Между эпическим и комическим
С утра позвонили из типографии: – Пётр Карлович, бумаги хватит только до 25 числа. В крайнем случае дотянем до 27-го. – То есть как это – до 27-го? Не понимаю! Только-только ведь разгрузили вагон – и уже кончается?! – Пётр Карлович, Вы по довоенным нормам считаете, а сейчас ведь тираж-то другой совсем, да плюсуйте ещё агентские телеграммы. Бингер тяжело вздохнул, задумался, но минутою позже он уже выходил из редакции «Сибири», прибрасывая на ходу: «Наверняка есть запас у Посохина, но он, конечно, не даст, потому как постоянный герой наших фельетонов… И всё же зайду к нему, поклянчу, а уж оттуда выдвинусь в губернскую типографию».
Нарасхват!
С началом военных действий тираж газеты «Сибирь» подскочил с 7 тыс. экземпляров до 13 тыс., и это не считая агентских телеграмм, которые собирались в отдельные выпуски и выходили по 2-3 раза в день. И все немедленно раскупались, хотя фронтовые новости продавали ещё «Губернские ведомости» и «Голос Иркутска». Обыватель хотел поспеть за событиями, развивавшимися всё быстрее и быстрее!
Разносчики китайских товаров с раннего утра расходились по улицам и спускали всё по таким низким ценам, что не оставалось сомнений: местные фирмы спешно ликвидируются. А это наводило на мысль, что южные соседи хотят воспользоваться войной в Европе и покончить с независимостью Монголии.
– Более удобного момента для китайцев не может и быть! – подстёгивали газетчики.
Да, война грозила стать затяжной, и всех интересовало теперь, как поведут себя Турция, Болгария, Румыния, занимавшие выжидательную позицию. А после того, как Япония объявила Германии ультиматум, все ждали начала военных действий на Дальнем Востоке. Агентства, передававшие информацию, работали круглосуточно, и их сведения, естественно, были не очень точны, а зачастую и противоречивы. Если вчера «Сибирь» сообщала, что «Фердинанд болгарский скрылся», то сегодня уже печаталась телеграмма-опровержение: «Известие о бегстве Фердинанда болгарского не подтверждается». Недавно, заглянув по случаю в городскую управу, Бингер стал невольным свидетелем ироничного разговора двух господ:
– «Сибирь» усердно распространяет сенсации и «мужественно» опровергает то, о чём сама же и сообщала…
– Да, опровергает, опровергает, а между тем складывает «заслуженные» пятаки за агентские телеграммы. Так и представляю картинку: поздно вечером на столе в секретариате столбиками выкладывают двугривенные, гривенники, пятаки и считают, считают всей редакцией…
– Кругленькая нарисуется сумма к концу войны…
Бингер не выдержал, резко повернулся и зашагал к выходу.
На углу Амурской и Большой газетчики предлагали столичные издания десятидневной давности, и, что самое странное, их немедленно разбирали.
– Эта информация устарела, – не удержавшись обратился Пётр Карлович к пожилому господину в очках.
– И замечательно, что она устарела: можно будет вычислить погрешность наших газетных прогнозов, – с улыбкой отвечал незнакомец. – Жаль, что очень нерегулярно теперь поступают французские и английские иллюстрированные издания, – он внимательно посмот-рел Бингеру в лицо. – А германских и вовсе не дождаться теперь!
«Это точно», – подумал Пётр Карлович, припоминая данные из свежей статистики: за два месяца войны немцы выпустили более 60 сочинений, и при этом исключительно милитаристского характера.
В Иркутске (с учётом спроса на военную тему) открылась новая газета – «Иркутская жизнь». Вложившийся в неё гласный думы Посохин имел виды и на более отдалённое будущее, но после первых номеров избалованные сочными публикациями иркутяне скривились: «Новенькая газетка худа, бледна и анемична. Ей не суждена долгая жизнь». Однако ж и самые большие скептики признавали, что Иркутску нужна вторая большая газета. Местная интеллигенция заговаривала и о дешёвом издании для крестьян, которое бы доступным языком рассказывало обо всех военных событиях:
– Бингер может сколько угодно печатать агентские телеграммы, но для деревни они останутся непонятными! – возмущался активист местного общества «Знание». – Эти телеграммы надобно пересказывать, сопровождая рисунками!
Местные левые тоже затеяли собственное издание. Назвали его, не особо задумываясь, «Сибирским журналом», но даже для первого номера не наскребли ни одной статьи о Сибири – всё заслонила военная тема. Единственным журналом о местной жизни оказалась юморис-тическая «Иркутская незабудка», и редактировать её взялся известный фельетонист П. Золин, любимец пуб-лики.
Как же мы далеко от Европы!
Ещё радовало, что М.А. Кроль, самый пишущий из иркутских юрис-тов, стал разрабатывать тему «Война и культура». А от неё перешёл и к более абстрактному «Праву войны в теории и в жизни». Вообще, пока не пришли телеграммы о первых иркутских жертвах войны, интеллигентная публика вела отвлечённые разговоры о войнах как таковых и об их исторической миссии. Как высказался на журфиксе в «Сибири» один очень начитанный господин, «пусть никогда не будет войн, но когда они есть, то пусть будят мысль обывателя, приподнимают его над пошлыми мелочами жизни, расширяют его умственный горизонт и заставляют задуматься над тем, что такое мы, люди!»
Кажется, это был близкий приятель Золина, потому что он долго потом сидел в фельетонной, и оттуда уже доносился его приятный баритон:
– За прошедшие пятнадцать лет многим сибирякам удалось побывать и в срединном Китае, и в Корее, и в южной Маньчжурии. Может быть, придётся им побывать и на полях Германии и Австро-Венгрии, а побывать – значит, многое посмотреть и вернуться (если будет угодно судьбе) не тем, кем ушёл на войну. Во всяком случае, настоящая война не может пройти бесследно. Человечество совершенствуется, проходя через трупы. Скука местной пошлой жизни гонит гражданина туда, где теперь решаются величайшие вопросы мировой истории.
«Вот оно! – подумал Бингер. – Скука местной пошлой жизни – это очень, очень точно подмечено. По столичным газетам видно, что в России настоящий подъём духа, а у нас, в Иркутске, только грусть и тоска. Боже мой, как же мы далеки от Европы! Париж от театра войны всего лишь в каких-нибудь 150 верстах, Берлин – в 300 верстах, и оттуда прекрасно слышно биение пульса войны. А нам просто и не понять, не постичь, что происходит в цент-ре событий! Нет, нужно срочно садиться за передовую статью, нужно бороться с этой иркутской апатией, нужно просить привезти сюда раненых, чтобы всколыхнуть наши души».
Пётр Карлович очень давно уже не получал такого удовольствия от написания передовицы, и в день выхода номера с готовностью проехался по присутствиям. Но в губернском управлении ещё не просматривали «Сибирь», в канцелярии генерал-губернатора обсуждали фронтовые телеграммы, а в управе городской секретарь заметил желчно:
– Нынче чуть ли не всякий газетный лилипут спешит надеть на себя доспехи Минина или Пожарского. Как же противен этот барабанный бой!
Позже, анализируя этот первый, действительно барабанный период, Пётр Карлович понял, что фонтаны патриотизма забили из романтической убеждённости в том, что не только Германия скоро будет разгромлена, но вместе с нею погибнет и весь современный милитаризм. Да, в первые месяцы войны в этом были уверены и музейный сторож, и преподаватель гимназии, и газетный публицист. И лишь позже, к закату 1914-го, под влиянием развернувшихся событий заговорили о военном могуществе Германии.
– Сражаться на два фронта против четырёх держав, сражаться два месяца и не иметь неприятеля на своей территории, взять Антверпен, угрожать Парижу и Варшаве – это, во всяком случае, чего-нибудь стоит! – горячился фельетонист Золин.
– Тем более необходимо с удвоенною энергией бороться с Германией теперь, когда она ещё может быть сломлена, – подхватывал автор «Сибири» Серебренников. – Потому что через 10–20 лет это может быть слишком уж затруднительно. Если вообще возможно. Предчувствую, что произойдёт, если Германия выйдет сверх всякого ожидания победителем.
– А вот это, уважаемый Иван Иннокентьевич, уже есть пораженчес-кие настроения! – взвизгнул ответственный секретарь «Сибири», и оскорблённый Серебренников схватился за пальто, а от двери крикнул, что больше не переступит порог редакции.
В общем, некрасивая вышла сцена, но очень-очень иркутская. И теперь Серебренников много реже встречался со своим приятелем Золиным к огорчению их обоих. И если кто выиграл от этого, то разве что дневник Ивана Иннокентьевича: в нём ощутимо удлинились записи. Да и появились интересные обобщения, вот как это:
«Война начинает казаться бесконечною. И для самого проницательного политика, хорошо знающего международную конъюнктуру, всё ясное перестало быть таковым. Война длится уже почти два с половиною месяца, вызывая огромные жертвы. Кто может в данное время исчислить людские потери? Убытки, понесённые торговлею и промышленностью? Слабому и весьма приблизительному подсчёту поддаются лишь расходы государств на взаимное истребление. Полагают, что день войны обходится России в 30 млн. руб., Германии – в 40 млн. руб., нужно думать, что во столько же Франции и Англии. Если даже расходы Японии, Бельгии, Сербии и Черногории определить в 20 млн. руб. в день, то затраты воюющих сторон выразятся в сумме 190 млн. руб. Короче говоря, война стоит уже теперь 15 млрд. руб. Кажется, пора человечеству одуматься и превратить теперешнее мировое побоище в последний вздох того чудовища, которому имя Война».
О войне как чудовище рассказывал в середине декабря и иркутский адвокат Кроль. Зал музея был переполнен, и на части стульев сидели по двое. Полный аншлаг был и на патриотическом спектакле в городском театре. Сначала военный оркестр исполнил попурри из оперы «Жизнь за царя». Затем была представлена пьеса «Ветеран и новобранец» Писемского (в конце многие плакали). Разыграли и «Во время перемирия» Шармэна, а в антракте военный оркестр исполнял гимны: русский (шесть раз), французский (четыре раза), бельгийский (три раза), сербский (три раза) и английский (один раз).
– Русский и английский гимны выделяются своим эпическим спокойствием, они величавы, как величавы и могущественны сами страны, – заметил губернатор. – Во французском гимне отражаются пылкий национальный темперамент и революционный порыв. Сербский же выражает устремлённость к лучшему будущему, а бельгийский написан, как военный марш.
Публика стоя выслушала все гимны, но особенно горячо восприняла французский и бельгийский, продемонстрировав тем самым не патриотический, а музыкальный подход.
Куда более официально прошли ученические манифестации. Педагоги низших и средних учебных заведений вывели к памятнику Александру III не менее 10 тыс. человек, и сквозь эту толпу с трудом удалось пробраться начальнику края, генерал-губернатору Князеву. Впрочем, он был доволен и в речи своей отметил добровольное участие в митинге японских колонистов. Подумав при этом: «Да, кто бы мог представить такую картину ещё десять лет назад…»
Манифестанты ходили по центру города до самого вечера, и уже в темноте под окнами начальника края раздалось троекратное «Ура!», а затем три раза прокричали «Банзай!».
Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского
