На Камчатку Игорь Шпиленок попал десять лет назад. Думал, на две недели, а мысленно и сейчас там. «Люди приезжают посмотреть и остаются надолго, иногда на всю жизнь. Есть такое понятие – камчатская болезнь», – поясняет путешественник. Шпиленок поселился в Кроноцком заповеднике, когда инициативные деятели из правительства Камчатского края решили реанимировать проект каскада электростанций на реке Кроноцкой. «Я чувствовал, что если соберу большое количество материалов, смогу показать их, то отбиться от наезда на заповедник будет проще», – вспоминает натуралист. На Камчатке Шпиленок начал вести блог – писать про всё, что происходило вокруг. За первый год статистика показала миллион восемьсот посещений. Сейчас Живой Журнал Игоря читает более миллиона человек в месяц. Ненасильственные меры борьбы помогли. Люди увидели, какая там яркая и активная жизнь, полюбили медведей, лис, ландшафты – поддержали природозащитников. Реализация проекта была отменена.

Камчатская болезнь

– Моё первое рабочее место – река Гейзерная, гейзер Жемчужный, гейзер Великан – самый большой из регулярно действующих на Камчатке и на всём материке Евразия. Здесь же располагается единственное в России гейзерное поле, которых всего четыре в мире. 17 мая 2010 года я прилетел на работу, – комментирует Игорь Шпиленок, перелистывая фотографии. На экране появляется утонувший в снегу домик. 

– Это крыша? – слышится в зале. 

За 200 км до Иркутска я встретил Гэрри Шефера, которого несколько раз обгонял в дороге

– Да, в середине июня избушка начала оттаивать, – смеётся рассказчик. – Мой кордон – это первый хребет со стороны океана, самое снежное место России. C океана несёт огромное количество осадков, в основном они выпадают на первом хребте. Как-то в июле мы решили откопать родник, чтобы попить прес-ной воды, – получился снежный шурф глубиной 17 метров. 

Фотографы обычно едут на Камчатку снимать медведей, которые ловят рыбу. Это индустрия. Я решил избежать такой участи и по-ехал в долину Гейзеров, чтобы снимать косолапых с вулканами. Они приходят в долину Гейзеров весной. Это место на Камчатке, где на термальных участках появляется первая зелёная трава, которую медведи любят. 

Следующее место, где я решил поселиться надолго, – урочище Короноцкий аэродром – заброшенная избушка в окружении вулканов. Я стал вести блог, рассказывать о жизни в лесу. Поэтому место выбирал по наличию интернет-связи – самой надёжной в условиях Камчатки. Это одна из немногих в заповеднике избушек, где есть настоящая кирпичная печка. Обычно стоят буржуйки – кирпичные печи разрушаются землетрясениями, а эта каким-то образом уцелела. У меня даже водопровод был, – смеётся рассказчик, показывая на умывальник в углу комнатки, – и канализацию уличную я сам сделал. Горячая вода в выварке, пара чайников на печке, для электричества генератор – как у Христа за пазухой. 

«Три часа пятьдесят минут»

Почти год Игорь Шпиленок прожил на территории заповедника, где встреча с человеком большая редкость, а увидеть лису, медведя или лося обычное дело. Читатели пристально следили за жизнью фото-графа-натуралиста и приключениями его новых соседей. 

– Весной на кордон пришла медведица – решила помочь. Мне привезли четыре бочки бензина. Только вертолёт улетел, медведица эти бочки завалила и покатила в обратную сторону от кордона. И если бочки стояли в ста метрах от кордона, то медведица не успокоилась, пока не закатила их за четыреста метров – в яму, в болото, откуда я физически был не в состоянии их вернуть. Бензин на кордон мне пришлось таскать канистрами. Медведицу я назвал Суземкой – в честь местности в Брянской области, где я живу. 

Я не боялся ни медведей, ни лосей. Норка – вот самый страшный зверь. Каждую ночь зимой, весной, осенью она будила меня в три пятьдесят. Первые дни я проверял часы, а потом перестал, был уверен: три часа пятьдесят минут. Норка жила у меня под домом, поднимала дикий шум, визжала, рыла землю, рвала куски стены. Так меня завела, что до сих пор почти каждый день встаю в три часа пятьдесят минут. Был жаворонком, а теперь стал экстремальным жаворонком. 

