Приказом директора разрешено выходить во время урока

– Владимир Александрович, вы же у нас северный мужчина с горячей кровью. Откуда вы родом?

– Из посёлка Мамакан, это в 12 километрах вниз по Витиму от Бодайбо. Там я родился, вырос, оттуда в армию пошёл. Родителей мамы в эти края сослали, а бабушка и дедушка со стороны отца жили на Синюге, в маленьком посёлке на Витиме. Мама и папа в Мамакане встретились давным-давно и остались там жить. Затем я их уже в Иркутск перевёз, когда здесь окончательно обосновался. 

– В Иркутске зимы бывают просто невыносимы, ну а про ваши знаменитые северные морозы просто страшно думать. Как это всё переживалось?

– Человек, который там родился и не знает другого климата, воспринимает их как норму. Конечно, летом мы ездили на море, но лето и у нас было жаркое – в июле доходило до плюс 40. Мы с детства были приучены следить друг за другом – если у кого кожа на лице побелела, появились признаки обморожения, надо оказывать помощь. Мы жили в посёлке энергетиков, он в своё время был создан для снабжения энергией Бодайбинского района. Там были построены первая в мире гидроэлектростанция на вечной мерзлоте и большая тепловая станция, и мы всю золотопромышленность снабжали энергией. Зимой каждое утро ТЭЦ давала гудки. И все ребята слушали: если один гудок, значит, в школу не идут школьники младших классов; в 50 градусов давали два гудка, от занятий освобождались ученики четвёртых-седьмых классов. Ну а три гудка – это свыше 55 градусов, тогда по всему посёлку стоял радостный крик: в школу никому не надо, зато все на улице. 

– Какие остались воспоминания о детстве?

– Как у всех – только самые светлые. Наш маленький посёлок стоял посреди тайги на двух огромных реках – Витиме и Мамаканке. Дома сидеть было невозможно, ничего детвору не держало дома: телевизор я увидел после 10 класса, радио тоже плохо ловило, горы же кругом. Это была сумасшедшая изоляция – только газеты и кино в клубе два раза в неделю. Но у нас было три библиотеки, и я могу похвастать, что прочитал практически все книги из них. Бежишь порой из школы и думаешь: «Что же такое настроение-то радостное? Так книга же новая ждёт». Достать Конан Дойля или Жюля Верна было невероятной удачей, я читал по две-три странички, чтобы растянуть это удовольствие. 

 И вся жизнь мальчишек протекала на улице – игры, лес, рыбалка и охота. Рыбалку я не очень любил, мне терпения не хватало, всё время хотелось куда-то бежать. Мне даже приказом директора было разрешено выходить во время урока, чтобы пробежаться вокруг школы, столько во мне энергии было, не помню, чтобы я на месте стоял. А охоту я любил – у пацанов были свои небольшие ружья с маленьким калибром, их обрезали, и мальчишки с ними охотились. Мы ходили на рябчиков, уток, гусей, добычу потом ели с удовольствием. Вышел из дома, прошёл метров пять по тайге, и уже охотиться можно: цепью озёра лежали, в них утки плавали, рябчики по всем тропам сидели. Зимой на них особенно легко было охотиться, единственное – снег двухметровый, ползти по нему очень трудно. В тайгу ходили. Как-то мы с моим названным братом Валерой Красниковым собирали малину близ Пыхти-горы, слышим – рядом тоже кто-то пыхтит, малину собирает, смотрим, а это медведь! Ощущения были незабываемые – мы от него, он от нас! С Валеркой мы всё детство вместе провели, у нас родители настолько были близки, что просто прорубили дверь в стене общего дома, и так мы без конца бегали друг к другу. 

– Когда в последний раз были на своей малой родине?

– Года два или три назад. Когда был жив наш директор Владимир Шагин, он мне всё обещал, что я съезжу в Мамакан на гастроли. И я несколько лет подряд ездил в посёлок, давал концерты. Там меня знают, помнят. 4 марта, в день рождения, звонили и из посёлка, и те мамаканцы, что сейчас живут в Иркутске. И всякий раз сердце щемит, когда я возвращаюсь в места своего детства.

– В школе вы наверняка занимались самодеятельностью, как и многие, кто сегодня блистает на театральных подмостках страны?

