– Как вы попали в тюрьму? 

– Я всю жизнь командовал. С 1984 года, как в военное училище поступил. В армии начинал с командира отделения и дослужился до начальника штаба.  Строил совершенно секретные объекты, которые сейчас используются под овощехранилища. Уволился в 1999 году в звании майора по организационно-штатным мероприятиям – проще говоря, по сокращению. Мне, естественно, хотелось продолжать службу в одной из силовых структур. Посмотрел, где нужны кадры. Вот так и попал в тюрьму. Здесь уже мои коллеги после сокращения служили. 

– Не напугало, что работать придётся с заключёнными?

– А в стройбате у нас кто служил? Там хватало таких, кто ранее содержался в местах лишения свободы или имел конфликт с законом. Так что я с этим контингентом уже имел дело. 

– Вы пришли в тюрьму в самое тяжёлое время, конец 1990-х. На воле разгул бандитизма, расцвет оргпреступности. Тюрьма переполнена.

– Меня сразу предупредили, что в тюрьме один положительный критерий – не скучно. Всё остальное к этому прилагается. Но в армии мы в то время по полгода без зарплаты сидели, а тут каждый месяц жалованье давали.

– В общей сложности вы провели в тюрьме 14 лет. Сильно она изменилась за это время?

– В материально-бытовом плане большая работа проделана. Когда я пришёл, в тюрьме сидело 6 тысяч 150 человек, сегодня в пять раз меньше, хотя и площади увеличились – новый корпус построен. На обыск, помню, придёшь в камеру. Я тогда ещё курящий был, зажигаешь спичку, а она не горит: кислорода-то в помещении нет. Лизолом поливали здесь хорошо для дезинфекции. В трамвае пассажиры место уступали. Я думал: из уважения. Нет, оказывается, просто пахнет от тебя так дурно, что люди стараются держаться подальше. Кормить заключённых было тогда нечем. Выезжали с осуждёнными на работу в тепличное хозяйство, там расплачивались с нами овощами.  

– А преступники за это время изменились?

– У преступников стал больше уклон к бизнесу, в душе они в основном торгаши сейчас. По так называемым воровским понятиям, как было раньше, сегодня СИЗО уже не живёт. Самураев не осталось, вымирают. Есть, конечно, деятели, которые рассказывают про воровскую идею, но, смотришь, подспудно и они решают свои шкурные вопросы: как бы улучшить материально-бытовые условия, поблажек добиться. 

– Они действительно могут изменить условия содержания своим поведением?

– Попытки бывают. Но я считаю, если ты создал обвиняемому нормальные условия, то и требовать можешь по полной программе всего, что в законе прописано. А если чего не додаёшь, то иногда и компромисс приходится искать. Я же не буду требовать выполнения распорядка дня, если спальных мест в камере не хватает. А у нас сейчас все условия созданы, чтобы содержать подследственных по закону: хорошее питание, бельё меняется, душевая работает, зимой отопление нормальное, летом не жарко. Кто нарушает режимные правила – наказываем. 792 нарушения за полгода выявлено, в карцер 388 человек попали, в штрафной изолятор – 28, объявлено 376 выговоров. 

Иному ведь и морального воздействия достаточно, простой беседы. 

– Серьёзные попытки противостоять администрации часто бывают?

– У нас на профилактическом учёте стоят склонные к нападению, захвату заложников, дезорганизации нормальной деятельности учреждения. В этом году зарегистрировано12 случаев применения спецсредств. Были попытки нападений на сотрудников учреждения. Двух девушек недавно за это осудили, одна получила дополнительно к основному сроку два года, другая – два с половиной. Физическую силу приходится применять, если обвиняемый не подчиняется законным требованиям. Например, сопротивляется при проведении обыска. На учёте состоят также склонные к побегу – таких на сегодняшний день 11 человек. 

– И сколько убежало?

– За мою бытность один сбежал в 2002 году – осуждённый отряда хозобслуги. Выехал на машине с мусором в 30-градусный мороз, два года его искали. Задержали в Ставрополье. Он там рабом был у граждан кавказской национальности, баранов пас, за кусок хлеба вкалывал целый день. Сам уже рад был сдаться. 

– Массовые голодовки – это ЧП или обычное дело? Каждый год такое случается?

– В этом году были лишь единичные случаи отказа от приёма пищи. Законом предусмотрено в таких случаях принудительное кормление, умереть мы никому не дадим. Если доктора считают, что существует угроза здоровью человека, то через зонд ему вводится питательная смесь. Больше одного раза никто на такую процедуру не соглашается, сразу начинают есть. А в основном убеждаем. Отказ от приёма пищи – это ведь нарушение установленного режима содержания. При соответствующем заключении доктора мы ещё и наказываем за то, что обвиняемый умышленно причинил вред своему  здоровью. Но бывает, что  деструктивные элементы пытаются организовать массовую голодовку, чтобы навязать свои условия администрации учреждения. Сейчас заканчивается расследование, скоро в суд будут передавать уголовное дело по статье 321 УК – дезорганизация нормальной деятельности учреждения. Несколько человек хотели здесь установить свой порядок в прошлом году. Одного из них, кстати, смотрящим по тюрьме пытались провозгласить в своё время. Они начали поднимать народ на акцию протеста – массовую голодовку, но ничего у них не получилось. Мы это сразу пресекли и дали правовую оценку. 

Причём, когда возбудили уже уголовное дело, наши сидельцы стали активно общаться через адвоката с криминальными авторитетами, которые на воле пытались их поддержать. Но мы во взаимодействии с правоохранительными органами граждан успокоили, сотрудники ФСБ объяснили им, что нехорошо вмешиваться в дела следственного изолятора. «У вас, – сказали, – своих проблем хватает, присмотритесь к ним внимательно». И указали авторитетам на их проблемы. Заключённые прекрасно понимают, что конфликтовать с нами себе дороже. Мы же ничего не забываем. В местах лишения свободы пойдёт потом этот след, что осуждённый участвовал в акции неповиновения. А это повлияет на условно-досрочное освобождение, на положение в колонии.

– Из воров в законе сейчас кто-нибудь сидит?

– Воры периодически следуют транзитом, здесь долго не задерживаются – бывает, месяца на два. Но у нас много людей с интересными судьбами. Сейчас сидит человек, который в своё время получил исключительную меру наказания – расстрел, потом её заменили на 15 лет лишения свободы. Он их отбыл и уже  опять в тюрьме – за грабёж. Казалось бы, судьба уберегла от расстрела, дала такой шанс… 

– Вы проводите приём заключённых по личным вопросам? На что они жалуются обычно? И как записываются на приём?

– Зачем им записываться. Я еже-дневно следственный изолятор обхожу, карцерные помещения, по всем корпусам утром идёт просчёт – количественная проверка, людей из камер выводят. Там общаюсь с нашими подопечными, если у кого есть желание подойти ко мне на личный приём – пожалуйста. Когда у них проблемы возникают – решаем, что от нас зависит. Но они в основном на следствие жалуются. Моя задача, если обвиняемый жалобу написал, проследить, чтобы она дошла до адресата, сообщить ему исходящий номер корреспонденции. Бывают и другие вопросы, кому-то надо помочь связь с родственниками восстановить. Но сейчас общественные организации успешно работают. Особенно много помощи от уполномоченной по правам ребёнка в Иркутской области Светланы Семёновой. Она детдомовских подростков знает практически всех в лицо, контактирует и со следствием, и с нами. Её специалисты здесь работают постоянно.  

– Когда общаетесь с заключёнными, интересуетесь, за что они сидят?

– В тюрьме не спрашивают, за что сидишь. Ответ будет один: посадили ни за что. Здесь все невиноватые. Да мне и неважно, что человек натворил на воле, главное, как он собирается в изоляторе себя вести: настроен нарушать режим или общий язык находить с администрацией. 

– Почему лидер Братского преступного сообщества Скрипник сидел в одиночке? У вас проблемы с ним были?