По соседству со мной жил северный олень. Гигантские рога! Представляете, какое потомство он даст! – восхищался путешественник изображением на экране. – Все специалисты и охотоведы говорили, что эти рога как трофей были бы чемпионом мира по всем параметрам. Мне часто приходилось проходить мимо, так что он ко мне привык, не пугался. Однажды я решил по-соседски пошутить – приставил большой штатив к голове, будто у меня рога, и потряс. Олень бросился, да так стремительно, что мне пришлось отбросить «рога» в сторону и, чувствуя пар из его ноздрей, объяснять, что я не олень и никаких конкурентных отношений с ним не имею. Позже мне рассказали, что эскимосы используют такой охотничий приём для приманивания оленей во время гона. 

«Суземка не успокоилась, пока не укатила бочки бензина за 400 метров от кордона»

Лисы, самые интересные фотомодели, уморительны и удивительно пластичны. На экране появляется рыжий красавец – лис Кузя. 

– Он меня то смешил, то мучил. Всё время подглядывал, утащил массу вещей. Алиса – умнейшее животное, очень мне доверившееся. После публикации в блоге фотографии Алисы с пойманным сусликом мне пришло письмо из Московского университета. Мой приятель Николай Формозов, сын Александра Николаевича Формозова, основоположника советской экологии, писал, что ему необходимо получить биологический материал камчатских сусликов. 

В 1947 году заключённые копали в вечной мерзлоте шурф и нашли замёрзшего суслика. Суслика передали в Московский университет, где он пролежал более 50 лет. Не так давно сделали анализ и удивились: полученные данные полностью опровергали теорию, согласно которой Северная Америка заселялась из Сибири через сушу. Оказалось, что этот суслик пришёл из Америки. Начались исследовательские изыскания. Меня попросили прислать биологический материал: «Может, Алиса кормит лисят и что-то осталось. Нам всё годится – коготок, ножка или хвостик». Я пришёл к норе – ничего нет. Потом смотрю: Алиса тащит суслика. Я ей показываю конфетку (она хорошо знала, что такое конфетка) – лиса подбегает. Я даю ей конфетку в фантике. Она кладёт суслика, разворачивает фантик, а в это время я отрезаю у суслика лапку и прячу её в пробирку со спиртом. Алиса с большим достоинством доедает конфетку, берёт суслика и убегает. На следующий день опять несёт (меня попросили взять лапки от пяти разных сусликов). Я издали показываю конфетку, она галопом несётся ко мне и сразу кладёт суслика. Когда Алиса поймала третьего, уже сама стояла под окнами дома. А потом шестой, седьмой: она приносила всех сусликов – понимала, что птенцов я на конфеты не меняю. 

Злодей Злодеич – замечательный сильный лис, который выжил со своей территории не только конкурентов, но и людей. Я положил навигатор на крышу домика, специально повыше. Отвлёкся на пару секунд и увидел лишь убегающего с GPS лиса. Там была информация о заповедниках: гнёздах, норах, маршрутах – данные, которые я собирал много лет. Теперь я всегда копирую информацию. Негодяй, конечно, этот лис, но хороший отец. 

Лисы-отцы по-разному относятся к воспитанию потомства. Я наблюдал за двумя парами: Злодеичем и его Злодейкой, Алисой и Кузей. Кузя первые дни ещё пытался приносить еду, но бросал её за двести метров от норы, а Алиса уносила детям. Злодеич же вылизывал лисятам животики, убирал помёт, играл, приносил с океана игрушки – лампочки или поплавки. Всё как у людей.

Другие мои соседи – вулканы. Однажды утром я увидел атомный гриб, подумал, что проводятся испытания оружия, но по рации сообщили: «Кизимен». Вулкан молчал 80 лет, однако стоило мне поселиться, как он тут же начал извергаться. Это было серьёзное испытание: пепел во рту, ушах. Только помоешь пол в избушке, через пять минут всё покрыто пеплом. Животные, покрытые пеплом, снег – слой пепла, а самое главное – очень тяжело дышать. Кто мог откочевать – откочевали, я принял решение остаться. Извержение трагично сказалось на судьбе последней популяции северных оленей, которые селились в заповеднике: из-за пепла они ушли в сопредельные браконьерские угодья и почти все были убиты. Всего лишь несколько десятков вернулись в заповедник, сейчас олени на грани исчезновения. 

