Евгений Корзун: «Это был антитоталитарный фильм»
Последнее интервью про Овечкиных
В начале марта тихо и незаметно наступил очередной юбилей одной из чёрных страниц истории Иркутска – прошло ровно четверть века с того дня, когда семья Овечкиных попыталась угнать самолёт «Ту-154» за границу. Сегодня непосредственных участников события расспросить практически невозможно: бывший на момент захвата самолёта 13-летним подростком Михаил играет на тромбоне где-то в Испании, а в Иркутской области, в Черемхове, живёт последний представитель некогда огромной семьи Овечкиных – Татьяна. Но обо всех этих событиях широкая общественность узнала из фильма режиссёров Владимира Эйснера и Франка Герца «Жили-были семь Симеонов», снятого на Восточно-Сибирской студии кинохроники, – это был первый в стране масштабный фильм-расследование. Он появился задолго до того, как передачи в стиле «Следствие вели…» стали трендом. «Иркутский репортёр» встретился с иркутским режиссёром-документалистом Евгением Корзуном, работавшим на этой картине оператором, и расспросил о событиях тех далёких лет. Разговор получился не столько о семье Овечкиных, сколько о времени и о фильме.
Это знают все: 8 марта 1988 года Нинель Овечкина и всё её большое семейство из десяти детей, в котором семеро мальчиков организовали джаз-бэнд «Семь Симеонов», поднялись на борт самолёта, следовавшего рейсом Иркутск – Курган – Ленинград. И вскоре после взлёта пилотам передали записку: «Следовать в Англию (Лондон). Не снижаться. Иначе самолёт взорвём. Вы находитесь под нашим контролем». Чем это закончилось, тоже знают все. Юные террористы, поняв, что их обманули и посадили самолёт не в Финляндии, как обещали, застрелили бортпроводницу Тамару Жаркую. Во время начавшегося штурма застрелили мать по её собственной просьбе. И попытались застрелиться сами.
В результате неумело проведённого штурма самолёт сгорел, погибли девять человек, среди которых три пассажира. Четверо старших организаторов угона покончили с собой. Судили тех, кто уцелел, но к захвату самолёта непосредственного отношения не имел, – 28-летнюю беременную Ольгу и 17-летнего Игоря.
Так случилось, что за несколько лет до этих событий иркутские документалисты сняли небольшой фильм «Семь Симеонов» о большой и дружной семье музыкантов. Впоследствии, уже после трагедии, во время суда было снято продолжение – «Жили-были семь Симеонов», в которое попали и кадры из первого сюжета, и не вошедшие в него съёмки. Рассказывать о них и вообще вспоминать эту историю режиссёр Евгений Корзун соглашается неохотно, и чем дальше от тех событий, тем неохотнее.
В кафе Дома кино уютно, ничто не мешает обстоятельной беседе, однако Евгений Алексеевич начинает разговор с желчной фразы:
– А что, у нас уже празднуют юбилеи преступлений? Ну, дожили!
Семь Симеонов
Несмотря на преклонный возраст (в прошлом году ему исполнилось 75), Корзун сохранил неуживчивый характер и резкость суждений. Он вспоминает:
– Впервые об Овечкиных у нас на студии рассказал наш музыкальный оформитель Вадик Николенко: вот, мол, есть такая семья, живёт на окраине Иркутска, там братья организовали джазовую группу. Мы решили снять про них сюжет – тема живая, интересная. Сначала поехали знакомиться. Я не помню, не то был какой-то концерт, не то они там репетировали – тогда был в Иркутске ДК профсоюзов «Юниссиб» «на танке». Впечатление о себе они оставили приятное: большая дружная семья.
– Почему «Семь Симеонов»?
– Нинель Сергеевна мне объяснила, что название придумал старший сын Василий. Кажется, была такая сказка про семерых братьев, которые жили очень дружно и каждый делал свою работу.
В семье было семеро мальчиков: старшему, Василию, тогда было двадцать, младшему, Серёже, – шесть.
– Запуск фильма в производство – это громоздкая процедура: пока поставят в план, пока выделят финансирование, плёнку. Автором сценария пригласили уже в то время знаменитого режиссёра-документалиста Герца Франка. Сначала он хотел быть и режиссёром.
Франк Герц умер 3 марта этого года, но воспоминания, оставшиеся от работы с ним над фильмами, у Корзуна далеки от радужных.
– Он приехал сюда, снял большой кусок и к работе быстро охладел – коровы какие-то, окраина города… Он видел фильм в более чёрном цвете: отец-алкоголик бил мать, умер не то от пьянства, не то от побоев старших сыновей, которые заступались за Нинель Сергеевну. Нам всё это было неприятно. Герц, конечно, сильно помог семье, вывез их на джазовый фестиваль в Ригу. Но обратно в проект он уже не вернулся. К тому времени лимит плёнки подходил к концу – тогда нам выделяли на фильм две с половиной тысячи метров. Я остался на картине один.
Так, достаточно случайно, к работе присоединился Владимир Эйснер. Он к тому времени закончил ВГИК, мастерскую документалиста Екатерины Вермышевой, поехал в Свердловск, но там работы не нашлось, и он добрался до Иркутска, на практику, снял здесь на студии кинохроники свою курсовую работу, когда его нашло предложение закончить ленту «Семь Симеонов».
– Володя – светлый человек, и оставшиеся 600 метров он доснял по-своему, без чернухи: есть ребята, дружная семья, играют, работают, живут… Потом этот фильм получил «Серебряного дракона» на Краковском фестивале документальных фильмов. Фильм был распространён в прокате, но особого ажиотажа не вызвал.
– После съёмок вы общались с Овечкиными?
– У нас были очень хорошие, тёплые отношения, но друзьями мы не были. Они всей семьёй приезжали ко мне на празднование 50-летия в Дом актёра, сыграли несколько вещей, я им подарил большой торт, и они скоро уехали. Как-то раз мне в Норильске друг подарил пластинку хорошей джазовой музыки – я отвёз её Димке.
– Они действительно были хорошими музыкантами?
– Это сложно сказать однозначно про всех. Миша, игравший на тромбоне, и клавишник Игорь были действительно очень перспективными. Их преподаватель из училища искусств говорил: «Мишка на тромбоне играет, как настоящий чёрный». Игорь был младше, но клавиши чувствовал прямо кончиками пальцев, он играл – как женщину щупал, и не играл по нотам, он напрямую передавал эмоции. Я думаю, что идея создать группу пришла в голову не им двоим, а старшим – Васе, Олегу и Димке. Кажется, все братья учились музыке, но кроме Миши и Игоря для остальных это было развлечением, всерьёз они к этому не относились. То есть они-то считали себя уже состоявшимися музыкантами и играть им нравилось больше, чем учиться. Я с ними познакомился как раз в тот момент, когда они пошли учиться к Романенко. Он как учитель был очень строг и дотошен. Им это не понравилось. Но их тогда полюбили власти и сильно двигали. Их отправили на международный фестиваль в Москву, а потом пристроили в Гнесинское училище. Но там требования были ещё строже, и учиться там они не стали – кажется, продержались всего одну зиму…
Так Овечкины обрели славу, но вернулись в родной город без особого музыкального признания. До трагедии оставалось совсем немного времени…
Жили-были…
В последний раз живыми, здоровыми, полными сил и творческих планов Евгений Корзун видел «симеонов» перед их гастролями в Японию.
– Это была случайная встреча. Мы со съёмочной группой жили в гостинице в Хабаровске – снимали там фильм «Блюхер: портрет на фоне эпохи». И столкнулись с ними в фойе гостиницы. Они торопились в аэропорт, поэтому разговора не получилось: мы поздоровались, перекинулись парой слов и попрощались. Я не помню, какой это был год, не помню даже, какое время года – не то весна, не то осень. Помню, что было очень холодно.
– А как вы узнали о захвате самолёта?
– Мы были в Усть-Илимске. По иронии судьбы, снимали там спецвыпуск «Солнечные блики» – фильм о семье, в которой муж и жена решили из простых детишек создать балет. Это тогда гремело по области, как и история с джаз-группой «Семь Симеонов»: ну как же, маленькие дети танцуют «Лебединое озеро»! И вдруг по телевизору объявили о захвате самолёта. Начался какой-то кошмар – «убили стюардессу, четыре трупа, самолёт сожгли»! Я был в шоке.
– Вам не припоминали в связи с этим первый фильм «Семь Симеонов»?
– В лицо никто не говорил. Но я помню, тогда в газетах писали: «В результате захваливания в фильме студии кинохроники они зазнались, наши документалисты способствовали созданию условий для совершения преступления». Вообще тогда ваш брат-журналист повёл себя мерзко. Сначала Нинель Сергеевну воспевали как мать-героиню, которая в трудных материальных условиях воспитывала талантливых детей, трудолюбиво вела своё подсобное хозяйство. После трагедии все быстро поменяли акценты: Нинель Сергеевну уже называли спекулянткой, приторговывавшей водкой, а за крепкое хозяйство их уже называли «куркулями с частнособственнической психологией». Все забыли, что семья не могла приобрести инструменты – тромбон для Миши купили в комиссионке за 600 рублей, когда средняя зарплата по стране была 180-200 рублей.
– Так откуда брали деньги?
– Из «частнособственнической психологии». Ребята выращивали коров на мясо, косили сено на ближайших полях, построили матери теплицу под овощи – продавать на рынке. Они даже хотели открыть своё музыкальное кафе: мать лепила бы пельмени, они – играли. Но в то время слово «бизнес» ещё было ругательным…
– Не было у вас потом наказаний по партийной линии?
– Да мы на эту партийную линию … положили! – Взвивается над столиком Корзун. – Тоже мне – «захваливание»! Да у нас в стране в то время каждого второго «захваливали»! Попробовал бы мне кто-нибудь такое сказать – я бы его так оттаскал, что он забыл бы свой адрес!
По возвращении съёмочной группы в Иркутск Корзуна нашёл Владимир Эйснер и предложил снимать продолжение фильма про Овечкиных.
– Идея носилась в воздухе. Это было шумное дело. И время было очень странное, хорошее для документалистики: ещё были возможности снимать, и она обретала самостоятельность, уже не препятствовали съёмкам. Мы могли что-то сами предлагать и продавливать свои идеи.
Оказалось, в то же время в Ленинграде Франк Герц уже позвонил в Гос-
кино и предложил снимать фильм о судебном процессе над Овечкиными. Две идеи объединили в один фильм. Был заключён договор на производство, по которому и Эйснер, и Герц выступали одновременно авторами сценария и режиссёрами.
– Франк с Володей написали сценарий, мы сняли суд, Герц посмотрел отснятый материал и снова потерял к нему интерес. В результате он уехал в Израиль, а потом в Америку. Но я сразу был настроен к нему недоброжелательно, помня, как он поступил на первых съёмках. Когда Франк появился в Иркутске на суде, я ему прямо сказал: «Герц, у меня остались материалы, не вошедшие в первый фильм. Ты их не увидишь». Его роль ограничилась тем, что он добыл где-то результаты осмотра самолёта после захвата. Так и получилось, что он снова бросил работу до монтажа и фильм делал Володя. Франк Герц – заслуженно известный документалист. Но про Эйснера говорили, что он – это маленький Герц. Так что фильм он, как режиссёр, сделал очень хороший.
Конец фильма
Закончилась работа над этим теперь легендарным фильмом, вошедшим в золотой фонд отечественной документалистики, и вовсе некрасиво. Франк Герц появился на стадии окончательного монтажа и попытался переделать работу Эйснера по своему видению. В результате, как говорят специалисты, монтаж «посыпался» – не было целостного восприятия фильма как законченного произведения. И в конце концов в производство запустили фильм, смонтированный Владимиром Эйснером. Однако Герц настоял на том, что в договоре были оба указаны и в качестве авторов сценария, и в качестве режиссёров, рассказывает Корзун. Поэтому переделаны были только титры, где фамилия Герца стоит вместе с Эйснером как полноправного режиссёра фильма. Когда в Лейпциге на кинофестивале документалистики фильм получил главный приз «Золотой глобус», получать его вышел один Франк Герц. Иркутяне награду даже не видели. По иронии судьбы, на следующий год Владимира Эйснера пригласили на этот фестиваль быть участником жюри.
– Какое впечатление на вас произвёл суд? – возвращается «Иркутский репортёр» к Овечкиным. Евгений Корзун морщится:
– Очень тягостное. Ведь судили не криминальную семью. Это были нормальные люди, они никогда ничего плохого не совершали. Они жили, выращивали коров, продавали мясо, была хорошая трудолюбивая семья. Единственное, что они, может быть, где-то взяли без спроса, – это бетонная плитка, которой был выложен у них двор, старшие парни откуда-то её притащили… Суд был ангажирован советской властью, нужно было показательно кого-то наказать. И судили людей, которые не принимали участия в организации преступления.
– На суде вам удалось поговорить с кем-нибудь из Овечкиных?
– Нет, такой возможности нам не представилось. Суд проходил в сентябре 1988 года в старом зале регистраций аэропорта. Стояла плотная, очень тяжёлая тишина. Ольга сначала сидела неподвижно, опустив глаза и уставившись в одну точку. Через некоторое время она освоилась, стала оглядывать зал, увидела нас с Володей, мы кивнули друг другу. Всё время, пока шёл суд, зал был набит битком, люди приходили заранее, приносили с собой еду. Милиции с трудом удавалось очистить зал на перерывах – все боялись потерять своё место.
– Всё-таки кому и как пришла в голову идея захватить самолёт, убежать за границу?
– Сейчас этого уже не выяснить. Многие считали виновной Нинель Сергеевну – она мать, глава семейства. Но я думаю, что эта идея могла прийти в голову только молодым. Мне Игорь в СИЗО рассказывал, что старшие братья первую попытку предприняли ещё в Японии – они попытались поймать такси и уехать в какое-нибудь посольство. Но из-за незнания языков эта идея ничем не закончилась. Но соблазн играть за границей возник у старших братьев гораздо раньше. Когда они отказались от наставничества Владимира Романенко, Василий стал представлять себя художественным руководителем и высказываться в том духе, что за рубежом музыканты хорошо зарабатывают, а чем Овечкины хуже? Хотя играли они на том же среднем уровне… Ещё когда они учились в Гнесинском училище, на одном из студенческих собраний Василий заявил, что им нечему учиться в «Гнесинке», им нужно учиться в Амстердаме, чем весьма озадачил и студентов, и преподавателей.
– Почему мать не отговорила?
– Мать к тому времени уже в значительной мере утратила своё влияние на старших сыновей. Я спрашивал Ольгу, как мать могла пойти на захват самолёта вместе с детьми, почему просто не отказалась лететь. Ольга сказала, что Нинель Сергеевна, когда сыновьями было принято бесповоротное решение, вынуждена была лететь с ними, чтобы находиться рядом: «А вдруг с ними произойдёт что-то плохое?» Они ведь были уверены, что до стрельбы не дойдёт, что с ними будут разговаривать.
– После того как Овечкины освободились из мест лишения свободы, вы с ними встречались?
– Я довольно часто видел Ольгу – она торговала рыбой на Центральном рынке. Подходил, здоровался, мы о чём-то разговаривали, но я никогда не спрашивал её о захвате самолёта – зачем я буду лезть ей в душу? Это бестактно. Они, конечно, совершили преступление, я этого не отрицаю. Но они заплатили за это страшную цену. И если бы у нас была нормальная страна, то никакой трагедии бы не произошло – ну, выпустили бы их в Финляндию, там задержали бы и вернули обратно. Было бы обычное преступление. Мы и фильм снимали не про террористов, а про тоталитарную страну. Это был антитоталитарный фильм…
Уже прощаясь, Евгений Корзун неожиданно заметил:
– Я больше об этом ни с кем говорить не буду. Это было моё последнее интервью на эту тему…
