«Моя тема, безусловно, носит дискуссионный характер, и то, что я хочу предложить, – моё собственное видение, – начал выступление Андрей Виленович. – Вполне возможно, в чём-то оно ошибочно. Это нормально, ведь, собственно говоря, моя цель – поставить вопрос на обсуждение». В этот момент на проекционном экране за спиной у выступавшего можно было прочитать: «Либеральный проект в контексте российской трансформации: возможности и ограничители». 

Под «проектом» в этом случае подразумевались и политическая система, фундаментальными принципами которой являются конкуренция, свобода принципа и иже с ними, и некая политическая сила, которая исповедует эти принципы. «Возможности и ограничители» – условия, при которых эта сила может добиться успеха, а такая система сможет существовать. Препятствий, кстати, немало, и многие из них даже могут показаться непреодолимыми. Главным исследователи обычно признают патерналистские настроения, преобладающие в российском обществе.  

Свобода или вольница

Первый из них – это восприятие свободы нашими согражданами. К примеру, большинство респондентов, которые участвовали в исследованиях Российского независимого института социальных и национальных проблем, вкладывали в это понятие некий анархический смысл, близкий скорее к традиционному русскому слову «воля». Для них свобода – это прежде всего свобода быть хозяином своей судьбы, тогда как краеугольным камнем либерализма является свобода самоопределения, из которой проистекают свобода выбора и множество других политических и экономических свобод. «Можно объяснить, почему так произошло: на протяжении столетий существовало сильное, тотальное (не тоталитарное) государство, которое что во времена царизма, что при Советском Союзе стремилось установить полный контроль над своими гражданами, – продолжил Рябов. – Отсюда естественное желание гражданина убежать, стать хозяином своей судьбы». 

Этим объясняется и разница в развитии бывших стран социалистического блока после «бархатных революций» и России после перестройки и распада СССР. Национальный консенсус касательно того, как организовать новую политическую систему, в странах Восточной Европы сложился задолго до того, как наступили перемены, что лишний раз  доказывают события 1956 года в Венгрии, «Пражская весна» 1968 года или массовые забастовки в Польше 1980 и 1981 годов. Этим объясняется не только скоротечность «бархатных революций», но и то, что они прошли сравнительно безболезненно. 

В СССР дела обстояли совершенно по-другому. «Существует определённый миф: в 1991 году большинство населения выступило за перемены, и благодаря этому родились новые ценности, – рассказал учёный. – Рискну предположить, что это не так, и с последствиями того, что это не так, мы сталкиваемся до сих пор. Дело в том, что общенационального консенсуса по поводу будущего в Советском Союзе не существовало, а идеи свободы, либеральной конкуренции отстаивала небольшая группа населения. Я бы сказал, произошло то, что принято называть информационной революцией: во время горбачёвской перестройки значительная часть людей увидела, что уровень жизни в странах западной демократии в целом выше и возможностей там больше, но, с другой стороны, нет тех социальных гарантий, которые существовали в СССР. Если вы помните, советское телевидение показывало традиционную картинку: афроамериканец роется в куче мусора где-нибудь на окраине Нью-Йорка. И далеко не все, я думаю, относились к этому иронично. В результате информационной революции телевизор стал показывать того же субъекта, но в современном супермаркете, где он берёт с полок и кладёт в тележку огромное количество всевозможных продуктов, о существовании которых большая часть населения Советского Союза могла вовсе и не догадываться». 

Увиденное постепенно трансформировалось в мысль о том, что западный политический строй эффективнее, однако революции ценностей у людей не возникло. И когда стало очевидно, что придётся проводить сложные и мучительные реформы, наступило разочарование, на почве которого взошла ностальгия по былому порядку. При этом общество, где свобода понимается исключительно как вольница, получилось крайне атомизированным. Для того чтобы это положение изменилось, резюмировал главред «Мировой экономики и международных отношений», необходима революция ценностей. 

Нелиберальная демократия или недемократический либерализм

Вторым ограничением является разделение понятий «либерализм» и «демократия». В России  разделение либерализма и демократии было как до Октябрьской революции, так и во времена СССР. «Обратите внимание, какие ценности выходили на первый план, когда началась активная политическая мобилизация для борьбы с коммунистическим строем, – пояснил Рябов. – Главной была борьба за демократию, поскольку правление несменяемой партии рассматривалось как недемократическое. Либеральные ценности оставались на втором плане, основная цель движения заключалась в том, чтобы допустить к управлению страной широкие массы населения. Экономические результаты первых реформ противоречили этому демократическому восприятию реальности. Тогда начался процесс изоляции либерального большинства. И возник водораздел, когда говорят: «Либералы отстаивают интересы меньшинства, тогда как большинству удобен другой политический и социальный порядок». 