– Он не сидел в одиночке. Сидел или в карцере за нарушения, или в камере обычной. А один, потому что компаньона ему подходящего найти не могли. Не простой он человек. Кстати, Скрипник всегда утверждал, что он лишь бизнесмен, который волей обстоятельств попал в места лишения свободы и никакого отношения к организованной преступности не имеет. Как позднее и другой лидер «братских» Моляков, осуждённый за бандитизм на 25 лет. Никто из них в открытую не заявлял, что является лидером преступной организации. 

– А фильм «СИЗО Иркутска – территория пыток» при вас появился в Интернете?

– При мне. Ничего страшного. Провели проверки – все, какие возможно – следственный комитет, прокуратура, представитель уполномоченного по правам человека в РФ, сотрудники центрального аппарата ФСИН. Никто – ни правоохранительные органы, ни общественные правозащитные организации – никаких нарушений со стороны администрации учреждения не выявили. Просто у обвиняемого Молякова и его подельников была такая позиция защиты: они пытались на присяжных повлиять, создать общественное мнение. Осудили их 19 мая, а фильм замелькал в марте. 

– У вас такая выдержка, клеветой не проймёшь, хотите сказать?

– Я в молодости 8 лет боксом занимался, был двукратным чемпионом Ивановской области, 15 лет служил в стройбате и вот уже 14 лет в тюрьме. Меня трудно запугать. 

– Вы говорите, что сейчас СИЗО живёт не по понятиям. Но смотрящий-то в тюрьме есть?

– Криминальные лидеры в изоляторе есть постоянно. Пространство пустоты не терпит: один ушёл в колонию – другой возникнет. Они пытаются какую-то иерархию создавать всё равно. Но смотрящий здесь один – это я. Авторитет в законе. Конкурентов не вижу по морально-волевым качествам. 

– Когда намерены покинуть этот пост?

– Я хочу, чтобы срок службы у меня был больше, чем мой возраст. Сейчас имею 29 лет службы по календарю, общая выслуга – 41 год. А возраст – 45. 

– Думаете о том, какой след оставите после себя в тюрьме?

– Порядок в корпусах, выполнение заключёнными всех законных требований – какой ещё нужен след. 

– Кто может оценить порядок в закрытом учреждении! Ходит слава, что вы тут целлофановые пакеты заключённым на головы надеваете. 

– Люди моей профессии в нашем народе никогда любимы не были и не будут. Я и мои подчинённые иллюзиями себя не тешим: тюремщик всегда останется тюремщиком. Но кому-то надо делать эту работу. Мы её делаем, и делаем качественно, я считаю. Я же не золотой червонец, чтобы всем нравиться. Зачем мне оправдываться за то, чего не было. Есть компетентные органы, пусть разбираются. 

– Но вы можете дать слово офицера, что у вас в учреждении на самом деле всё по закону, не избиваете никого?

– Я никого не бью. И сотрудники тоже – зачем им это? Им же не доплачивают за то, чтобы выколачивать из кого-то показания. У них свои задачи, главная – не допустить ЧП.

– Раньше одним из основных показателей служебной деятельности было раскрытие преступлений прошлых лет.

– Так это когда зона была в системе МВД, сейчас нет таких показателей. Преступления мы здесь не раскрываем, только оказываем помощь правоохранительным органам, но это разные вещи. Пришёл запрос – ответили. Обратился гражданин: хочу заявить о том, что я убил в таком-то году. Оформили явку с повинной, отправили в правоохранительные органы. 

– Кто-то поверил, что сам человек к вам пришёл и сказал: «Ой, я убил, чуть было не забыл, да во мне совесть проснулась».

– Полно таких. Кому-то неохота на волю выходить просто. Срок заканчивается, он говорит: можно, я явочку с повинной сделаю? Они кому нужны на воле-то?  А здесь мы о них заботимся. У нас некоторые выходят, по два дня гуляют и совершают новое преступление. Подходит гражданин к ларёчку, пиво просит, бутылочку выпивает и говорит: «Девушка, вызывай наряд, я тебя ограбил». Серьёзно, было такое в Иркутске. Приезжают сотрудники. Он предупреждает: «Ребята, вы бутылочку в целлофановый пакетик положите, на ней «пальчики» мои, это вещдок, не сотрите». Всё – открытое похищение чужого имущества. 

– Сейчас не так просто в СИЗО попасть, санкцию даёт суд.

– Согласен. Но какое решение примет суд, если у человека нет жилья, работы, а сам он заявляет, что и дальше будет совершать противоправные действия? 

– Настолько хорошо сегодня в тюрьме?

– В тюрьме не может быть хорошо. Просто некоторым людям здесь гораздо лучше, чем там, за забором. Особенно в зимний период. Здесь теплее и лучше кормят. Когда у меня спрашивают, где работаю, я отвечаю: в гостиничном бизнесе – мы всегда рады старым и новым клиентам. 

– И сколько ваших клиентов от «хорошей жизни» повесились?

– Суицидов в этом году было два. Покончила с собой женщина, ранее сидевшая за сбыт наркотиков. Опять попалась, только заехала в СИЗО и в первый же день повесилась. Вторым был парень, которого задержали за кражу и попытку дать взятку сотруднику правоохранительных органов. Тоже за сбыт наркотиков раньше сидел. Они оба из цыганской диаспоры. Видимо, стали ей не нужны. Паренёк общак их прошляпил в своё время. Здесь его на судебно- психиатрической экспертизе признали вменяемым, по её окончании он как раз и повесился. Суицид предугадать вообще невозможно. Нет такой методики в мире. Но есть профилактические мероприятия, которые мы выполняем в полном объёме. 

– Не могу не спросить о баланде. Когда мы последний раз фоторепортаж делали, у вас был повар 5 разряда из ресторана. Хорошо кормил.

– Какая баланда! Кормим подопечных по нормам для солдат срочной службы. Разница только в количестве отпускаемой туалетной бумаги. Солдату полагается в месяц 50 погонных метров, заключённому – почему-то 25. А поваров мы теперь сами готовим. На территории учреждения открылось ПТУ, из других изоляторов к нам присылают на обучение людей. За качеством питания заключённые сами следят. Попробуй хлеб плохой испеки, сразу шум поднимут. Меню в тюрьме по диетам – семь «столов» в зависимости от болячек. С гастритом одна диета, для ВИЧ-инфицированных – другая и т.д. На приготовлении пищи и обслуживании котельной работают осуждённые общего режима, ранее не содержавшиеся в местах лишения свободы. Мы сами их подбираем для хозобслуги, зарплата у них не ниже минимальной. Сейчас в отряде хозобслуги 113 человек. 

– А сколько у вас всего подопечных?

– Сегодня сидят 1258 человек, из них 52 несовершеннолетних, 147 женщин, причём четверо с грудными детьми. Они беременными сюда приезжают, после родов сами решают – с собой ребёнка в СИЗО брать или родне отдать. Условия для мамочек и малюток здесь прекрасные, доктора следят за их здоровьем. Да сейчас на условия практически жалоб нет: по лимиту в СИЗО может содержаться на 200 человек больше. На каждого заключённого приходится свыше четырёх предусмотренных законом квадратных метров. Это при том, что 10% площади постоянно под ремонтом. В одном конце тюрьмы красить закончил, в другом начинать надо. Непрекращающийся ремонт, из стройбата я, считай, и не уходил. Здесь нельзя по-другому, всё-таки 17 тысяч человек проходит через следственный изолятор ежегодно.  

– Ещё в каких-нибудь регионах есть тюрьмы с двухкомнатными камерами?

– Я такого не встречал. Но мы просто вынуждены были объединить камеры, в клетушках невозможно нормально людей размещать. Сделали в камерах спальню и столовую. 

– И икрой в других изоляторах заключённых не кормят.

– Так ведь за их же деньги. Пусть кушают на здоровье. Заработанные деньги возвращаются в учреждение, и я их трачу на то, что необходимо: краску, цемент, оборудование для спортзала. У нас магазин есть не только для родственников, но и для заключённых. Причём мы их туда выводим, хотя полагается раздавать прайс-лист и принимать заказы. Но тут генерал нас поддержал: какая торговля, если человек товара не видит! Примерно 500 арестованных имеют на лицевом счёте деньги и могут себе позволить покупки. 

– А много таких, кто в тюрьме впервые с цивилизацией столкнулся?

– Несовершеннолетних порой приходится учить пользоваться туалетной бумагой, они её не видели. Все унитазы сломали, пока мы чаши типа «Генуя» не установили. 

– Это новый вид параши? 

– Ими пользуется вся Европа. Откуда возникло название, знаете? Генуэзские купцы стали торговать с мусульманами, а те не садятся на унитаз. 

– Кто сейчас сидит в подвале, где камеры осуждённых на пожизненное?

– Нет никаких подвалов в СИЗО. Камеры для тех, кто осуждён на пожизненное лишение свободы, расположены на первом этаже режимного корпуса. Там сейчас содержатся четверо, все – знакомые вам лица. Бердуто, лидер так называемых «пожарников», теперь у нас потерпевший. Он доехал до Свердловска и вспомнил, что в начале 2000-х на него было организовано покушение одним из авторитетных граждан города Ангарска. Дело сейчас областной суд рассматривает. Заказчик, посредник и исполнитель нападения на Бердуто сидят под стражей в СИЗО. «Молоточник» Ануфриев знакомится с протоколами судебных заседаний – приговор не вступил в законную силу, дело ещё не передано в Верховный суд. Романенко, осуждённый за убийства в Тулуне, и Новосельцев из банды Андреевского тоже пока у нас. Ко всем приходят на свидания родственники.   

– Есть ещё кандидаты на пожизненное среди арестованных?

– Хватает. У нас сидит, например, бывший сотрудник милиции из Ангарска, которому вменяют 24 убийства, сейчас ещё пошли эпизоды по другим регионам. Педофилов у нас порядка 30, содержим их теперь отдельно от других заключённых. Когда Вокин, обвиняемый в убийстве полицейских, одного убил, мы сделали выводы.

– Чиновников тоже стало больше среди обвиняемых. С ними проблемы бывают? 

– Нет, побольше бы таких заключённых. Конечно, в каждой деревне есть свой дурачок, но в основном они нормально сидят. Дисциплинированный народ, им не надо объ-яснять про права и обязанности, на русский язык законы переводить. По обвинению в должностных преступлениях сейчас примерно десяток чиновников под стражей. Плюс правоохранители, бывшие сотрудники – они занимают целый этаж режимного корпуса, 15 камер четырёхместных. Года два назад был пик по привлечению к ответственности за превышение должностных полномочий, сейчас на этом уровне статистика держится. 

Иркутскому следственному изолятору на днях исполняется 210 лет

– Как-то меняются условия работы инспекторов? Я надзирателем у вас одну смену отработала ради репортажа – очень тяжёлый труд.   

– У нас идёт сокращение сотрудников. Когда я пришёл в изолятор, в штате было порядка 500 человек, сейчас почти вдвое меньше. На 30% сократилось число сотрудников, которые дежурят у камер. Чтобы обеспечить нормальный надзор за подопечными, выход один – оборудовать видеонаблюдение и громкую связь с камерами. Сегодня уже 337 приборов установлено, в общей сложности две трети камер под видеонаблюдением находятся.

– С кадрами нет проблемы?

– Людей хватает, особенно после того, как по зарплате нас уравняли с МВД. 

Молодёжь идёт после армии. Есть и разгильдяи – 52 сотрудника в этом году наказаны в диспиплинарном порядке. Были две попытки передачи наркотиков, уголовные дела возбуждены, скоро суд.

– Уверены, что сейчас нет в камерах сотовых телефонов?

– Они появляются в камерах периодически, важно, с какой скоростью мы их оттуда достаём. Успеваем. В основном запрещёнными предметами заключённых снабжают адвокаты и родственники через передачи. Но сейчас всё больше передач оформляется через наш магазин (8335 за полгода). Цены там не выше, а иногда и ниже розничных, товар сертифицированный. Телефоны-автоматы теперь установлены в каждом корпусе: с разрешения следователя в этом году около двух тысяч раз заключённые разговаривали с родственниками. Те обвиняемые, которые с головой дружат, делают это легально, а не пытаются сюда телефон сотовый протащить. 

– Как жена и дети относятся к тому, что вы пошли в тюремщики? 

– Хорошо относятся. Супруга знает, что любовница у меня старая и страшная – тюрьма называется. Старшая дочь тоже работает в уголовно-исполнительной  системе. Начинала в СИЗО младшим инспектором, папа не пристраивал, с рядовых до старшего сержанта дослужилась. Младшая дочка в этом году  школу окончила с серебряной медалью, в медицинский собирается поступать.

– Свои недостатки вы знаете?

– Чем старше, тем вреднее. И жена и сотрудники – все жалуются. Никогда ничего не забываю. Чего вы хотите от главного тюремщика? Требовательный, расхлябанности не люблю. Когда языком шлёп-шлёп, а на деле ничего – терпеть не могу. 

– Почему у вас в кабинете на самом видном месте не портрет президента страны, как у других начальников, а икона Спасителя?

– Батюшка сказал: выше Него никого нет. Отец Александр эту икону мне подарил, он церковь строит у нас на территории. Когда-то здесь была церковь, а при советской власти купол снесли и надстроили этаж для заключённых. Саму тюрьму при царе называли «Белый лебедь». Здание было белое, и от центральной части расходились два плеча – словно крылья. 

– Вы хорошо знаете историю учреждения?

– Не скажу, что хорошо, только в областном архиве 9 томов лежат. Но знаю, что 210 лет назад на этом месте была построена деревянная тюрьма. Когда её снесли, на том же лиственничном фундаменте поставили каменное здание.  Постепенно всё больше арестантов стало проходить через губернию. Когда-то весь тюремный отдел Иркутской губернии находился в моём нынешнем  кабинете. 

– Музей Колчака приносит учреждению прибыль?

– Он у нас не для прибыли, а чтобы люди посмотрели и убедились: не всё так страшно в этой жизни. Общаемся здесь с посетителями, вопросы нам задают про «территорию пыток», фильм «Зона». Насмотрятся люди всякой ерунды. Заявки идут от организаций, иногородних много. Один профессор из Москвы приезжает сюда писать научную работу. Говорит, здесь такая энергетика, голова хорошо варит. За полгода человек 700 посетили наш музей. Подобные есть в Бутырках, Крестах, в Красноярске, но там маленькие, в одну камеру, а у нас три камеры. Православная церковь попросила разместить экспозицию, посвящённую репрессированным священникам. 

– Как иркутский изолятор выглядит на фоне других подобных учреждений в стране? 

– В передовики мы сильно не рвёмся, но находимся в первой десятке по России. По крайней мере, по условиям содержания и выполнению требований закона иркутский изолятор – один из самых лучших. 

Биографическая справка

Мокеев Игорь Рудольфович родился 19 августа 1967 года в г. Иванове. В 1984 году поступил в Тольяттинское высшее военное строительное командное училище. В 1988 году получил диплом инженера-строителя и был направлен для прохождения службы в г. Усолье-Сибирское Иркутской области на базу ВВС «Белая». В 1994 году с должности командира военно-строительной роты переведён в Иркутск на вышестоящую должность начальника штаба военно-строительного батальона управления инженерных работ. Уволен в 1999 году по организационно-штатным мероприятиям в звании майора. С июня 1999 года работает в Иркутском следственном изоляторе №1 в должностях старшего инспектора отдела режима, начальника организационно-аналитического отдела, затем отдела режима и охраны. С 2005 года – заместитель начальника СИЗО-1 по режиму. В феврале 2008 года возглавил ФКУ СИ №1 ГУ ФСИН России по Иркутской области. 

Полковник внутренней службы. Награждён медалью Минобороны России «За отличие в военной службе» 3 степени, медалями ФСИН РФ «За усердие» 2 степени, «За службу» 1 и 2 степени, серебряной медалью «За вклад в развитие уголовно-исполнительной системы».

Женат, две дочери.