Побег из киренской ссылки 69-летней Екатерины Константиновны Брешко-Брешковской привлёк  немало добровольцев (некоторые так и остались неизвестными следствию) и был на широкую ногу обставлен реквизитом, бутафорией и костюмами. Изготовили специальный экипаж, заказали несколько париков, запасных паспортов, продумали тексты телеграмм на случай успеха и на случай провала, определили, где и как лучше резать телеграфные провода, изучили особенности характеров надзирателей и с учётом этого ещё раз скорректировали план побега. Наконец, провели несколько репетиций и лишь после окончательных уточнений приступили к делу. И вот каким образом. В середине ноября, когда реки встали, а дороги окрепли, Екатерина Константиновна попросила (под предлогом старческого недомогания) разрешить ей прожить несколько дней в семье у знакомых.  «Бабушке» (так её называли не только ссыльные, но и охранники) не отказали, и несколько дней она провела, не показываясь на улицу. После чего надзиратели препроводили её обратно, не догадываясь, что «бабушка» уж не бабушка, а проживающий в Киренске господин Андреев, искусно имитирующий женскую фигуру, походку и даже голос. Правда, заговорщикам чуть было не спутал карты водовоз, привыкший во всякий свой приезд подолгу беседовать с Екатериной Константиновной. Но друзья «бабушки» нарисовали ему такую картину болезни, что впечатлительный дед даже и посетовал надзирателям: «Как бы не умерла…»  

Талантливые артисты, верно, продержались и дольше бы, но восстановленный телеграф принёс неприятное для всех них сообщение: ссыльная Брешко-Брешковская, более известная как «бабушка русской революции», арестована в 30 верстах от Иркутска. 

Понимали, что бежать бесполезно. Но не бежать не могли

Все её побеги проваливались. Какие-то пресекались ещё в основании и потому обходились без последствий, но тридцать лет назад она расплатилась за неудачу четырьмя дополнительными годами каторги, да и теперь рисовалась картинка мрачноватая: «В иркутской тюрьме продержат года полтора, прежде чем  следствие прояснит всю картину побега, выявит фигурантов в двух уездах губернии. Конечно, тюремная камера много хуже полусвободного существования в Киренске, и впору спросить себя: стоила ли овчинка выделки? Любой здравомыслящий человек, только лишь посмотрев на карту, сказал бы, что выбраться за границу из Киренска незамеченным практически невозможно. Да кто ж с этим спорит-то?»

Да, бежавшие почти всегда сознавали опасность и даже бессмысленность этого отчаянного предприятия. Но не могли не бежать. Тридцать лет назад, когда Брешко-Брешковскую со товарищи схватили на полпути, двое старших почти тотчас принялись рассуждать, что теперь уж их, верно, отправят в Якутск – следовательно, надо строить планы побега оттуда. Помнится, тогда это поразило её, но на поселении в Киренске она и не удивлялась уже, что все бывавшие в её доме постоянно вынашивали планы побегов. Ими всеми владело всё то же, столь знакомое ей, нетерпение, когда, кажется, жизнь уходит с ближайшим поездом и уж лучше рискнуть головой, чем остаться. 

Александр Фёдорович Керенский, посетивший Екатерину Константиновну в разгар подготовки её побега из Киренска, ничуть не удивился. А после он не раз говорил с ней об этом и в конце концов сделал вывод, что «налицо образчик осознанного идеализма зрелых людей». Это определение понравилось «бабушке», как и сам автор его, восходящий юрист и политик. Он заехал к ней на обратном пути с Ленских приисков и, как и многие, сделал это из любопытства: «Быть в Киренске и не увидеть «бабушку русской революции» – дурной тон!» Но многое подсказывало Екатерине Константиновне, что эта встреча неслучайна и что они подружатся. Всего более вдохновляло её умение Керенского почувствовать невидимые связи и тем самым ухватить суть. Он многое объяснил ей и в ней самой, и даже её «монополию на истину» обосновал, увязав её со «стремлением к искупительной жертве». Вся изломанная линия её жизни предстала вдруг как линия жизни целого поколения революционеров-идеалистов. Пять десятилетий «бабушкиных» исканий и борьбы обрели окончательный смысл и значение, и потому предстоящие полтора года иркутской тюрьмы оказались не то чтобы более лёгкими, но необходимыми для закрепления ореола мученицы за правое дело. 

К лету нынешнего, 1915 года 71-летнюю узницу освободили и направили из Иркутска в Якутск, в  ссылку. К эту времени завершилось и следствие о побеге, а в Киренске началась выездная сессия Иркутского окружного суда. Сторона обвинения была настроена очень решительно, и в своей заключительной речи прокурор распалился настолько, что потребовал для всех «высшей меры по этой статье», то есть каторги, и публика за окном (зал не смог вместить всех желающих) затаила дыхание. Однако же адвокат так искусно выстроил линию защиты, что «дерзкое преступление» незаметно утратило чёткие очертания, превратилось  чуть ли не в домашний спектакль с нечаянным выездом за дозволенные границы, и троим фигурантам дела о побеге присудили по три месяца заключения, а пятерых и вовсе оправдали. 

Местная пресса подробно освещала работу выездного суда, да и самой «бабушке» она казалась важной в ту пору. Но впереди у неё была бурная и без малого двадцатилетняя жизнь, так что в книге воспоминаний она просто опустила побег из Киренска как не очень значительный эпизод. Зато не преминула отметить, что в Киренском уезде в ту пору находилась большая колония политических ссыльных и все мечтали о побеге. 