– С первого по десятый класс. У нас в посёлке был клуб, который, по сути, являлся центром культурной жизни. Там и кино крутили, и кружки для детей были. Одна из примет 1960-х годов – по всему Советскому Союзу люди играли в театральной самодеятельности. В каждой деревне, и тем более в городах, были такие кружки, куда взрослые после работы бежали. Это была важная часть жизни, люди заполняли своё свободное время таким культурным досугом, а в маленьких посёлках альтернативы было всего две – либо пить каждый день, либо идти в самодеятельность. И из тех времён много вышло хороших актёров без специального образования. Даже если взять историю нашего театра, у нас нет ни одного народного артиста с театральным образованием – Хохолков, Волошина, Загурский, Жибинов… 

– А роли у вас были?

– Конечно, были. Как-то я играл фашиста, которого русские партизаны взяли в плен. И наши парни настолько вжились в роль, что начали меня всерьёз лупить на сцене. 

Роли на вырост

– Закончив 10 классов, вы поехали в областной центр?

– Сразу в Москву мало кто уезжал, все стремились куда-то поближе. Как у всех выросших среди тайги, у меня был страх перед большим городом. Иркутск из Мамакана казался мегаполисом, и я всегда думал, что здесь культура поведения на десять голов выше. Но через год-два я в этом серьёзно засомневался. У нас женщины не матерились, я не помню уличных драк. Это в целом было время джентльменов: если человек упал, его никто не добивал, если кровь лилась, то драка прекращалась. На Иркутск мы не сразу решились, я со своим другом-братом поехал в Ангарск. Поступил в ПТУ, закончил его с красным дипломом, получив профессию электрика. В институт я почему-то испугался поступать. Думал: отучусь, в армию схожу, а там посмотрим. В армию тогда все ходили, это считалось нормой. После службы собирался в театральное училище, но мама настояла: «Стань человеком, окончи институт». Я пошёл в политех на автомеханический факультет, проучился четыре с половиной курса. Но съездил на практику в Москву на завод «ЗИЛ», поработал на конвейере и понял, что это настолько не моё, что возненавидел всё это, ушёл не оглядываясь. И устроился монтировщиком сцены в музыкальный театр. 

– Так манил театр, что были согласны на любую должность?

– Эту историю я рассказывал неоднократно: почему театр и почему музыкальный театр. Когда я учился в шестом классе, произошло два ярких события: я съездил в «Артек», а в Мамакан на гастроли приехал Иркутский театр оперетты вместе с Николаем Загурским. А так как я был ведущим артистом в нашей самодеятельности, мне доверили открывать им занавес. Я просмотрел все спектакли, и у меня сердце заболело. Когда они уезжали, я пробрался к ним на пароход и проехал с театром по всем приискам и посёлкам, где они давали спектакли. Когда театр уехал, было такое чувство, что для меня жизнь кончилась.

– Все эти годы мечта о театре жгла сердце?

– Да, наверное, так. Моя сестра вышла замуж за человека, который работал в этом театре, пел в хоре, и я следом устроился. В провинциальных театрах оперетты часто так бывает, что в хоре или много, или мало человек. И меня пригласили в хор, но не потому, что я хорошо пою: народу просто не хватало. Постепенно стали давать маленькие роли, у меня же была определённая театральная подготовка. А потом настал мой звёздный час – в театр приехала Наталья Владимировна Печерская. Это были 1980-е годы, её назначили главным режиссёром. Когда она сказала: «Я обожаю поющих актёров», я подумал: «Всё, мне конец». Но она как-то разглядела меня: «Что ты в хоре болтаешься? Давай-ка попробуй». Одно, второе, третье – и понеслось. Меня уже перевели в актёры, но Наталья Владимировна увидела во мне что-то, о чём даже я сам не подозревал. И стала давать мне роли на вырост. Это сложно, потому что можно не справиться.

– А что значит «роли на вырост»? 

– Это роли, которых ты ещё не стоишь, ты к ним пока не готов, у тебя попросту мастерства не хватает. И когда даётся роль на вырост, ты до неё всё время тянешься, ты вынужден расти. Наталья Владимировна увидела во мне комические способности, и чуть ли не 10 лет я играл пьяниц, дедов, словом, острохарактерных персонажей. А потом она мне сказала: «Если ты останешься на этой планке, то никогда не вырастешь. Надо думать, что делать дальше». И Печерская меня отправила заниматься бальными танцами, в 40 лет я пошёл учиться танцевать. Потом опять учёба – уже степу. Затем Наталья Владимировна сделала самый главный переходный шаг – она ставила мюзикл «Целуй меня, Кэт» и меня назначила на главную роль. А это певческая роль и при этом очень сложная актёрски! Главный герой – режиссёр, который ставит спектакль и сам же играет главного персонажа. Роскошная роль, о которой любой актёр мечтает, но, когда я прочёл её, меня даже не ужас охватил, а паника. И она назначила на главную роль меня одного, хотя обычно назначают двух артистов! Я принёс папку с этой ролью, положил ей на стол и говорю: «Наталья Владимировна! Большое спасибо за доверие, но возьмите другого артиста. Давайте не будем рисковать». Я понимал: если спектакль слетит, то пострадает репутация и её, и всего театра, да и моя тоже – я упаду и больше не поднимусь. Страх был такой, что спать не мог. Но Печерская – настоящий инженер человеческих душ, она знает, как с артистами обращаться. Она сказала мне: «Хорошо. Я решила так: если ты не будешь играть, я спектакль снимаю. Никто его не будет играть». При таком раскладе невольно начинаешь сам себя уважать – под тебя делают целый спектакль! И мы начали работать, работали так, что я на сцене терял сознание. Я работал этот спектакль со «скорой помощью». Похудел на 8 кило-граммов. Наталья Владимировна могла быть не только жёсткой, но и жестокой – когда был нужен результат. Она меня 20 раз подряд заставляла повторить один и тот же танец, и всё в полную ногу. Однажды я пришёл совершенно неотдохнувший, невыспавшийся, потому что от усталости и сумасшедшей ответственности спать не мог. И в 10 утра она снова говорит мне танцевать в полную ногу. А я не могу просто! Как мы с ней сцепились!

– А она ведь очень темпераментный человек, все это помнят.

– Не то слово! И я от усталости сорвался! Все вокруг притихли, до премьеры дней 10–12, ситуация неопределённая. Мы разошлись по кабинетам и гримёркам, раздаётся звонок: «Поднимись ко мне». Уже оба успокоились, готовы к диалогу. Она говорит: «Ты понимаешь, что у нас с тобой нет выхода? Мы с тобой в одной лодке». Я отвечаю: «А вы понимаете, что я могу просто упасть? И этот спектакль не состоится, потому что меня не будет? Дайте отдохнуть!» Работа ведь у нас тяжёлая – надо и петь, и играть, и танцевать, бывало, что мышцы рвались на сцене от напряжения, представляете? Но спектакль мы сдали, и это был успех. 

– Что вы чувствовали?

– Сумасшедшее опустошение. Это была моя первая драматическая роль, и мне было очень интересно её играть. Любой комик мечтает быть трагиком и наоборот. Сейчас есть для этого возможности: мюзиклов много, а мюзиклы – это в первую очередь драматическая основа, много и интересно приходится работать. 

– Из тех времён какие спектакли особо запомнились?

– «Юнона» и «Авось». Как эта рок-опера выстрелила! Десять лет прошло просто на аншлагах. У меня там была не самая большая роль, но в те времена я бы её не променял ни на какую другую. Мы с Володей Поповым играли Давыдова и Хвастова, но кто из нас был кто – до сих пор не знаем, да это и не важно. Затем была другая рок-опера – «Иисус Христос – суперзвезда». Это были знаковые спектакли, и в 1997 году мы выезжали с ними на гастроли в Москву, играли во МХАТе у Дорониной. Перед первым спектаклем вышел к зрителям народный артист, солидный, все его по кино знают, он говорит: «Приехали наши друзья из Иркутска, вы их не разочаровывайте, пожалуйста, похлопайте им». Мы напряглись, конечно. А ровно через день на 40 минут задержали спектакль, потому что открывали 10 верхних ярусов для зрителей, где 10 лет никого не было. И московская исполнительница роли Марии Магдалины пришла брать автограф у нашей актрисы Елены Бондаренко.

– А сегодня какие роли в ИМТ являются любимыми?

– Самой собой, Егор Прокудин из «Блудного сына», этот спектакль поставлен по шукшинской повести «Калина красная», и Тевье из «Скрипача на крыше» – если тебе досталась такая роль, считай, что жизнь прожита не зря. Обе эти роли – драматические, сильные. Переиграть Шукшина было нереально, я очень сомневался, смогу ли. Но режиссёр говорил: «Спорь не спорь, расстраивайся не расстраивайся, тебе всё равно придётся играть. Надо не стенать, а делать то, что ты можешь, а дальше уже зритель оценит, получилось у тебя или нет». Но приняли наш спектакль очень хорошо.

