Миссия «Сосны»

Почти семнадцать лет назад Сергей Дзядко, окончив школу, сделал свой выбор, поступив в Иркутский государственный  политехнический институт  на геологический. Однако это была лишь простая формальность: другого решения представитель известной в Иркутске  династии принять просто не мог.

– Первыми геологами в семье стали мои дедушка и бабушка – Дзядок Василий Поликарпович, Ануфриева Екатерина Георгиевна. Они закончили в 1947 году геолого-почвенный факультет Иркутского госуниверситета, с этого момента началась их геологическая жизнь. Специализировались они на полиметаллах. Сначала оба поступили на Таракский комбинат в Красноярском крае, а через год были переведены в Кличкинскую геологоразведочную партию. Тогда она относилась к Восточно-Сибирскому геологическому управлению и базировалась в крупном посёлке Кличка Читинской области (сейчас – Забайкальский край); мне довелось побывать в посёлке уже в 1990-х. Когда там работали мои дед и бабушка, жизнь в посёлке кипела: работали школа, больница и так далее – вся инфраструктура для геологов и их семей. Население – около тысячи человек; непосредственно геологоразведкой занималось человек 200, но практически все остальные были так или иначе к деятельности этой причастны.

Задачей геологов в Забайкалье было изучение полиметаллов. За период работы в Кличкинской партии (до 1955 года) дед и бабушка участвовали в открытии трёх месторождений.

В период конца сороковых – начала пятидесятых в стране активизируются поиски урановых объектов. Приказом Совета министров Союза ССР создаётся первое геологоразведочное управление, специализирующееся именно на поисках урановых руд. Кличкинскую партию целиком передают в состав Сосновской экспедиции первого геологоразведочного управления. Но тогда это было засекреченное направление. Слово «уран» вообще нигде не присутствовало. Связано это было, в первую очередь, с военной программой Советского Союза. Хотя советская геология в принципе имела такую специфику – засекречивалось большинство сведений по запасам полезных ископаемых в стране. Некогда секретные объекты статус свой сегодня потеряли.

– Геологов, которых выбрали для работы по новому для страны направлению – урановому, что-то отличало от остальных специалистов? По какому принципу проходил отбор?

– Надо заметить, что тогда особо не спрашивали – хочешь или нет работать. Страна сказала – надо, значит, надо. Набирали же для работы в «Сос-не» наиболее квалифицированных. В основном тех, кто занимался полиметаллами, сталкивался с урановыми оруденениями. Специализированной подготовки геологов по отдельным направлениям в Советском Союзе ещё не существовало, все имели широкий профиль. Только намного позже в Москве, Томске, Иркутске началось подготовка «уранщиков».

Вот так и случилось: мои бабушка и дедушка вошли в ряды людей, занимавшихся поисками урана в Иркутской области, Якутии, Бурятии и Забайкалье. В Забайкалье, кстати, если рассматривать всю территорию СССР, сосредоточены одни из самых крупных урановорудных провинций. На том же уровне с этой территорией – Казахстан. Одним из первых выявленных урановых объектов стало месторождение Оловское в Забайкалье.

В Иркутск Василий Поликарпович и Екатерина Георгиевна вернулись в 1959-м, уже в статусах главного инженера Сосновской экспедиции и руководителя минералогической службы экспедиции. Началась работа, не связанная с полевыми выездами.

С 1979-го дед стал заместителем директора по южной группе партии. Она включала в себя работы не только в России, но и в Монголии. Советскими геологами разведано там более 90% урановых месторождений. И только после 1992-го, по известным причинам – из-за экономической, политической ситуации в нашей стране, сворачивается направление в Монголии. К тому времени дед и бабушка уходят на пенсию.

О романтике и мифах

– Кто принял их «вахту»? Много последователей геологического дела в вашей семье?

– В «Сосне» работал также мой отец. Он по образованию инженер-строитель, но работа тесно связана с геологоразведочной деятельностью. В период активной геологоразведки началось не менее активное строительство геологических посёлков с больницами, детсадами, спортзалами, школами, котельными. Люди если выезжали в полевые посёлки, то их жизнь и жизнь их детей полностью обеспечивалась социальной инфраструктурой. Такой работой и занимался мой отец. Первым «объектом», где он трудился после окончания вуза, стал Краснокаменск – крупный строящийся город в Читинской области, куда мы переехали всей семьёй.

Работал отец в посёлках Северный Баунтовского района Бурятии, Октябрьский в Забайкалье (недавно его расселили), Бада в Забайкалье. Пять лет родители вместе с нами, детьми, жили в посёлке Дорнот в Монголии. Геологи, геофизики, буровики, шахтёры, проходчики – основные жители посёлка, командированные из Советского Союза, чтобы трудиться на рудных объек-тах. Сюда многие стремились – было интересно поработать в Монголии, но отбирали кадры по жёстким критериям, ведь Монголия считалась «заграницей». Закончилась для них всех деятельность здесь также в 1991-м.

– Получается, вам вместе с семьёй довелось немало поездить по стране и даже за её пределами. Такой образ жизни повлиял на личный выбор профессии?

– Да. Но ещё и рассказы моих родственников о полевой жизни, о начале трудовой деятельности, об экспедициях, которые сильно отличались от современных. Дед и бабушка работали в ту эпоху развития геологоразведки, когда людям их профессии приходилось прокладывать первые маршруты туда, где раньше действительно никто не бывал. Сейчас даже на самых отдалённых месторождениях в тайге у людей есть спутниковая связь, а раньше у них было только одно – романтика.

– Но полевые экспедиции – это не только романтика…

– Те, кто задумывается над выбором профессии геолога, это прекрасно понимают. Поэтому и популярность профессии сегодня намного меньше, чем в советское время. Молодёжь сюда не стремится: как минимум, на первых порах своей карьеры надо находиться в постоянных разъездах, по шесть месяцев  в году пропадать в полях.

После третьего курса учёбы в политехе я пришёл на практику в «Сос-ну». Тогда и познакомился с настоящей работой в поле. Мы выезжали на Шангулежскую площадь – Присаянье, западнее от Нижнеудинска. Больше трёх месяцев жили в палаточном лагере, занимались поисками маршрутов, картировали поверхность, выявляли признаки урановых проявлений, делали геофизическую съёмку, отбирали пробы.

– Существует мнение, что эта специализация романтичной профессии ещё и не совсем полезна для здоровья.

– Основной признак урановых проявлений – это радиоактивность. Отсюда и идёт очень много мифов вокруг нашей специальности. Но существуют определённые правила безопасности при изучении радиоактивных материалов. Если их соблюдать, то заниматься исследованием урановых месторождений – не страшнее, чем дорогу переходить. Если упрощённо, то тут два основных правила: работать как можно дальше от объекта и как можно быстрее.

А если серьёзно, то не надо забывать: урановая руда это не тот обогащённый уран, который используется на атомных станциях или в ядерном оружии. На самом деле, напрямую с рудой иметь дело геологам приходится нечасто.

– То есть в руки вы её не берёте?

– Очень редко – в момент составления документации, при лабораторных исследованиях. И это – небольшие образцы размером, к примеру, пять на десять сантиметров. При обычном прохождении рентгеноскопии доза облучения сильнее. 

Кроме того, существуют приборы, которые позволяют брать замеры радиоактивности дистанционно. Так, лучший друг геолога-«уранщика» – радиометр «СРТ-68» (для измерения радиоактивности). Когда он был изобретён – название говорит само за себя. Но сейчас есть его усовершенствованные модификации.

Если же приходится брать руду в руки, то можно это делать и без перчаток. Главное, следить, чтобы сама пыль не попала на слизистую, внутрь, элементарные правила соблюдать – руки после работы с ураном не забывать вымыть. Обязательно – используем респираторы.

– А какие-нибудь социальные льготы для «уранщиков» положены: можно выходить на пенсию раньше или получать молоко за вредность?

– Это только для работников наших лабораторий, которые более длительное время, чем «полевики», работают с ураном – изучают руду под микроскопом, проводят различные анализы. Труд их квалифицируется как вредный, и льготы они действительно получают. В том числе – сокращённый рабочий день.

Я знаю геологов, которые долго трудились и в шахтах, и в штольнях. Профессиональных заболеваний, связанных с радиацией, насколько мне известно, у них, к счастью, нет. 

Из секретной – в актуальную

– Большой задел для работы молодым геологам-«уранщикам» оставили их предшественники?

– За практически сорокапятилетнюю историю поисков урана в Советском Союзе поверхность у нас изучена хорошо. Сейчас все наши поиски направлены на обнаружение месторождений, которые слабо проявляются на поверхности, либо вообще не проявляются. Приоритет в этой работе отдаётся Восточной Сибири: 70% всех государственных ассигнований на поисковые работы приходится сейчас на Иркутскую область, Бурятию и Забайкалье. 

В составе «Сосновгеологии» сегодня поисками занимаются два структурных подразделения – Центральная геологическая партия и поисково-ревизионная партия. Общее количество их сотрудников в период активной работы доходит до ста человек. Это вместе со студентами, которые приходят на практику; штатная численность же в пределах шестидесяти. Поисковая партия работает на севере Иркутской области, на границе с Якутией, где сезон работы ограничен, а местность труднодоступная: сначала добираться надо поездом, потом на лодках и пешком.

Главное направление, которым занимается Центральная партия, – Витимский ураново-рудный район. Первые месторождения в районе открыты были в советское время, но масштабные работы начались в 2004 году. В России существует положение о том, что доступ к урану – стратегическому сырью – имеют только госструктуры. Поэтому на Витимской группе месторождений работает сейчас концерн «Атомредметзолото» (структура госкорпорации Росатом. – Прим. «СЭ»), он запускает комбинат по добыче урана. Комбинат уже действует, но пока не вышел на проектную мощность. Задачи «Сосновгеологии» как госпредприятия (находится в подчинении федерального ведомства – Роснедра) – наращивать минерально-сырьевую базу, искать новые месторождения на фланге Витимского ураново-рудного района. 

Запасов, обнаруженных нашими предшественниками, хватит для деятельности комбината где-то на 40 лет. Нам надо этот срок продлить – хотя бы ещё на такой же период. Тем более, что годовую потребность в уране страна за счёт собственных ресурсов обеспечивает лишь на 30%. Это около трёх тысяч тонн, когда всего требуется десять. Остальное Россия пополняет частично из «складских» запасов, частично – при добыче на месторождениях в Африке, Канаде, где Росатом имеет свою долю. 

– Получается, что урановое направление опять начинает развиваться в стране, а кадров, как и во времена работы ваших деда и бабушки, опять нет?

– Молодыми специалистами, хоть и в небольшом объёме, мы всё же обес-печены. Но нет тех людей, которые бы руководили процессом геологоразведки. Это – выпускники 1990-х. Люди, которые тогда получили образование, сегодня уже стали ведущими геологами, специалистами. Но в 1990-е работы не было, в геологи никто вообще не шёл. А те профессионалы, которые обучались ещё в Советском Союзе, к сожалению, уже уходят.