Третья проблема – проблема открытости, свободной конкуренции в политике, экономике, обществе и массовом сознании. Здесь сказывается непростая российская история: наша страна с XIII века была вынуждена вести войны на уничтожение в отличие от многих европейских стран, столкнувшихся с таким явлением лишь в 1914 году. В Европе это вызвало настоящий переворот ценностей, приведший к появлению тоталитарных режимов. Россия же привыкла жить в таких условиях, однако у её жителей в большинстве своём сформировалось оборонное сознание. Проще говоря, абстрактным «нам» всегда противопоставляются абстрактные «они», чей путь развития для нашей страны не подходит. 

Свобода и социальная справедливость

Может ли в таких условиях либеральный проект стать успешным? По мнению Андрея Рябова, может. Но только при одном условии: если будет сочетать либеральные ценности и идею социальной справедливости. Примеры тому, по словам эксперта, в мировой практике уже есть – достаточно взглянуть на современную программу Демократической партии США. «Тот, кто будет разделять личную свободу и говорить, что социальную справедливость нужно отдать занимающимся раздачей бесплатных социальных благ и пособий, в России обречён быть в меньшинстве, – заключил он. – Но если мы говорим о попытке стать популярным, массовым проектом, который пользовался бы поддержкой не только в узких сегментах общества, он однозначно должен быть социальным. И формулировать проблему социальной справедливости, понимая это не как уравнительное перераспределение, а прежде всего как получение материальных и прочих общественных благ по достоинству, с необходимым уровнем социальной защиты тех, кто в силу разных обстоятельств получить их не может».

– В девяностые годы у России был какой-никакой шанс на либерализм. С вашей точки зрения, что тогда пошло не так? – раздалось из зала, когда подошло время вопросов.

– На мой взгляд, есть две причины, хотя, возможно, их больше. Мне кажется, не так  пошли экономические реформы в плане создания института собственников. В результате того, как была проведена приватизация, мы получили капитализм «сверху». А ведь были предложения некоторых экономистов: практически у каждого человека имелся какой-то небольшой вклад, так что можно было по ра-зумным ценам провести денежную приватизацию маленьких предприятий вроде булочных или ремонтных мастерских. Это позволило бы создать общество собственников и ликвидировать «денежный навес» (часть денежной массы, которой люди располагают только потому, что у них нет возможности её потратить. – «Конкурент»), а затем постепенно начать формирование конкурентной среды. Посмотрите на пример Эстонии, там поступили именно так. Вторая причина, как мне кажется, это выборы 1996 года. Мне представляется, что для консолидации демократии нельзя было так прямолинейно навязывать одну кандидатуру. И теперь мы можем понять, что приход к власти КПРФ едва ли можно было рассматривать как серьёзную угрозу коренной реставрации. 

– Как на практике сделать либеральный проект интересным, скажем так, широким массам населения? Есть какой-то рецепт?

– Если бы у меня были рецепты… Самое главное – вернуться к идее мелкой собственности, мелкого бизнеса, собственника в широком смысле слова. Понимаю, что это звучит слишком отвлечённо, но адресатом должна стать не отдельная социальная группа, а некий массовый индивид. Второе – нужно уходить от элитарности, когда российские либералы воспринимаются в обществе как некая вестернизированная элита. Эта проблема не решается средствами политического пиара, и дело тут не в программных установках. Нужно работать на муниципальном уровне. И ещё, но это скорее не обязательно, а желательно: есть хорошие традиции русского либерализма, и во всех регионах, где работали известные и не очень либеральные политические и общественные деятели, нужно продвигать культурное просвещение в массы.

– Сложилось ощущение, что на либеральный проект в России и заказчика-то нет. Если есть, то где он живёт, что это за социальная категория? 

– В первую очередь это те группы, которые так или иначе связаны с новой экономикой. Средний и мелкий бизнес, связи которого с государственной экономикой минимальны настолько, насколько это возможно. Люди, так или иначе связанные с формированием современной информационной среды. Огромный средний и низовой управленческий слой в новых компаниях, который иногда называют не очень привлекательным словосочетанием «офисный планктон». И та часть населения, которая связана с процессами образования в широком смысле (не столько бюджетники, сколько те, кто, как модно сейчас говорить, включён в креативную деятельность). Много их или мало? Я думаю, что пока это, скажем так, политическая резервация. И разделяю вашу мысль о том, что поводов для пессимизма много, было бы нелепо говорить, что всё хорошо. Но повод для оптимизма может быть в проблемах экономических реформ, которые уже очевидны всем, а не только оппозиции. И те социальные группы, о которых я говорил, не делают запроса на «чубайнизацию» российской экономики, превращение всей страны в государственный концерн, работающий по единым правилам.