Пришла весна, сменилось направление ветров, чёрную тучу отнесло в океан, прямо на безлюдный Кроноцкий полуостров, а растительность, удобренная пеплом, стала бурно развиваться. 

Через всю Россию

«Кузя меня то смешил, то мучил. Всё время подглядывал»

– Два места, которые стали для меня родными, – это Брянский лес, где я родился, вырос и работал директором заповедника, и Камчатка, во второй половине жизни ставшая моей второй родиной. Между ними огромная Россия. Я подумал, что надо не пролететь, как обычно, на самолёте за десять часов, а долго-долго ехать от Брянского леса до Кроноцкого заповедника и рассказать, о том, что лежит на этой земле, – заповедниках и национальных парках. Весной нынешнего года я решился приступить к проекту. Мне было важно посетить национальный парк «Орловское полесье» в Орловской области и рассказать об успешном проекте по восстановлению дикого стада зубров. История заповедного дела полна трагических ситуаций и больших побед. Задачи, которые ставились перед первыми заповедниками, блестяще выполнены. Для чего создавался Баргузинский заповедник? Чтобы спасти исчезающего соболя. Сейчас соболь – обычное животное. Для чего создавался Воронежский заповедник? Чтобы спасти последнюю колонию бобров. Бобры сейчас заполонили Россию, они плавают даже на Васильевском спуске. Я искал такие проекты. Конечно, в заповедном деле много проблем и неурядиц: в Байкальском заповеднике чехарда директоров, в Прибайкальском национальном парке и Ленском заповеднике – скандалы. Но не везде так. Есть заповедники с положительной динамикой. 

Из Орловской области я поехал дальше на юг, хотел показать судьбу степей – самого быстро исчезающего ландшафта. Одичавшие лошади в Ростовском заповеднике, цветение диких тюльпанов, сайгаки в заповеднике «Чёрные земли», чья популяция сократилась до трёх тысяч и ежегодно уменьшается в два раза. Всюду я пытаюсь снимать степи или остатки степей, животных, иногда попадаются экземпляры видов, занесённых в Красную книгу. 

Южный Урал, Алтай, Красноярские столбы, Саяно-Шушенское водохранилище, Хакасия – путешествие продолжается. На Байкал я отвёл себе месяц. Планирую посетить Ольхон, побывать в Байкало-Ленском, Байкальском и Баргузинском заповедниках. Баргузинский – первый заповедник, столетие которого будет отмечаться в следующем году. К этому событию приурочена моя экспедиция – хочу рассказать о заповедной системе России, какой она стала через сто лет после создания. К ноябрю думаю быть во Владивостоке, морем переправить машину на Камчатку, год работать там, а на следующий год ехать обратно, тоже через Байкал.

Страна огромная, больше, чем я думал, – смеётся Шпиленок, – прекрасные ландшафты, интересные встречи. За 200 км до Иркутска я встретил немца, которого несколько раз обгонял в дороге – на Урале, в Западной Сибири, в Хакасии. Потом я задерживался в заповедниках, а он вырывался вперёд. Колоритный человек, патлатый такой, в шляпе, грязный-грязный – в дождь все машины обрызгивают грязью. Он выехал из Вены, миновал Будапешт, Киев, добрался до Байкала и хочет теперь во Владивосток. Ему надо выехать из России, чтобы освежить визу. Он поедет в Японию, а на зиму вернётся в Россию, чтобы учить русский язык. Весной планирует уехать на Аляску, чтобы проехать обе Америки и перескочить в Африку. 

О том, как проходит экспедиция, Игорь Шпиленок детально рассказывает в блоге – публикует фотографии, истории, встречается с читателями. Иркутяне долго не отпускали путешественника, задавая вопросы об особенностях работы в заповеднике, встречах с медведями и семейной жизни.

– Не во всех заповедниках хорошая ситуация. Даже не столько с инспекторами, сколько с управляющими звеньями. Как у вас с административной частью?

– Сейчас ведётся широкая дискуссия в заповедном мире о том, должны ли быть туристы в заповедниках. Эта тема очень болезненная. Сотрудники заповедников Иркутской области активно участвуют в её обсуждении. Некоторые считают, что заповедники должны быть закрыты, к ним должно быть религиозное отношение, вера в то, что заповедник надо сохранять для потомков. Точно так же говорили и пятьдесят лет назад. Есть в заповедниках уникальные объекты, которые нельзя прятать от людей. Конечно, если браконьерство процветает среди сотрудников особо охраняемой природной территории, им не нужны лишние глаза. 

Я думаю, что всё больше и больше заповедников будет открываться. Людям должны быть доступны точки, которых нигде больше нет: долина Гейзеров, Ленские и Красноярские столбы. Надо найти правильные пропорции охраны природы и развития туризма. На последнем совещании звучала цифра – не более 5% территории должно быть открыто для экологического туризма. Большая часть заповедной природы должна оставаться под надёжной охраной, хорошо даже, когда сами сотрудники лишний раз не вмешиваются в её жизнь.

Лис Злодей Злодеич негодяй, конечно, но очень хороший отец

Одна из огромных проблем заповедников – неадекватная заработная плата. Я сейчас числюсь инспектором заповедника «Брянский лес», правда, на одну четвёртую ставки, – это тысяча рублей. Ставка инспектора с высшим образованием – 6 тысяч рублей. У директора национального парка базовая ставка – 18 тысяч. Найти адекватных людей на такие деньги очень сложно. Долгое время в заповедной системе шла эксплуатация энтузиазма, но эти люди вымирают, меняется поколение. 

– Вы вдохновляете тысячи людей. А что вас вдохновило?

– Ещё в отрочестве я увидел место, влюбился и захотел показать маме, бабушке, своим ближайшим родственникам. Но у меня не было фотоаппарата, а сами они не могли туда пойти. На следующий год я нашёл фотоаппарат, научился снимать. Пришёл, а поляну сон-травы разворотил гусеничный трактор. Тогда это меня сильно задело. Мне никогда не хотелось фотографировать просто потому, что это интересно. У фотографа дикой природы очень важная миссия – помогать природе, что-то говорить. И хорошо, если это послание будет чисто природоохранным. Я прожил на лесном кордоне четыре года, снимая Брянский лес, чтобы обосновать, почему там нужен заповедник. Даже в советские времена я был поддержан! Заповедник существует уже 26 лет. 

– У вас там такое большое количество медведей. Они на вас не нападали?

– Нападали, и много раз. Фото-графы гибли от лап медведей, даже сотрудник Кроноцкого заповедника, люди гибнут ежегодно. Как правило, нападение совершают медведи, чьё поведение трансформировано. В дикой природе косолапый сам обойдёт человека. А тут медведи, которые побывали на помойках, в петлях, которых туристы прикормили. Виноваты не звери, а люди. Есть так называемые дачные медведи, которые теряют страх перед человеком на помойках, привыкают к запаху человека, грабят машины на дорогах, отбирают у туристов рюкзаки, а потом начинают убивать. Тут нужна масштабная просветительская работа, какая ведётся в Северной Америке. 

Камчатка – единственное место, где есть три основных нажировочных корма для медведя: кедровые орешки, лосось и ягода. В Сибири есть ягода и орешки, но нет рыбы. На Аляске есть рыба и ягоды, но нет орешков. Поэтому на Камчатке у медведей с упитанностью как раз всё нормально, звери вырастают могучие. Мой личный рекорд – 102 медведя за день, 20–30 – это обычное дело. На Камчатке проживает самая большая охраняемая популяция бурых медведей. Данные учёта этого года показывают, что в самом заповеднике более 1000 медведей, а в Южно-Камчатском заказнике более 800.

– Вы человек семейный, а ваши проекты затратны по времени. 

– У меня четыре сына, старший уже глубоко интегрирован в заповедную жизнь – он работает директором заповедника. Второй занимается исследованиями по разработке программного обеспечения для учёта животных, младший ездит пока, приглядывается. Семья меня очень поддерживает. Жена (Лора Уильямс, активистка Всемирного фонда дикой природы.– «Конкурент») – американка, пишет книги на тему русской природы. Мы занимаемся общим делом, поэтому конфликтов относительно поездок я не замечаю. К тому же в этом проекте от меня только что уехали жена с сыном, они всё лето были вместе со мной. Самое тяжёлое в экспедициях не физические нагрузки, не морозы, не травмы, а разлука с близкими. Но это мой выбор.