в нас. 

«Полицаи стреляли в мою сестрёнку, стреляли и хохотали»

Мама Бориса Васильева – героическая во всех смыслах женщина.
Бежала из лагеря с тремя детьми

Именно тогда, по словам Бориса Васильева, началось самое сложное и страшное. Дорога домой. 1944 год. Поезда толком не ходят. Дороги разбиты, вокзалы тоже разгромлены. Добирались три женщины с выводком ребятишек до Ленинградской области месяца два.

– Всё, что у нас было, – узелки, а в них все наши вещи, кое-какая еда, которую нужно было растягивать. Как-то на одном из вокзалов, где-то в районе Бологого, мамки наши пошли оформлять пропуска и оставили нас одних. И у нас всё, всё украли! – Борис Михайлович не может сдержать слёз. И спустя 70 лет эта подлость – красть у своих же, у русских, у таких же подбитых войной и лагерем – кажется невыносимой. – В чём были, в том и остались. И пожрать-то ничего нет. Ну, попали так попали. Но до дому всё-таки добрались. Причём все были живы, все восемь ребятишек уцелели. Это даже сегодня кажется настоящим чудом. 

Родной дом в деревне сохранился – это тоже было чудом. Но здесь два года никто ничего не сажал, не сеял.

– Есть было нечего. Совсем. Кто-то муки чёрной дал. Председатель колхоза наш в селе был, его на войну не взяли – одноногий он был. Он нас немножко выручал. А в доме ничего не осталось. Я ходил по пустым соседним домам, искал, что можно взять, шинели какие-то нашёл, мать мне из них штаны сшила. На одной ноге – калоша, на другой – женский ботинок, так меня мать в школу отправила. А я голодный! Но знаю, что она ничего не приготовит, не из чего просто. Нас с трёх деревень человек десять набралось. Но нам в школе выделили муку, мы варили кашу-клейстер. Потихоньку одни, другие, третьи в деревню возвращались. ­Отец вернулся, всю войну он был на Ленинградском фронте. Ему одну почку вырезали, но это его спасло – его на кухню поставили, он сам выжил и помог выжить своим сёстрам. Но 45-й, победный, год и последующие были тяжёлым временем для всех, для всей страны. Все пытались выжить. Мороз, дров мало, экономили. Картошки мороженой на печку положишь и жаришь как чипсы. Тошнит, а есть надо. Я до сих пор такую картошку терпеть не могу. 

Несмотря на пережитую драму, мама Бориса Васильева после войны родила близнецов и дожила до 1992 года. Отец – до 1966-го. Наверное, это лишнее подтверждение того, насколько русские женщины сильные и выносливые. Сам Борис Васильев жил и работал в Братске и Киеве. Когда начались разговоры о самостийности Украины, переехал в Иркутск – поближе к детям. У него двое детей, три внука, три правнучки и маленький правнук. 

Как малолетний узник фашистского концлагеря он приравнен к участникам войны. Порой летает в Ленинград к младшей сестре, с которой прошёл все лагеря, это она плакала от голода в подвале под Ригой. Никто из них не любит вспоминать ту трагедию, но и вытравить начисто воспоминания никак не получается:

– Обращения сильно жестокого мы не видели, сапогами нас не запинывали. Но, напившись, полицаи стреляли в мою сестрёнку, стреляли и хохотали. 

Как-то фашист на меня пистолет наставлял, заставлял воды принести. А я не понимаю, чего ему надо! Когда мы были в этих лагерях, я ещё не вполне осознавал всю опасность. Для меня это было какой-то нормой, если хотите. Может быть, родители что-то другое чувствовали. Но были моменты, когда я боялся за мать. Что угонят её на работу и она не вернётся. Был случай: партизаны в лесу напали, немцев-охранников поубивали, женщин освободили. А дети-то в лагере остались! Они бы и рады убежать с партизанами, но детей не бросишь. Так пешком несколько километров по снегу матери добирались до лагеря, ночью уже пришли. Мы обрадовались, что они вернулись. Так что страх за матерей был. Когда всё это давно пережито – кажется страшным сном. Но сон этот всё же был реальностью. Не дай бог кому-то снова такое пережить. 

ДАТА

22 марта 1933 года в Дахау начал действовать первый концентрационный лагерь в нацистской Германии. Всего на территории Германии и оккупированных ею стран действовало более 14 тысяч концлагерей. За годы второй мировой войны через лагеря смерти прошли 18 миллионов человек, из них 5 миллионов составляли граждане Советского Союза. 11 апреля 1945 года узники Бухенвальда подняли интернациональное восстание против гитлеровцев и вышли на свободу. Затем Организация Объединённых Наций утвердила 11 апреля Международным днём освобождения узников фашистских концлагерей.