Баклажаны с арбузами спутали карты

В том, что будет и вторая, он не сомневался нисколько: «Так бывает во всякую войну, а нынешняя и поболее будет, чем прежние». Однако милый его сердцу прейскурант с дополнительною наценкой так и пролежал под счетами: возникли совершенно непредвиденные обстоятельства. Ещё 8 августа «Иркутская жизнь» писала: «Цены на все припасы в городе быстро повышаются. Избранная городскою думой продовольственная комиссия топчется на месте и не в состоянии бороться с надвигающейся дороговизной жизни». А уже 11 сентября та же самая газета засвидетельствовала: «Цены  на продукты начинают заметно понижаться. За овёс, например, поднявшийся в начале войны до 1 руб. 50 коп. за пуд, теперь просят по 70–80 коп. Подешевели масло, яйца». 

Карты местным торговцам спутали их собратья из Минусинска, доставившие в Иркутск большую партию сочных, сладких арбузов по смехотворной цене: Бочкарёв сторговал огромных размеров «мячик» всего лишь за 16 копеек, а не самые крупные отпускались по 10 копеек за штуку. Но самый неожиданный удар нанесли приехавшие по весне болгары: сняв в аренду небольшое жильё, примыкавшее к архиерейским дачам, они развели вокруг огороды и к концу августа наполнили овощные ряды дешёвыми помидорами, баклажанами, стручковым перцем, фигурной  тыквой, дыней, обещая на будущий сезон и фасоль.

И сначала лавочники, а потом и владельцы больших магазинов в центре Иркутска вынужденно опустили ценники.

– В общем, как всегда: репутацию продырявили, а большого дохода не нажили, – подвёл черту один приказчик Бочкарёва, из молодых.

«Насчёт дохода он, конечно, не прав, но пусть, пусть так думает, – отметил про себя Всеволод Николаевич. – И дырочки на репутации сами по себе зарастут, а и не зарастут, так не страшно: покупатель, он ведь редко бывает кем-то доволен, ему один раз не угодишь – и разом забудет всю прежнюю к нему доброту».

«Удивительно, как Бог милует нас…»

Так думал иркутский гласный Всеволод Николаевич Бочкарёв, отсиживая очередное заседание городской думы. С начала войны они были скучно-мрачноватыми и всё вертелись вокруг вынужденного сокращения расходов. Но срезать-то было как бы и нечего: большими стараниями выкроили 14 тысяч рублей, из которых сразу и сделали первый членский взнос в кассу Союза городов. 

– Боюсь даже загадывать, скольких денег потребует от нас эта война, – не удержался городской голова Иннокентий Михайлович Бобровников. – Мы ассигновали уже 30 тысяч рублей на мобилизационные нужды,  24 тысячи передали Красному Кресту на содержание 20 коек имени города Иркутска, да ещё 10 тысяч распределили между семьями мобилизованных нижних чинов. Вместе со взносом общегородскому союзу получается 74 тысячи рублей непредусмотренных трат. Большую часть этой суммы предстоит покрывать из займа, в долговые обязательства пойдут и последующие траты. Мне уже прислали сегодня, – он перевёл взгляд на потолок, – настоятельную рекомендацию предусмотреть денежную помощь разорённому населению Царства Польского. 

– Нужно иметь свободные суммы для борьбы с вероятными эпидемиями: к нам привозят слишком много пленных! – вставил доктор Михайловский, и городской голова окончательно сморщился: «Ещё и пленные…»

Австрийских офицеров-врачей отпускали по городу безо всякого  сопровождения, но даже и подконвойные чувствовали себя очень свободно. Обывателям под страхом наказания запрещалось вступать с ними в контакты, но иркутяне безу-спешно боролись с собственным любопытством и вообще недоумевали, к чему такие строгости. Между тем все ограничения, скреплённые подписью начальника края, диктовались опасностью распространения эпидемий. Не случайно в число запрещённых для пленных входили кухмистерские, рестораны, театры и другие места большого скопления народа.

– Среди пленных турок гулял пятнистый тиф, и, по слухам, он уже угрожает Омску и Томску, а по железной дороге оттуда и до Иркутска недалеко, – продолжал доктор Михайловский. – Уверяю вас, господа, что условия перевозки лишь способствуют распространению эпидемий: военнопленных просто садят в вагоны и везут. Коллеги мне рассказывали, что один поезд с тысячью человек за время пути от Омска до станции  Иннокентьевская потерял умершими 800 человек. Были случаи, когда турки умирали и  по дороге в наш госпиталь: то есть заразные провозятся через весь город, и ещё удивительно, как Бог милует нас! 

После думского заседания и городской секретарь Серебренников прибавил для пущего убеждения:

– А ведь и правда, Иннокентий Михайлович, не дай Бог, если эта эпидемия совьёт себе гнездо в сибирской деревне: за отсутствием земства борьба с заразными болезнями будет возложена на чиновников. Что они смогут сделать? Да ничего! 

Возможно, скажи это кто-то другой, Бобровников и сдержался бы, но Серебренников был постоянно в  оппозиции, предлагал какие-то альтернативы – в общем, прибавлял Иннокентию Михайловичу непривычной головной боли. В результате намечавшийся только конфликт разом расширился, углубился и… нашёл непосредственное отражение в личном дневнике городского секретаря. И несколько месяцев спустя он не отказал себе в удовольствии записать: «Рассказывают, что генерал-губернатор весьма отрицательно относится к деятельности нынешнего состава городской думы. «Если бы у меня была какая-либо возможность к этому, – будто бы говорил он кому-то, – я давно бы разогнал их, гласных». На днях, говорят, в кабинете генерал-губернатора произошёл такой диалог:

– Городское управление недостаточно энергично действует в борьбе с заразными болезнями, – заявил губернатор Бобровскому.

– Ваше превосходительство! Дума и управа чрезвычайно завалены работою!

– Нашли же вы время для того, чтобы занять три думских заседания вопросом о покупке дома господина Посохина! – заметил управляющий канцелярией генерал-губернатора Козлов.

Голова покраснел».

Впрочем, даже и у Серебренникова порой прорывалось сочувствие к замотанному Бобровскому, да и сам он нередко жаловался Ивану Иннокентьевичу:

– Постоянно болит голова, и такая усталость… Никогда прежде со мною такого не было.

Но и в самые тяжёлые дни Иннокентий Михайлович не только не говорил, но даже и не думал, что дума в её нынешнем, очень слабом составе, плохая ему помощница. Потому что только эта дума и могла избрать его городским головой.

Бобровникова раздражали газетные пассажи о прорыве лаптевых-крысиных-быргазовых в местное самоуправление, но настоящую досаду вызывало пренебрежение думских аристократов. Не далее как вчера один из них возмущался:

– Нет, вы только взгляните, что этот мужик приписал к протоколу: «По этой статье балантировал против»! Знаете, даже противно ходить на думские заседания. Сидишь и боишься, как бы не утащили у тебя из кармана что-нибудь. Конечно, я утрирую, но вы понимаете…

«Только с академией и прорвёмся! Может быть…»

В канун нового, 1915 года Иркутское общество изучения Сибири и улучшения её быта распространило более 300 экземпляров анкеты с вопросами о влиянии войны на условия жизни. Один из волонтёров, разносивших опросные листы, заскочил в городскую управу и с ходу раздал более 20 экземпляров. Привычные к работе с бумагами господа не только охотно брали листы, но тотчас их и заполняли, лишь один, с мрачным видом, не только отказался принять анкету, но и заявил, что вопросы глупые и надуманные. 

– Уж городского-то голову могли бы не беспокоить! – попенял волонтёру проходивший по коридору начальник оценочного отделения управы, и тот густо покраснел. 

А Иннокентий Михайлович отправился в свой кабинет, мысленно ещё споря с рассыльным: «Спрашиваете, изменилась ли жизнь? Так я отвечу вам, если вы не заметили, что на улицах совершенно не видно автомобилей: их, как и лучших лошадей, мобилизовали. Город, как вы могли бы заметить, обременён воинским постоем, и для шести тысяч человек, прибывающих вскоре, решительно нет свободных помещений. Так что дума готовится реквизировать здания всех сословных клубов и иллюзионов. О прокладке железной дороги Иркутск – Бодайбо и не мечтаем уже, хотя недавно это считалось вопросом решённым. Если и остаётся надежда, так разве что на размещение в Иркутске Сибирской духовной академии» – на этом повороте мысли городской голова разом ободрился. И не случайно, конечно.

Недавно учебный комитет при святом синоде сделал Иркутской городской думе запрос, и она с удовольствием сообщила, что не только отвела участок под строительство академии, но и сделала крупное пожертвование деньгами. Место, кстати, превосходное – так называемая Сибиряковская дача площадью 16 тысяч квадратных саженей, включая прекрасный парк. В ответе синоду не забыли упомянуть и о том, что будущий подрядчик заведомо освобождается от сборов за камень, песок, глину из городских угодий, что, безусловно, удешевит стоимость постройки.

Весь 1914 год сибирские города ожесточённо противостояли друг другу: Новониколаевск, Барнаул, Красноярск и Омск сражались за право открыть сельскохозяйственный институт, Иркутск и Томск – за размещение на своей территории будущей Сибирской духовной академии. Кроме того, многие города выступали с претензиями к внутренним линиям железных дорог. Выходившая в Томске газета «Сибирская жизнь» в своём обзоре значимых событий 1914 года ни разу не упомянула Иркутск, и это, конечно же, было очень симптоматично. «Если и прорвёмся, то только благодаря академии, – думал Бобровников, – а уж тогда можно будет потихоньку начинать набирать обороты. Несмотря на войну». 

Анкета о влиянии войны на повседневную жизнь побудила и недавно оформившееся объединение иркутских художников объявить о начале своих «художественных четвергов». А правление Общества распространения просвещения между евреями пригласило из Петрограда известного лектора Гольштейна, и он ответил коротким письмом: «Тема первой лекции «Война и евреи», а тема второй – «Уход от еврейства». Характерно, что при этом Иркутск выглядел как военный лагерь, у воинского начальника ежедневно, вплоть до восьми часов вчера, проводили медицинское освидетельствование ратников ополчения 1-го разряда. Большинство отсеянных страдали зобом. Были ли уклонисты? А как же без них? Но симуляции не подкреплялись врачебными документами и уже потому не имели успеха. Не помогали и привычные брони железнодорожников и рабочих приисков. Кстати, слухи об оттоке рабочих с приисков быстро распространились, и сотни безработных потянулись к Бодайбо. Но и здесь явное предпочтение отдавали китайцам, дисциплинированным, трезвым и покуда нетребовательным.

Иркутск же тяготел к привычной, устоявшейся жизни и к весне 1915 года достиг известного равновесия «войны и мира». О чём можно было судить и по записи в дневнике городского секретаря Ивана Иннокентьевича Серебренникова: «Если бы не закрытие монополек, подорожание товаров, прохождение по улицам пленных, то войны было бы совсем незаметно. В театре опера, вечера, концерты. Всюду полно толпы. Убыли в мужчинах не ощущается, по крайней мере на беглый взгляд. В лошадиный мир мобилизация внесла значительные перемены: извозчики почти все ездят на каких-то низкорослых и худых клячах, лихачи исчезли. Хорошую лошадь встретишь у частного лица и то изредка. Бегают два-три автомобиля». 

Но прошло несколько недель, и картинка снова переменилась. «Объявлен дополнительный призыв ратников ополчения 1-го разряда, – записал Серебренников. –  Война требует всё новых и новых сил».

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского