Александр Гречман: Поймал себя на смешной мысли, что шекспировский театр и наш схожи по своему существованию: одна небольшая команда, а в центре – актёр, с которым взрослели шекспировские роли от Ромео до короля Лира. У него это был Ричард, у меня – Слава Васильев.

Сергей Захарян: Своему актёру, который за 20 лет прошёл от Ромео до Гамлета, он говорит, посмеиваясь (но и всерьёз): «Слава, через пять лет у нас Лир».

Не мною и давно сказано: чтобы ставить «Гамлета», надо иметь в труппе Гамлета. Можно и по-другому – и за примерами идти недалеко (где его взять, Гамлета?), но тогда театр решает в спектакле совсем не шекспировские проблемы.

У Гречмана в этом немноголюдном спектакле безусловно есть Гамлет.

– Слава ценен тем, что он безоглядно идёт за режиссёром, обнаруживая в себе всё новые стороны актёрской индивидуальности. Такой драгоценный мыслящий пластилин. Актёр, с которым за все годы не было ни одного конфликта. Он и получает от режиссёра больше – он растёт.

– После Ромео, в которого, кажется, неизбежно влюблялись все Джульетты в зале, у Васильева были Гуинплен в «Человеке, который смеётся» по Гюго, Сказочник в «Пене» по Андерсену, Павел, русский император («Мой бедный Павел»). У этих пьес в труппе есть свой собственный «шекспир»: они написаны Анной Стародубцевой прямо на Васильева.

В Павле литературно-историческом давно замечен Гамлет. У Греч-мана – Васильева это оказалось дальним прологом к сегодняшней премьере.

– Привезли в город «восковых персонажей»: оказалось, что Слава так вошёл в роль своего «бедного Павла», что притянул его к себе, стал на него похож!

– Были ещё и Хлестаков и Зилов – они помнятся прежде всего тем, что были индивидуальны, ни к «хлестаковщине», ни к «зиловщине» не принадлежали. 

И Гамлет у Васильева – отдельный от всех, каких я видел. Эта отделённость – от традиций, готовых оценок, житейских и исторических обстоятельств – не важнейшее ли свойство человека вообще, мыслящей материи, homo sapiens, то, что выделяет Гамлета среди персонажей мировой драмы.

Прошу меня понять в самом скромном смысле: Васильев – Гамлет не лучше или хуже иных актёров в этой знаменитой роли, он просто тот, каким вообще имеет право и должен быть всякий человек: сам по себе. 

Я не могу сформулировать особенности характера этого человека на сцене, не могу сказать, хороший он или плохой: он притягивает меня какой-то внутренней таинственностью, может быть, даже эгоистической таинственностью. Про что он, в конце концов?! Не знаю.

– Слава в Гамлете – в чём-то против своей мягкой, компромиссной человеческой природы. А Виталий Барышников в короле Клавдии идёт от собственной природы умного и твёрдого мужика.

– Его Клавдий неожиданно обаятелен в своей брутальной, но неподдельной любви к королеве. Он обаятелен и в своей очевидной интеллектуальной цепкости настоящего государственного мужа, способного на непростые решения. Здесь отзывается из недавнего актёрского прошлого его Дима – обаятельный и сильный враг Зилова в «Утиной охоте». Что-то от Пореченкова – обаятельного врага в фильме «Ликвидация».

– И в Городничем – Барышникове («Ревизор») было, по-моему, грандиозное попадание. Там был юмор…

– …и не было кровавых тупиков Клавдия-братоубийцы. Кажется, актёрская память помогает Барышникову через городничего, проступающего из-под кожи короля, быть сложнее «отрицательного» героя.

– Ещё один путь – в работе с Константином Лидиным. Это были споры с интеллектуальным оппонентом, что для актёра и режиссёра не очень удобно. Но с годами научились слышать друг друга, стали партнёрами. Он умный, я это люблю.

– Полония из многих спектаклей (и фильмов) не всегда вспомнишь: кажется, про него всё у автора «ясно написано». Суетливый говорун, неудачливый шпион короля. В старинной легенде про датского принца бедного шпиона вытаскивали из-под ковра в спальне королевы, добивали; потом, изрубленного на куски, Гамлет спускал его через сточную трубу на корм свиньям. И не жалко его было.

А Лидин – Полоний – необходимейшая краска спектакля. Он полнокровен, по-детски жизнелюбив, он любит сына и дочку; многословно, но искренне наставляет их. Он в этой «датской» (хотел сказать «адской») тьме спектакля предполагает жить. И что важно, имеет право жить, с ним идёт какой-то тёплый, смешной свет. Из-за его актёрской спины выглядывают его прошлые роли: нелепый, но симпатичный почему-то Земляника в «Ревизоре», не очень счастливый и неожиданно человечный Кушак из «Утиной охоты».

…На вопрос «Что вы думаете о Гертруде?» студенты чаще всего не сразу вспоминают, кто это. Потом догадываются: ну, королева, ну, мать Гамлета… Так она замуж за убийцу мужа пошла…

– У нас королева невиновна, она всю жизнь, как сестра, любила Клавдия, брата-близнеца своего мужа, Гамлета-старшего. Она не изменница, для неё так естественно, что государственные заботы взял на себя не сын-студент, а брат (теперь муж). О вине Клавдия она не знает и не догадывается. Имеет право.

– Это читается в спектакле, и это тоже свежая краска: глаз и душа отдыхают на влюблённой Гертруде, не ведающей о том, что творится вокруг. В царстве всеобъемлющей тьмы («Мышеловка» – вот гречмановское определение происходящего) она – светлая душа, которую жадно сжирает жизнь. Обе исполнительницы роли Гертруды невинны – и Татьяна Герасимова, и Анна Портнягина.

…Мы говорили о главных героях. Справедливости ради – и с удовольствием – назовём и тех, кто с достоинством ведёт свою партию в слаженном ансамбле. Это Офелия (И. Степанова), Лаэрт (А. Новак), Розенкранц (Е. Емельянов), Гильденстерн (М. Половнев), Могильщик (А. Пряничников), актёр (И. Старовойтов).

Что же в конце концов произо­шло на этом «Гамлете»? Почему мне так хорошо и хочется туда вернуться (как я уже двадцать лет к Гречману возвращаюсь)? Ведь я, как и вы, читатель, знал заранее, что всех убьют: и Гамлета, и Гертруду, и Клавдия, и Полония… Да и Офелия утонет, и Лаэрт погибнет, и Гильденстерн с Розенкранцем будут казнены.

 А вот что: жизнь вообще конечна, и не только для шекспировских героев всё кончится плохо. Но только в театре смерть не властна – и уже сегодня, на поклонах, все снова живы. Весь вопрос только в том, насколько убедительной и ценной оказалась сегодня жизнь этих персонажей, как сыграны роли и случился ли спектакль.

У Гречмана – случился. И, уверен, – ещё случится.