«Ведь поперёк всяких правил пошли!»

Михаил Васильевич не был с этими господами на короткой ноге, а с Милютиным так и вовсе расходился во многом, что, впрочем, не мешало ценить друг друга на расстоянии, а иногда и сближаться – в интересах дела. Вот и теперь Загоскина пригласили на обсуждение очень важного, хоть покуда и сугубо теоретического вопроса – о способах содержания будущего сибирского университета. 

Он с интересом оглядел собрание: «Что значит быть в начале карьеры: у каждого этакая энергичная складка в характере, у каждого папочка, где собственные резоны расписаны и сделаны всяческие расчёты. Только, чувствую я, при любом раскладе верх возьмёт милютинский вариант. На то ведь он и патрон. Меня же и вовсе пригласили для пресловутой объективности – представить сторонний и, конечно же, «неоднозначный взгляд». Что же, вы его получите, господа…» – И он терпеливо дождался своей очереди. И крайне удивился, когда по итогам голосования большинство поддержало его предложение – установить негласный университетский налог с местной золотопромышленности, а также обложить десятипроцентной «пошлиной» каждое выкуренное ведро водки. «Ну, законники, что вытворяют-то! Ведь поперёк всяких правил пошли, пусть и теоретически, – не укладывалось у Загоскина в голове. – Мне-то как литератору, положим, и простительно, да и эти, Павлиновы, ещё по возрасту максималисты, но Милютин-то, с его-то положением и родством, как решился? Вот что значит увлекаться чрезмерно своими «юридическими практиками».

Да, эти два слова довольно полно передавали цель и смысл сибирской службы Бориса Алексеевича. В высших сферах, к которым и сам он принадлежал до недавнего времени, торжествовал тот взгляд, что территории за Уралом не готовы для восприятия цивилизованного судопроизводства, с реальной состязательностью сторон. Милютин и сам когда-то, погрузившись в архивы, изумился, «насколько это другая страна». И по привычке придавать своим мыслям законченное оформление написал пространнейшую статью. Будь она объёмом поменьше, он тотчас и обкатал бы её на своих обычных слушателях, но тут явно требовалось, чтобы текст отлежался – и Борис Алексеевич отдался текущим делам. 

После окончания университета он служил в одной из канцелярий Сената, и, может быть, по причине природной живости и открытости этот бумажный мир представлялся ему полным красок и неожиданностей. Вообще, ему было тесно в узком мундире столоначальника, он расставлял его, сколько было позволено. А не позволили бы и вовсе, когда бы не влиятельный брат и то особое положение, на каком находился каждый из протеже патрона. За внешним пиететом скрывалось, конечно, многое. Однажды, став невольным свидетелем разговора служителей, Милютин узнал о таких предположениях на свой счёт, что страшно расстроился. И, желая отвлечься, принялся редактировать ту, отложенную, статью о судебной реформе в Сибири. 

И он ясно видел, что и затянутое вступление, и длинная цепочка посылов идут исключительно от смятения перед картиной диких нравов ссыльнокаторжных. Отсюда и вывод: «Даже гипотетическое расселение в сибирских генерал-губернаторствах необходимого числа мировых судей и присяжных поверенных не гарантирует там торжества суда милостивого и справедливого». 

Главной причиной тому молодой юрист полагал неразрешимое противоречие в восприятии законов между сообществом юристов и уголовным сообществом: то, что в юстиции трактовалось как нонсенс, для большой части сибирского населения было просто обыденностью. «Но если преступление – норма, то обвиняемые даже и не испытывают потребности в институте адвокатуры, о котором мы так хлопочем! Более того, в состязательности судопроизводства не заинтересована и сама сибирская администрация: губернаторы и генерал-губернаторы вступают в должность с убеждением, что и в судах последнее слово за ними. Разумеется, что они не поддержат прогрессивных юристов, а предпочтут им малограмотных, но безопасных ходатаев. Таков трезвый взгляд на перспективы распространения судебной реформы в Сибири».

Ветер принял вдруг восточное направление

Придя к такому заключению, Милютин, однако, не успокоился. Напротив, мысли его постепенно приняли иное направление: «Нельзя ведь и исключить, что какие-то чудаки-юристы собственною охотой оправятся на службу в Сибирь и возьмутся готовить там почву для новых правовых институтов. В сущности, это и не чудачество даже, а естественный, закономерный процесс проникновения профессиональных интересов в общественную жизнь! Следует только всё замечательно организовать. То есть если уж лекции юридические, то самые ясные и понятные, с представлением библиотечки по праву для всех желающих; а если юридические вечера, то непременно самые лучшие и привлекательные для всех сословий. Столь высокий уровень может гарантировать лишь некая группа профессионалов, назовём её, скажем, юридическим обществом. В Сибири такого пока нет, но надо же ведь когда-нибудь начинать, и лучше всего – в Иркутске, под покровительством местного генерал-губернатора. Прогрессивный, видно по всему, деятель». 

Возможность службы в Сибири, хотя и гипотетически, вертелась во всяком чиновном мозгу, привлекая и ускоренным карьерным движением, и большей свободой приложения к тамошней жизни своих не­использованных возможностей. В случае же с Милютиным прочитывалось ещё и подспудное стремление выйти из тени влиятельных родственников. А также и особенности темперамента и характера – для Петербурга Борис Алексеевич был слишком жив и открыт, в Иркутске же эти самые качества пришлись кстати: центр генерал-губернаторства нуждался в энергичных молодых господах, с одинаковым рвением бравшихся и за казённую бумагу, и за выступление на благотворительном вечере. Впрочем, касательно Милютина точнее было говорить не о рвении, а о воодушевлении, с которым принимался он за всякое дело. Оно сразу расположило всех, и лучшие люди пожелали сблизиться с ним. Миллионер Хаминов брал у него совет, на что лучше пожертвовать благотворительные суммы, городской голова Катышевцев устраивал вместе с ним Ломоносовский завтрак (в очередную годовщину смерти Михаила Васильевича), и там меж речей и тостов возникла сама собою идея учредить в Ремесленной слободе Ломоносовскую школу. И школа, действительно, открывалась на частные средства, и Милютин становился её попечителем. У него вообще было чувство, что в этом городе всё решительно получается и его всюду ждут. В самом деле, открывалось ли новое училище или приют, все предвкушали его спич, в котором за изяществом формы и задушевностью интонации всегда билась живая мысль. Её запоминали, чтобы после обдумать и обсудить: «Слышали, как Борис Алексеевич-то намедни…». Нужно ли говорить, что и курс «Энциклопедии законоведения», прочитанный им для иркутских гимназистов, встречен был на ура? Да, нужно об этом говорить, потому что одно влиятельное лицо было всё-таки против – глава краевого учебного ведомства господин Бобановский. Он и вовсе бы всё это запретил, когда бы не близость Милютина к генерал-губернатору. 

Несколько раз член совета Главного управления пробовал объяс­ниться с главным педагогом Восточной Сибири, но привычные дипломатические приёмы не срабатывали, Бобановский чурался «милютинского кружка», будто это было какое-то тайное общество.

Стена оказалась гораздо ближе. И гораздо выше

– Отправляясь в Сибирь, мы думали о косности старожилов, а теперь выясняется, что они-то нас понимают получше, чем собратья привозные чины, – рассуждал Павлинов-старший. – Кажется, я начинаю понимать, почему в Иркутске говорят не «привозные», «навозные» чиновники, да ещё с ударением на втором слоге.

– В первом приближении все мы весьма схожи, – задумался Милютин, – то есть все университанты, шьём мундиры у одних портных и в одних магазинах заказываем сыры. Люди одного круга, коротко говоря, но при этом с совершенно противоположными представлениями о службе. Для нас с вами существенно важно быть полезными делу, к коему мы приставлены. Нашу сибирскую командировку мы сами не посчитаем удачной, если не подготовим здесь почву для института мирового суда и адвокатуры. Но с точки зрения Бобановского и компании это всё от лукавого. А нужна просто служба, без посягательства на очевидную пользу.

– Да для них служить – значит просто прилаживаться к каждому патрону, изучать характер, приёмы, симпатии, дабы точно этим пользоваться, – выпалил Павлинов-младший.

– Ну, у чиновников класса Бобановского, всё, конечно, не так карикатурно. Они и работу в общественных комитетах приемлют, правда, лишь для того, чтобы состоять в компании солидных господ. А вот на иркутские литературно-разговорные вечера не пойдут, ну разве только как свита генерал-губернатора. И библиотеку публичную не поддержат, и для воскресной школы не подготовят лекцию о присяжной адвокатуре. Для них и сибирский университет – просто ересь.

– В канцеляриях говорят, будто бы параллельно с нами университетскую тему разрабатывает другая группа… кажется, во главе с выпускником лицея Карпинским, – припомнил Павлинов-старший. 

– Да-да-да, и не только параллельно нам, но и в противовес, – оживился Милютин. – Всё сводят к тому, чтобы устроить некий лицей для производства чиновников непосредственно на местах. Но я не думаю, что такая точка зрения возьмёт верх. А потому, господа, прошу вернуться к нашим занятиям. Вот и Михаил Васильевич Загоскин подошёл, и уж явно с «шилом в кармане». – Он с явным удовольствием рассмеялся, как смеются молодые и здоровые ещё люди, верящие в свой успех.

Чего радоваться, если всё сбылось?

