Читал где-то, что года два-три назад в Балтийском море рыбаки выловили небывалую в этих местах красивую ярко-цветастую рыбку. Это из той же оперы. Обитательница тёплых вод, видимо, поверила в глобальное потепление и приплыла к нам из тропиков. 

Учёные не столь доверчивы, поэтому спорят друг с другом даже по поводу того, что обывателю кажется очевидным. Кто-то твердит про всеобщее потепление, а кто-то, несмотря на растущие темпы таяния высокогорных ледников и Арктики с Антарктикой, пугает очередным и скорым оледенением планеты. Но достоверно определить, когда и куда в конце концов выведет кривая перестраивающихся температур, учёные пока никак не могут. 

Виктор Воронин, доктор биологических наук, заместитель директора СИФИБРа по научной работе, в споры климатологов не вмешивается. Он предпочитает называть происходящее проще и нейтральнее – глобальными изменениями климата. А в том, что живая природа в связи с ними уже перестраивается, не сомневается, потому что видит и фиксирует эти изменения. 

– Были бы морозы, как раньше, яблонная моль бы у нас не выжила. У нас была черёмуховая моль из семейства горностаевых, черёмуху глодала. Случалось, что она в отдельные годы, а иногда и по два года подряд, давала вспышки численности, но на третий год даже без вмешательства людей и независимо от погоды численность гусениц гасили энтомофаги (насекомые-хищники) или собственные болезни. Моль загибалась, потому что это нормальный эволюционный процесс живой природы. На каждый организм есть свой паразит. Всегда кто-то кем-то кормится, поддерживая общее равновесие. А яблонная моль появилась у нас относительно недавно. У неё здесь нет паразитов, потому она и буйствует.

Несколько десятков тысяч гектаров тайги поражены нетипичной болезнью

В семейство горностаевых молей входит около… 600 видов! Подавляющее большинство, к нашей радости, распространено где-то далеко, в тропических странах. В Сибири им пока ещё не климат. Но в том-то и беда, что зимы в последние годы становятся теплее. В Иркутске уже несколько лет морозы даже до минус сорока не дотягивают, вот и осваивается на городских яблоневых посадках яблонная моль, привезённая, предположительно, вместе с фруктами из Средней Азии или с саженцами из других, более южных районов. В случае стойкого потепления моль эта, конечно, и своим ходом бы до нас добралась. Но не сейчас. Через десятки лет или через века. И пришла бы она вместе со своими болезнями, паразитами и естественными врагами. А значит, спокойно, почти незаметно, без ежегодного превращения сотен деревь­ев в паутинные коконы. 

– Самое опасное, что с этой теплотой кто угодно может у нас появиться, а в отсутствие естественных врагов и болезней – дать катастрофическую вспышку размножения, – говорит Виктор Воронин. – Поэтому на карантинной службе сейчас особая ответственность. Она, кстати, у нас в Иркутске неплохая. В эту службу в том числе профессионалы из нашего института перешли, энтомологи. Для института потеря, конечно, но они хотя бы какую-то часть конт­ролируют и явных врагов к нам не пропускают. Из того же Китая сюда всё что угодно можно затащить, а у нас и без этого проблем хватает. С изменением климата, сбоем естественных климатических ритмов начинаются активация тех болезней, которые были всегда, и появление новых, которых у нас никогда не было.

Виктор Иванович показывает снимки. Обыкновенный горно-таёжный пейзаж Хамар-Дабана. Обширные лесные просторы, сфотографированные с высокой точки. Чуть необычен только цвет. Наряду с естественной зеленью – неестественные буро-красные оттенки. 

– За пять лет, с 2007 по 2012 год, здесь 20 тысяч гектаров кедрачей покраснело, – рассказывает Воронин. – До 40 процентов деревьев усохло. К настоящему времени очаг повреждённого леса вырос ещё почти в два раза.

Причину усыхания, как рассказал учёный, нашли не сразу, потому что искали её, конечно, прежде всего в привычных, типичных для этих мест болезнях и вредителях. А болезнь для прибайкальской тёмнохвойной тайги оказалась довольно редкой, но попавшей в искусственно подготовленные, максимально благоприятные для неё условия. 

– Только микробиологический анализ показал, что деревья поразил бактериоз. Бактериальная водянка хвойных. Вода течёт из любой трещинки. Не было у нас такого. Фиксировались лишь отдельные очажки – хилые, неопасные. В естественных условиях деревья хорошо защищены корой. Больше всех тёмнохвойных на склонах Хамар-Дбана пострадали именно кедрачи, потому что колотили их. Колот – удар – ссадина. А бактериальная инфекция попадает через любую ранку. Вот и получилось, что бактериоз выкосил в первую очередь кедрач. 

Слушаю Виктора Воронина, и у меня возникает ощущение, что кедрач, пусть повреждённый, но пока ещё живой, почти обречён. Но не потому, вернее, не только потому, что меняется климат. Без человеческой помощи, без механического повреждения стволов не могут возникнуть условия для массового заражения деревьев. Лес теперь, после бактериоза, скорее всего, подвергнется ещё и распространённым, а может быть, и новым, нетипичным для Сибири грибковым заболеваниям. 

– Сейчас это всё пойдёт в массе, – подтверждает худшие опасения учёный. – Потому что деревья подготовлены, ослаблены. Грибковые инфекции и вредители начнут их добивать. По краям того пятна (Виктор Иванович кивает на фотографии) уже начал роиться сибирский шелкопряд. Если он ещё вспышку даст, то мы среди тайги получим десятки тысяч гектаров сухостоя. Они будут стоять до первой молнии в засушливое лето. 

Катастрофические таёжные пожары, как понял я из разговора с Виктором Ворониным, могут стать ещё одним, завершающим последствием климатических изменений, отягощённых воздействием человека. Через сложную цепочку изменения температурных ритмов и ослабления деревьев зимними оттепелями, через болезни и вредителей мы можем получить выгорание колоссальных площадей. Для этого не требуется обязательного потепления или похолодания. Достаточного даже элементарного смещения привычных погодных ритмов.

– Деревья очень чётко настроены на средние ритмы, – объясняет учёный. – А когда выбиваются из них… Они сжигают резервные вещества при зимних оттепелях. Их лихорадит. А тут ещё вегетационный период поздно наступил и в тёплой земле перезимовали удачно всякие паразиты, грибы, микробы. Ну и чего деревьям ждать?

– В Подмосковье короед-топо­граф, судя по сообщениям СМИ, уже привёл большие лесные площади к необходимости сплошных санитарных рубок. 

Сибирский шелкопряд, как и деревья, приспосабливается к определённым ритмам

– Центр защиты леса в Иркутске нормально контролирует процессы, вовремя и грамотно организует профилактику, но как долго сможет держать ситуацию под конт­ролем и управлять ею – не знаю. Сибирский шелкопряд сейчас у нас начал концентрироваться вокруг того кедрового пятака ослабленных деревьев, которые настигла бактериальная водянка. Это тот склон Хамар-Дабана, который обращён в сторону реки Быстрой и на Байкал. Теперь мы здесь имеем истощённые, выведенные из равновесия леса. Вспышку численности этого страшного вредителя сдерживает отчасти и погода, смещение по времени сухих и влажных периодов. Раньше как-то достаточно устойчиво в июне­ было сухо. Потом на границе июля и августа – концентрированно дожди. Потом опять сухо. Теперь всё такое шаткое, когда чего ждать – не поймёшь. То дождь начнётся в не­урочное время, то в апреле снег по пояс выпадет. А сибирский шелкопряд, как и деревья, приспосабливается к определённым ритмам. Он «любит», когда сухо и тепло. Если выдастся привычный сухой и жаркий июнь, как было раньше, то мало, думаю, никому не покажется. 

Если включить да ещё немного разогреть воображение, то может показаться, что учёный говорит о грядущей и очень скорой катастрофе. Говорит увлечённо, но не испуганно, без намёка на отчаяние. А потом и вовсе будто бы даже успокоить пытается.

– Природа-то в любом случае не погибнет, – говорит. – Она, может быть, видоизменится, но приспособится к любым новым климатическим ритмам. Проблемы возникают только для нас, для людей. Лес когда-то, в соответствии с естественными изменениями климата, отступал. Потом наступал. Для природы тысяча, две тысячи, даже миллион лет подождать не проблема. Это мы ждать не хотим, измеряя вечность продолжительностью собственной жизни. Каждому хочется прожить её хорошо, с удовольствием. Поэтому люди торопятся и торопят природу.

Вспомнилась знаменитая фраза Ивана Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача». Не берём. Хапаем. Я видел прибайкальские кедровники, изуродованные колотами, и удивлялся, что некоторые деревья ещё продолжают жить. Видел «чёрные бури» на Алтае, которые стали бедой края не в связи с глобальной перестройкой климата, а после вырубки крупных лесных массивов для расширения посевных площадей. Слышал совсем недавно удивлённые размышления: «А что это безо всяких на то причин омуля в Байкале мало стало? Не связано ли это с глобальным потеплением?» Уверен, не связано. Наши главные беды идут не от меняющегося климата, а от жадности. От того, что денег каждому хочется здесь и сейчас, немедленно. 

– У природы же нет таких оценочных понятий, как плохо или хорошо, – подхватывает зародившиеся размышления Виктор Воронин. – Это мы ввели субъективные критерии. Это с нашей точки зрения что-то может быть в природе плохо, а что-то хорошо. А у природы просто есть разные состояния.

– Да. Человечество официально делит леса, к примеру, на ценные и на малоценные. 

– Вот-вот. И ещё – насекомых на вредных и полезных. А для природы всё живое одинаково ценно и полезно. В том числе и бактерии, которые человек считает опасными, болезнетворными. 

– Бактерии и вирусы известных и всяких новых, ещё неведомых человеку болезней, думаю, могут быть использованы в качестве регулятора нашей численности?

– Конечно. Это мы считаем себя царями природы, а для биосферы человек – один из рядовых элементов, который пытается немножко выйти из-под контроля. Не выйдем. Мы обыкновенный компонент живой природы, а биосфера – это непостижимо тонко и точно настроенный механизм, колоссальная саморегулируемая машина, которая обладает гигантским количеством обратных связей. Она не допустит разбалансировки.