– Рыдают женщины, наверное?

– И не только женщины, мужчины иногда тоже носом хлюпают. 

Роль Князя и «Золотой Софит» 

– Вот уже четвёртый сезон вы играете в Санкт-Петербургском театре музыкальной комедии. И при этом остаётесь штатным артистом Иркутского музтеатра. Как вы попали в северную столицу? 

– Впервые Петербург я увидел поздно и был ранен этим городом прямо в сердце. Набрался наглости, пошёл к режиссёру театра и сказал: «Я хочу у вас работать». Он меня не взял. А через несколько лет меня туда пригласили, просто увидев на гастролях в Минске. Директор театра Юрий Алексеевич Шварцкопф, директор европейского уровня, крупная в мире искусства величина, театральный человек, мудрый, сказал мне: «Переезжайте! Я сниму для вас квартиру в любом районе города». Но как переезжать? В 40 лет бы позвали, я бы не раздумывал. Но как бросать здесь всю свою жизнь? Он был крайне удивлён и даже раздосадован моим отказом. А Сусанна Цирюк, наш известный режиссёр, посоветовала: «Будь там и там». В Европе и в Москве, Питере это нормальная практика. И сейчас я полтора месяца работаю в Иркутске и столько же в Санкт-Петербурге, у меня там 8 спектаклей, две главные роли. В прошлом году за роль Князя в спектакле «Граф Люксембург» я был номинирован на высшую актёрскую награду Санкт-Петербурга «Золотой Софит» и получил её. А директор мне как-то сказал: «Мне было не очень приятно, что ты отказываешься, в этом возрасте обычно не приглашают в большие театры. Но я тебя зауважал, ты свой театр не бросаешь». Мне было приятно эти слова услышать – он меня понял. Там другая работа, другие люди, профессионалы высокого уровня. Но в Иркутске атмосфера более домашняя и душевная, если новенький придёт, все будут стараться, чтобы он чувствовал себя комфортно.

– Никто не будет подпиливать каблуки и подливать клей в обувь?

– Это невероятно, такого быть не может. Новичку все будут помогать. В Санкт-Петербурге немножко иначе, но там твой профессионализм должен быть на уровне. Потому что ты можешь надеяться только на себя.

– Как же вам хватает физических сил, чтобы летать из Иркутска и обратно, работать на двух сценах?

– Это самый актуальный на сегодняшний день вопрос. В последний раз я устал и физически и морально. Но для артиста важно быть востребованным.

– Театральный мир – мир совершенно особый. Со стороны он непонятен, и часто кто-то воспринимает театр как гнездо разврата и пьянства, уж простите эту провокационную реплику.

– К сожалению, мне этот вопрос практически не задают. А я бы ответил и отвечу сейчас на примере гастролей во Владивостоке. Нас с директором театра вёз водитель и вздыхал: «Ой, у вас там такие девочки». Я отозвался: «Девочки в театре всегда красивые. Но тебе, парень, ничего не светит». «Да ладно, наслышаны!» – обронил тот. Как меня взорвало тогда! Почему так считают? Во-первых, мы под прицелом находимся, нас мало. И если что-то произошло, всё всплывает на свет божий. Но я работал на ЗИЛе в Москве, и когда наладчик приходил в цех чинить подвесной сварочный аппарат, любимой шуткой женщин было подбежать к нему незаметно и снять не только штаны, но и трусы. Это вызывало у всех смех, а у меня как минимум недоумение. Так что вопрос о разврате – это не к нам.

– Чего вы ждёте от ближайших творческих лет? Или из-за суеверия мечты не озвучиваете?

– Я много лет озвучивал своё желание сыграть Дон Кихота, типаж внешний подходил. И как-то Наталья Владимировна сказала: «Я беру эту пьесу». А в приказе я увидел другую фамилию. Теперь уже в силу возраста я Дон Кихота не сыграю. Но Коля Мальцев исполнил его блестяще, я бы так не смог, я даже не завидую, настолько хорошо он её сыграл. Поэтому не знаю, есть ли смысл сегодня говорить о мечтах, потому что судьба ко мне и так очень благосклонно отнеслась. Сегодня я мечтаю только об одном – как можно больше работать, играть, быть на сцене, чтобы здоровье и силы мне это позволяли.