Восемь с лишком лет спустя Милютин возвращался из Сибири в Петербург утомлённый и несколько разочарованный тем, что лучшие годы его прошли в краю каторги и ссылки без очевидной пользы. Это внутреннее ощущение тяготило его, несмотря и на то, что одна из улиц Иркутска решением генерал-губернатора названа его именем, что вслед ему писались уже признательные телеграммы, что всё выдающееся за пятнадцать последних лет связано с его именем. Но он-то знал: вряд ли что-то будет продолжено и развито. И нехотя соглашался со старым своим оппонентом Бобановским, однажды бросившим: «Милютин многое начинает, но ничего ведь не доведёт до конца. Все его проекты недолговечны, потому что все они преждевременны». 

И все их ему было жаль, как детей, так и не успевших развиться: «Энтузиасты не дождались моих юридических практик и уехали, кажется, никого этим не огорчив. Да и надо ли удивляться, если местное общество не видит в таких энтузиастах нужды? Вот обед и бал у золотопромышленника – другое дело, вот новость дня, вот интерес минуты! Ведь здесь будут прекрасные кушанья и дамам будут дариться цветы!» – накопившееся раздражение наконец нашло выход, и следы его сохранялись на лице у Бориса Алексеевича всю долгую дорогу в Петербург. И даже какое-то время по прибытии. Но новая работа постепенно захватила его, и во всём облике проступило знакомое и, должно быть, неизбывное милютинское воодушевление. 

…В зиму 1886 года в Сибири установились страшные холода. Теле­граммы о морозах под пятьдесят градусов на какое-то время отодвинули другие новости, и некролог Бориса Алексеевича Милютина появился в «Восточном обозрении» только десять дней спустя после смерти – в номере от 23 января. Но некролог этот был написан весьма и весьма основательно. 

Полгода спустя та же газета поместила публикацию с характерным названием «Отворяйте ворота: новый суд идёт!», и редактор заметил при этом: «А ведь сбылось милютинское предзнаменование, именно так и выходит, как он в своё время предупреждал. Тогда мало кто верил, а вот теперь свидетельствуем: «Ликвидируются и уничтожаются местные судебные учреждения. Непрерывно прилетают новые птицы для новых полётов. Ветхая сибирская юстиция умирает как истая блудница – корчась, беснуясь, анафемствуя. Ей всё ещё не верится, что пришёл конец. Местные урывай-поборышкины кишат, точно ошпаренные шмели, в своих судебных застенках. Они нарочно затягивают решения, медлят с передачею дел, ехидствуют по углам, подставляют ножки приезжим новым людям и встречают их заранее налаженными каверзами и подвохами. Со злостью снимают свои судейские кафтаны, знаменитые «сибирки с четырьмя полами, с восьмью карманами», и, озираясь, переводят благоприобретённые домики на жёнины имена. По поговорке «были веселы, да носы повесили». Безвозвратно миновало для них то веками длившееся золотое время, когда тяжба была петлёю, суд – виселицей. Теперь работа у них одна – прятать концы: в мех да в мешок, да в лубок, да под лавку!» 

Ещё три года спустя в Иркутске реанимировалось учреждённое Милютиным отделение Императорского русского технического общества. В своё время возродилось и юридическое общество (уже как ассоциация юристов), а в 2012-м вышло и репринтное издание его книги 1883 года «Военный суд, его защитники и разрушители». Правда, авторство не обозначено – возможно, ввело в заблуждение дореволюционное «мы»: «Мы, ставя впереди интересы государства и чести…».

Справочно:

Милютин Борис Алексеевич (1832–13.01.1886, Санкт-Петербург), тайный советник, член совета Главного управления Восточной Сибири, действительный член ВСОИРГО, гласный Иркутской городской думы (1872–1874). Из семьи известных русских дворян, младший брат военного министра Д.А. Милютина и одного из основных деятелей крестьянской реформы Н.А. Милютина.

Окончил в 1851 году юридический факультет Петербургского университета, в 1859-м перевёлся по прошению в Восточную Сибирь чиновником особых поручений при генерал-губернаторе. Первым его заданием было расследование дела волостного головы Мейера, во время которого Милютин проявил должную решительность, добившись ареста и привлечения к суду человека, которому покровительствовали многие влиятельные лица. Заметное место в его служебной деятельности заняли подготовка проекта реформы ссылки в Сибирь. В 1860-е – товарищ председателя и председатель Иркутского губернского суда. С 1865 года – член совета Главного управления Восточной Сибири.

Издавал газеты «Амур» и «Сибирский вестник», основал отделение технического общества, организовал две промышленные выставки, участвовал в работе общества Красного Креста и в губернском тюремном комитете, учредил потребительское общество «Сбережение». По возвращении из Сибири – товарищ главного военного прокурора. 

Труды: 

«Очерк 25-летней деятельности ВСОИРГО», «Военный суд, его защитники и разрушители», сборник историко-статистических сведений о Восточной Сибири, воспоминания «Генерал-губернаторство Н.Н. Муравьёва в Сибири».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского