«Относительно довода о включении в стаж периода работы с 1 ноября 1943 года по 13 января 1944 года (2 месяца 13 дней) размер пенсии Вашей не изменится… Оснований для принятия мер прокурорского реагирования не усматривается», – такой ответ Владимир Болотнов получил из областной прокуратуры. Ещё он обращался к губернатору области, в приёмную «Единой России», к уполномоченному по правам человека, в областной Совет ветеранов. Безрезультатно.  

Формально права пенсионера не нарушены. Общий трудовой стаж Владимира Степановича составляет 50 лет. В том числе стаж для валоризации – 44 года 5 месяцев 27 дней. Если к ним прибавить 2 месяца 13 дней, в итоге всё равно получится 44 полных года. Что с 2,5 месяца, что без них – размер пенсии не изменится. Бюджетные расходы – это, по всей видимости, единственное мерило справедливости для чиновников. 

– Я лучше них понимаю, что никакой прибавки ожидать не стоит, – Болотнов показывает на стопку ответов из разных ведомств. – Но скажите, если из бюджета затрат это дело не потребует, почему нельзя записать, как было на самом деле. Мне не надо денег. Я хочу справедливости. Мне дорог каждый день 1943 года. Я не хвастаюсь и не плачусь, но прожить даже один день в то время стоило усилий. В ноябре 1943 на моих глазах старушка шла-шла и упала. Она умерла от истощения. 

Люди жили в голоде, а через станцию Наушки, на которой работал Володя, проходили десятки и сотни тонн грузов – продуктов, вещей, боеприпасов, инструментов – для обеспечения Советской Армии, дислоцированной в Монголии. В Наушках содержимое вагонов грузили в автомашины и отправляли военным.

– По бумагам я был оформлен учеником весовщика. Вот в чём заключалось моё ученичество. Был у нас старший весовщик – дядя Серёжа Апанасенко. Он говорит: «Пошли, Вовка, я тебя учить буду». Подвёл к составу, приготовленному под разгрузку. Один вагон посчитали вместе. «Ты понял, Вовка?» – «Понял, дядя Серёжа» – «И не ошибайся. Ошибёшься, в тюрьме сидеть будешь», – так он напутствовал меня на самостоятельную работу.

А кому в тюрьму хочется? Тем более я видел, что время от времени начальник милиции забирал кого-нибудь, усаживал в вагон и вёз в Улан-Удэ. Это уж какое воспитательное дело! – вспоминает Владимир Степанович. – Работал один, с бригадой грузчиков из 12 человек. Никаких скидок на молодость не делали. Весовщик – это представитель железной дороги, её агент. Днём и ночью, по 12 часов за смену, бригада выгружала мешки из вагонов. Я должен был всё посчитать и заполнить бумаги. Так совпало, что грузчики из моей бригады были мобилизованы из Заларинского района. Я в Заларях родился. Относились друг к другу как родственники. В таком составе без потерь мы проработали до 15 декабря 1947 года. Тогда отменили карточки, произошла денежная реформа.

– Владимир Степанович, как это – «без потерь»? – спрашиваю я.

– Я имею в виду, что никого из нас не забрали. Для того чтобы попасть в тюрьму, тогда много стараться не требовалось, – отвечает ветеран. – Вагоны приходили с самым разным товаром. Выгрузка шла круглосуточно: и в светлое время суток, и в темноте. Продукты перевозили в холщовых мешках, часто мешки прорывались. Мука просыпалась на землю, в грязь. Чистое мы собирали в отдельную тару, эти мешки отправляли в Иркутск – на станцию Иркутск-Сортировочный, на склад реализации. Если человек сумел незаметно соскрести остатки и был пойман на краже, его ожидал военный трибунал. 

Происходило всё очень быстро. В течение трёх суток из Улан-Удэ прибывали члены трибунала. Все, кто не был занят на работе, обязаны были присутствовать на заседании. В Наушках народ собирали в помещении железнодорожного вокзала. Если подсудимый пытался унести до килограмма муки, за это давали 7 лет тюрьмы, если больше килограмма – 10 лет. Сроки назначались независимо от того, женщина ли перед судом или подросток. 

Помню, как судили Марию Глазунову, она работала стрелочницей, ей дали 7 лет. Никого из родственников не было, муж в армии. Её четверых ребятишек сразу отправили в детдом, в Кяхту. И что же она сделала? Растопила печку в бытовке щепками от разбитого ограждения. Специальными деревянными щитами на зиму ограждали железнодорожное полотно. Печка топилась углём, а чтобы его разжечь, она насобирала щепочек. В то время «глаза» были кругом и про эту оплошность Маруси сразу донесли.

– А какое отношение было у коллег к подсудимым? Вам было их жалко? 

– Конечно. Я ведь вырос среди этих людей, видел, как они живут. 

Как правило, в некоторых вагонах из состава не хватало 5–10 мешков муки. В другом вагоне 5–10 мешков было лишних. Казалось бы, из одного вагона возьми, в другой перекинь и порядок. Но моё дело – объективно учесть, – объясняет суть работы наш собеседник. – Сначала я писал рапорт: в таком-то вагоне не достало столько-то мешков. На основании этого рапорта составлялся акт. Точно так же с излишками. Бумаги я заполнял и по порванным мешкам: указывал, сколько их, завешивал остаток. Потом акты направляли в Иркутск, в актовый отдел Восточно-Сибирской железной дороги. Там уже специалисты сводили все документы воедино. 

Кроме муки через Наушки на фронт отправляли продукты, о которых люди, через чьи руки проходили эти лакомства, могли только мечтать. «Приходилось выгружать и сахар, он был кусковой, и колбасу, и масло, и печенье. Сейчас такого нет. Печенье называлось «Красный Октябрь» и «Наша марка» – московского изготовления. Такие квадратные коробочки по 500 граммов в каждой», – рассказывает пенсионер.

– Однажды пришёл задымлённый вагон с английским тёмно-синим сукном. Я такого никогда не видел. Состав попал под бомбёжку, поэтому часть товара пострадала. Мы вымыли цементный пол в складе, а потом на нём разворачивали сукно, мерили обгорелое и отрезали. А был такой случай: пришёл вагон, в нём бочки с вином, какие-то разваленные, какие-то с выбитыми крышками. 

Скажу тебе, грешен я. Старший весовщик, дядя Серёжа, предложил мне попробовать вина. Налил чуть-чуть в стакан, протянул. Это был мой первый глоток алкоголя в жизни, и я понял, что вино может быть вкусным, – признаёт за собой грешок ветеран. – Грузы шли в адрес нашего посольства. Естественно, всё самое лучшее. Видеть-то я видел, всё через мои руки проходило, но я ничего не трогал.

С первых дней работы подросток стал получать «рабочие» карточки, то есть продукты ему в магазине выдавали наравне со взрослыми. «По карточке в день полагалось 800 граммов хлеба. Хочешь утром съешь, хочешь днём, хочешь вечером, хочешь ночью под одеялом, – рассуждает он. – Такая же рабочая карточка была у отца, матери полагалось 600 граммов хлеба, сестрёнке – 400. По рабочей карточке на месяц выдавалось 1,8 килограмма мяса, но оно всегда заменялось селёдкой – 2,4 килограмма. Норма на месяц – 400 граммов подсолнечного масла. Такое запашистое, продавщица черпала его из большой бочки». 

Особенно радовались победе 

обитатели станции, когда по амнистии стали возвращаться осуждённые. А Володе Болотнову в честь праздника вручили американские красные ботинки. В них он проходил до поступления в школу военных техников. После службы в армии Владимир Степанович 20 лет проработал на железной дороге, закончил железнодорожную карьеру в должности начальника станции. Затем перешёл в воинскую часть, работал мастером, потом начальником цеха. На заслуженный отдых он ушёл из организации «ИркутскМелиоВодСтрой», которая занималась возвратом в сельскохозяйственный оборот затопленных земель. Через всю жизнь Владимир Болотнов пронёс истины, усвоенные во время работы весовщиком: чётко выполняй свою работу, не обманывай, не воруй – себе дороже. Такого же отношения привык ожидать от окружающих. 

«Я работал на Победу против фашистов. Было бы справедливо, если бы этот «позорный щелчок» я получил бы от них или от японских милитаристов. За них эту работу проделали уважаемые «принимальщики решений» из пенсионного фонда», – вновь обращается к прокурору области Владимир Болотнов.