Даже и в хороших местах может быть очень плохо

14 ноября  1915 года газета «Сибирская жизнь» сообщила, что  на  трёхлетие 1916–1918 гг. решением совета министров местами ссылки на поселение определены, как и прежде, Иркутская и Енисейская губернии. С ежегодным чередованием, то есть если в 1916-м весь поток направят через Иркутск, то в 1917-м его  полностью переведут в сторону Енисейска вплоть до начала 1918 года. Местные же наблюдатели отмечали, что всего лучше устраиваются в изгнании административно-ссыльные, в особенности бывшие депутаты Госдумы. К концу 1915 года в Иркутске не без комфорта обосновались «втородумцы» Церетели и Салтыков, «третьедумец» Егоров. А бывший депутат из сельских учителей Измайлов занял сразу две должности – правительственного инструктора по пчеловодству и делопроизводителя губернского кустарного комитета – с совокупным жалованьем в 3 тыс. рублей в год. Нашли применение в Иркутске и ссыльные Войтинский и Гиршгтейн, сделавшие неплохое исследование об иркутских евреях. 

После Иркутска наиболее подходящим местом для ссылки считалась Манзурка – только потому, что там была обширная группа «политических», имевшая общую кассу, столовую для неимущих и даже собственных докторов. О манзурской колонии говорили, что она даёт лишний шанс не умереть, не спиться, не де-градировать и не сойти с ума. Правда, уездная жандармерия в этом объединении усмотрела признаки незаконной организации и время от времени отсекала активистов, увозя их в иркутскую тюрьму. 

Не меньшую «предусмотрительность» выказали жандармы из Черемхова, проведавшие, что один бывший ссыльный перед отъездом передал свои книги  местному образовательному обществу – они примчались в библиотеку прямо ночью. А опечатав всё, двинулись к читателям по домам, обыскали их и, не обнаружив крамолы, всё-таки пригласили «на завтрак» в полицию.

– Поразительно, что жандармы часто сами провоцируют на протест. То есть действуют с точностью до наоборот,  – недоумевал  ответственный секретарь «Иркутской жизни», сам из ссыльных. – По моему разумению, власти больше пристало бы переводить энергию протеста в другое, безопасное русло. Как поступает, к примеру, начальник Александровской каторжной тюрьмы.

– Чем же выдающимся он отмечен? – усмехнулся его старший коллега.

 – Ничего выдающегося: просто набрал брошюр в местном сельскохозяйственном обществе и теперь терпеливо разъясняет своим подопечным из крестьян все  особенности агротехники в местном климате. 

– Может, вы и правы, – сменил тон старший, – только эти соображения выходят за рамки инструкций для рядовой жандармерии. А каждый ротмистр предпочитает действовать наверняка. То есть перестраховывается.

– Кстати, – на ходу подхватил только что пришедший редактор Сизых, – департамент полиции давно уже добивается, чтобы все просьбы по облегчению положения ссыльных направлялись прямо министру внутренних дел. Во избежание лишней ответственности. И самая свежая информация касательно всех: я только что от губернатора, где  всем местным издателям «предложено» избегать резких формулировок.

Вместе с балыком чуть и власть не смели

Под прессом оказался  и председатель областного военно-промышленного комитета господин Лавров. По уставу этого комитета потребовались довыборы нескольких членов, а сделать это было полномочно лишь общее собрание работников оборонной промышленности. С трудом выкроили подходящее время, напечатали пригласительные билеты, но у входа их неожиданно начали отбирать «прикомандированные» полицейские для сверки со своими «чёрными» списками». За пять минут до начала  собрания жандарм заявил Лаврову:

– Я решительно не могу допустить участия в выборах ссыльного элемента!

– Если мы доверяем ссыльным работу в оборонной промышленности, отчего же нам не доверить им выборы своего комитета?  – попытался парировать Лавров, но увидел, что жандарм его явно  не слушает. – Что ж, если вы готовы отвечать за последствия, я оглашу ваше требование.

Ссыльные молча вышли из зала. А вслед за ними его покинули и остальные. 

– Вот так, одной фразой, мы с вами значительно пополнили ряды сочувствующих революционерам, – резюмировал Лавров. – Не многовато ли будет для одного губернского города? 

Ему припомнилась и забастовка иркутских портных, и, в особенности, недавнее нападение на рыбные повозки жителей Знаменского предместья, буквально ошеломившее местное общество: «Ведь  что, в сущности, произошло? До беднейшей окраины дошёл слух, что на одной из свалок будут уничтожать большую партию балыка, забракованного санитарным бюро. Продукт был совершенно непригоден к употреблению, и доктора настояли, чтобы всю партию непременно сопровождала полиция. Но едва лишь повозки доставили к приготовленным ямам,  со всех сторон набросились толпы народа, так что вместе с балыком едва не смели и представителей власти! Такие эпизоды ужасны, но, может быть, они внушат власти мысль о реальной угрозе, с которой нельзя не считаться? В канцелярии генерал-губернатора, я уверен, читают хроники происшествий. Да и нынешний начальник края Лев Михайлович Князев на редкость просвещённый и гуманный человек!»

Князева со слезами благодарности «за гуманность» проводили в Петроград, в члены Государственного Совета, а вновь назначенный генерал-губернатором Пильц начал с того, что вернул Иркутскому комитету Союза городов пакет с аналитическою запиской о продовольственном обеспечении края. Обескураженные члены сделали запрос в канцелярию  и получили официальное разъяснение: «Главный начальник края не может входить в официальные сношения с комитетом, так как на открытие такового не было испрошено разрешения подлежащей власти». Пришлось обращаться в Петроград, просить членов главного комитета Союза городов специально собраться  и вынести постановление о заверении полномочий Иркутского областного комитета.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отдела библиографии и краеведения Иркутской областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского