Те, с кем сводит судьба на эти долгие и стремительные 28 дней, наполненные огромной внутренней работой, интенсивными переживаниями, открытиями и озарениями, становятся навсегда близкими и родными. Словно товарищи, с которыми вместе удалось пережить крушение или катаклизм. Сергей из Бурятии, Ольга из Вышнего Волочка, москвич Игорь, питерцы Марина и Андрей, Ирина из Твери, Сева из Молдавии, Костя, исколесивший чуть ли не всю нашу родину в своём неприкаянном, цыганском житье-бытье… Нас было около тридцати. Мы были очень разными по возрасту, образованию, складу характеров, материальному статусу. Нас объединяло только одно – алкоголизм. А значит, отверженность, ненависть к самим себе, непосильный невидимый горб страха, стыда, утрат и страданий. И практически всем нам больше некуда было идти. Мы уже прошли холод больничных палат, эксперименты гипноза и кодировок, сеансы психологов и опыты бабушек-знахарок. Последним пристанищем для нашей надежды, едва уловимой, как мерцающий в тумане огонёк, оставался этот дом. 

Я помню, сколько скептических мыслей роилось в моей забубенной голове, когда я катила свою дорожную сумку вверх по дороге от станции, волнуясь и робея. Ну что, казалось мне, может случиться со мной нового, чудотворного всего лишь за четыре недели, если долгие годы борьбы с коварным недугом не дали надёжных результатов? Какие такие фокусники – психологи и консультанты – изловчатся повернуть в тайниках моей личности неведомый клапан, который перекроет доступ смертельного яда в мою отравленную кровь? До сих пор это никому не удавалось.

Дни, проведённые в Доме на горе, оказались наделены какими-то мистическими свойствами времени. Они очень долго тянулись, выматывая к ночи, словно галерный труд, а когда пролетели, предстали как целая эпоха, которая не кончилась за порогом, не оставила по пути на электричку, а осталась сопровождать меня на освещённой дороге к новой жизни. 

«Целительство» в Доме на горе исключает медикаментозные методы. Идёт кропотливая работа с душой, глубокая вспашка психики. Алкоголизм во всём его безобразии – только вершина айсберга, чья львиная доля скрыта под тёмными водами памяти и подсознания. Он сам по себе – только следствие искалеченных представлений о мире и о себе, о взаимоотношениях с людьми, природой и обществом, с Богом, о котором, как правило, у больного химической зависимостью нет сколько-нибудь живого понятия. Все эти ложные и болезненные установки становятся благодатной почвой, из которой и расцветает зловещий сценарий самоуничтожения. Поэтому «лечить» надо не сам алкоголизм, а идти глубже – в сердцевину окутанной мраком души, в её «закулисье», где даже от самого себя человек прячет истинные причины своих нездоровых реакций и поступков. 

Удивительным и волнующим было еженедельное действо под названием «групповая психотерапия» с «горячим стулом» в центре большого круга. На этот стул вызывался отважный доброволец. Этот человек вряд ли был реально смелее своих соседей. Но страдания от неразрешимой застарелой личной проблемы скопились в нём до такой критической массы, что пересиливали даже страх публичного обнажения и осуждения. Сев на стул, как на раскалённую сковородку, он соглашался открыть с помощью психолога – прямо здесь и сейчас, под внимательным взглядом десятков глаз – самую жгучую страницу своей биографии.

В тот, революционный для меня, день к «горячему стулу» шагнул Витя. Маленький состарившийся мальчик лет за пятьдесят, без дома, без семьи, без работы. Он жил среди нас, как бы всё время судорожно извиняясь за своё существование, за выщербленный рот, неуклюжую походку на артрозных переломанных ногах, за тугодумие и косноязычие, за ведомые и неведомые нам грехи. Вина – тотальная и необоримая – была его манифестом, стыд – приросшей маской, под которой кровоточила измученная страхами душа. 

Психолог Виталий Николаевич,  большой виртуоз своего дела, бережно помогает побледневшему человеку в неестественной закрытой позе начать нелёгкую исповедь. Витя начинает её путано, сбивчиво, но постепенно вовлекается в «магию» процесса и раскрывается всё смелей. Он говорит о парализующем страхе перед отцом – семейным деспотом, чьи пьяные дебоши терзали его, трёх-четырёхлетнего ребёнка, и до немоты запуганную мать. Говорит про невыносимый стыд и унизительную беспомощность, когда отец избивал мать у него на глазах. Про зверскую схватку взрослого пьяного чудовища с соседом-собутыльником, после которой дрожащий ребёнок увидел на стальной подстилке перед печкой кровь и вырванный глаз. Одну за другой он выворачивает перед нами мрачные фантасмагории своего детства. Вспоминает обиды отроческих лет, когда мать сокрушённо сетовала на него, двоечника и сорванца: «Лучше бы я тебя не рожала! Не плодила бы такую же мразь, как твой 

отец». Витя захлёбывается судорожным дыханием, поджимает под себя ноги, прячет в коленях лицо. Он плачет.

Осторожный голос психолога предлагает ему поговорить с отцом, прямо из сердца к сердцу. Сказать всё, что боялся и не смел сказать, услышать то, что так жаждал услышать, но так и не услышал.

Я сижу, вжавшись в твёрдую спинку, как будто это подо мной, не под Витей «горячий стул». Задыхаюсь от волнения, как будто не он метафизически встречается с отцом, а я смотрю сейчас в суровые глаза своей матери, слушаю её властный, «бронированный» голос, вздрагиваю от её хлёстких оценок и грубых окриков, которые преследуют меня в каждой жизненной неудаче. Я тоже оказываюсь на этом невидимом мосту, где можно высказать невысказанное, попросить о несбыточном, повиниться в непоправимом. «Почему ты так мучила меня, мама, заставляя бояться, прятать подлинные чувства? Почему за  твою похвалу надо было выслуживаться, вытягиваться на цыпочках, бить рекорды? Отчего ты не хотела приголубить меня просто так, никогда не звала дочкой, а потом винила, что я неласковая, недостаточно кроткая? Мне так нужно было твоё тепло в детстве и потом, когда посыпались неудачи и потери. Мы так и не сблизились с тобой, так и не примирились по-настоящему. Я так и не смогла заслужить твою любовь. И не сумела стать любимой ни для кого другого. Мне холодно и одиноко на свете. Я – как выпавший из гнезда птенец, не способный стать на крыло. Я – всё та же маленькая девочка. Я жду твоего прикосновения, мама, твоей колыбельной песни. Я нуждаюсь в тебе, зову тебя и люблю…»

Витя просит прекратить «эксперимент». Его приходится прервать незавершённым. Виталий Николаевич чуть огорчён: он так надеялся, что ещё вот-вот – и наш товарищ простит и вернёт себе своего больного несчастного отца. Этого не случилось. Но «горячий стул» не остался без трофея. На нём Виктор оставил свою боль и вину, свою бесполезную скорлупу одиночества, которая всё равно ни от чего не могла защитить. Он смог раскрыться, довериться нам, он получил нашу искреннюю поддержку и понимание. Каждый пожелал выразить ему сопереживание: обняться, пожать руку, прижаться к щеке, шепнуть доброе слово. И это не было ритуалом, дежурной процедурой. Это шло от души.

Я тоже обняла смущённого, оттаявшего, уже не чужого человека. И сквозь слёзы освобождения призналась: «Прости меня, Витя! Я невольно «украла» твою награду за смелость сесть на этот пугающий стул. Я примирилась со своей мамой. Я простила её и получила прощение. Я больше не сирота». И меня тоже стали обнимать, ничего не говоря и всё понимая. Мы все знали: души у нас и жизни наши после этого удивительного события будут новые, не такие, как вчера, как много лет борьбы и страданий.

В Дом Надежды стремятся
из пропасти отчаяния

В конце месяца Дом Надежды справлял свой день рождения. В назначенный выходной приехали гости – сотни людей, чьи судьбы изменились на этой горе. Приехали с семьями, с детьми и внуками, с ясными глазами, открытыми лицами и сердцами. Большой общий сход не обошёлся без переклички. Над зелёной лужайкой у сцены один за другим выкрикивались названия городов, а в публике то там, то здесь откликались весёлые стайки трезвенников. Многие из них, получив здесь освобождение благодаря милосердию спонсоров, теперь сами помогают Дому своими благотворительными взносами.

– Питер!

– Мы!!! – могучим хором.

– Москва!

– Здесь Москва!

– Нижний Новгород! Тверь! Рязань! Казань! 

– Вот они мы!

– Южно-Сахалинск! Магадан! Кызыл! Калининград!

Громкие отклики тонут в ликующих аплодисментах. Несколько минут не смолкают голоса и хлопки. Слышу имя и моей малой родины:

– Иркутск, Байкал!

Набрав в грудь побольше воздуху, подпрыгивая, кричу и слышу, что нас в толпе не меньше десятка.  

Он действительно стоит на горе, этот Дом Надежды. На эту гору, как измученный мифический герой, катят страдальцы огромные камни своих обид, неудач, извращений и фобий, толкают неподъёмные глыбы гордыни, ложных ценностей и притязаний. А отсюда уходят налегке. Ведь оно легко – бремя любви и прощения. Это дары Горы, которые не иссякнут, которые обещаны каждому, кто переступит в смирении и надежде гостеприимный порог. Может, не всем без исключения. Но это уже зависит от вас самих. Ищите – и найдёте. Стучите – и вам откроют. Просите – и получите.