Немного сердца в газетной строке
В кабинете Татьяны Марковой всегда собирались главные женские «перья» редакции
Когда-то она была очарована разоблачительно-поэтической прозой Франсуазы Саган. По-видимому, тонкая восприимчивость француженки оказалась близка её внутреннему миру, где щедро и причудливо расцветают слова, беспомощно угасают неисполнимые мечты, гнездятся смутные страхи пред громадой и грубостью жизни и всегда побеждает почти детский восторг перед её мимолётной, неизъяснимой красотой. Один из своих изумительных текстов в жанре эссе она назвала как книгу любимой писательницы: «Немного солнца в холодной воде». Слишком умная, чтобы не чувствовать неизбежного «холода» будничного существования, она даже в серую ткань однодневного газетного текста умудрялась вплести волшебные солнечные нити человечности, живого искреннего чувства. Татьяна Маркова – особенный, исключительный журналист, с которым мне посчастливилось работать бок о бок, долгое время делить общий кабинет, объединять творческие силы в разных редакционных задумках, обмениваться мыслями, сверять свой стилевой «камертон», просто дружить.
Почти ежедневно после летучки в нашем с Таней кабинете собирались главные женские «перья» редакции: Элла Львовна Климова, Дина Мадьярова, Люда Бегагоина, ещё кто-нибудь. Это был неписаный порядок. Всех влекло к Татьяне «на огонёк» – зарядиться острой шуткой, пикантной новостью, тонким жизненным наблюдением. Нередко к этой «планёрке номер два» присоединялась замредактора Ливия Петровна Каминская. Она входила, разводя руками, и констатировала с притворной суровостью: «Ну, так и знала, где все вороны слетелись» – и тут же присаживалась в общую компанию. За нашей дверью слышались оживлённые голоса, звучали взрывы дружного смеха. Катализатором этой тонизирующей шумихи всегда была Маркова, удивительно вкусно умевшая повернуть любую, самую, казалось бы, незначащую тему. То и дело случайный эпизод наших «девичников» ложился в основу новых оригинальных материалов, украшавших последующие номера «Восточки».
Случилось, кто-то из нас написал текст вне газетного формата, этакую рассуждалку о вечных истинах в конкретных обстоятельствах. И Таня тут же предложила продолжить лирические отступления от хроникёрской колеи. «У каждого из нас есть в душе что-то красивое, сокровенное, давайте будем этим делиться!» – сказала она. И, конечно же, стала самым активным автором этого нежного жанра.
Многие материалы, которые готовила Татьяна, имели не только оглушительный успех и бурный читательский отклик, но и легендарную историю. Сама она к юбилею любимой газеты вспомнила отважный акт перевоплощения в пациентку Александровского централа – унылого пристанища психически беспомощных людей, где журналистка провела двое суток на выходные. Чего только стоило уломать главного врача клиники пустить в безотрадную, к тому же нищую обитель «акулу пера» из главной газеты региона! Зато какой получился очерк! Им мог бы гордиться самый претенциозный публицист. Впрочем, амбиции не родят таких проникновенных строк. Их может родить только большое и сострадательное сердце.
Татьяна Маркова славилась и другими журналистскими подвигами внедрения в гущу жизни. Однажды, во время долгоиграющих праздничных каникул (кажется, новогодних), она решила разделить ночное дежурство с командой крупнейшего в городе травмпункта. Ночь выдалась «урожайная»: колотых, резаных, битых, калечных привозили одного за другим. Народ в тот вечер, видно, буянил с огоньком. Таня старалась не быть помехой и без того загруженным врачам. С жадностью профессионала впитывая обильные, порой нестерпимо «острые» впечатления, она норовила помогать медикам чем могла. Доставили мужика с раскроенной головой. Кровища хлещет, а он – в ражу, в пылу незаконченного кухонного боя, орёт лихоматом, руками машет, кроет всех «по матери» – не унять, одним словом. Решили его связать, чтобы оказать помощь. И тут, как рассказывала сама газетчица, накрыла она поваленного мужика своим могучим телом, придавила всей тяжестью, чтобы рукой шевельнуть не мог. Так и чинили дебошира в крепких репортёрских объятиях.
В другой раз Татьяна ночевала на вокзале – коротала время до утра в соседстве с теми, кто ждал позднего поезда, и с теми, кому больше некуда голову приклонить. Подсаживалась, заговаривала о том о сём, выслушивала исповеди о непростых судьбах, наблюдала горькие драмы человеческих падений, тривиальные только для статистики, кровоточащие для их потерянных героев. Писала об этих ближних наших, оказавшихся «за бортом», кому-то даже помогала восстановить документы, уехать на родину, поверить в возможность перемен.
В Татьяне Марковой вообще как-то особенно откликались чужие боль и беспомощность. Она всегда с готовностью бралась выручать, утешать, заступаться, хлопотать. Не было случая, чтобы она не навестила коллегу, соседку или просто знакомого, оказавшегося в больнице. «Ну, это уж святое!» – объясняла она как-то даже через неловкость, что это надо объяснять. Помню, как я угодила с гепатитом в инфекционку. Таня уже через два дня приехала ко мне на край города в трескучий мороз.
В гулком казённом коридоре больницы обняла, подбодрила. И протянула укутанную в тёплый платок курицу, которую мастерски приготовила для поддержания моих угасших сил. Татьяна отменно вкусно готовит, сама гурман, любит в этом деле языческие излишества. Тогда она смущённо мне улыбнулась, признаваясь: «Только ты уж извини, у курицы ножка одна, вторую я сама съела. Не удержалась, такая она аппетитная из духовки выплыла!» Мне кажется, я и сейчас слышу дивный аромат той усекновенной птички, упоительный хруст её румяной ножки, вижу милую гримасу лёгкого конфуза на добром Танином лице. Никогда не забуду, сколько раз Татьяна ходила с челобитной к высокому чиновнику, пообещавшему дать жильё мне и моим сыновьям, ходатайствуя от «Восточки» о нашей квартирной нужде. В таких делах она не считалась с затратами времени и души.
Уже много лет Татьяна Маркова живёт в Твери, где у неё сестра, сын, внучки. Но время от времени на страницах «Восточки» появляются её материалы, узнаваемые по непритворной чуткости к тончайшим нюансам жизни, по словарю – точному, сочному и согретому чувством. Она пишет о том, что не может не волновать, что нельзя замалчивать. О судьбе родного языка, например, который сегодня вряд ли опознали бы Белинский и Гоголь. В публицистическом очерке «Измочаленная совесть» Татьяна Георгиевна защищает «исконно русский язык, на котором душа может общаться с душой», призывает сберегать «слова, которые способны плавить лёд человеческих отношений, ткать мелодию жизни». Сетует, что «…нам сегодня очень не хватает тепла речи, тонких её градаций». Эти выразительные строки в полной мере характеризуют неповторимый стиль самой Татьяны, в котором и дышит тепло, и вибрируют тонкие градации, и сквозит милосердная душа… А ещё её творческий почерк пронизывает «ностальгия не по реальности, а по волшебному миру, который плещется рядом». Так она однажды сказала об одном из художников. Но это был штрих и к автопортрету.
Время от времени Маркова брала «грех» на душу документалиста. Она дерзала сочинять псевдодокументальную реальность. Публиковала выдумки, одним словом. Кто-то может сказать: эка невидаль! Теперь газеты сплошь завирают – и глазом не моргнут. Но Танины «враки», выходившие в свет в то время, когда написанному в официальном издании безоговорочно верили, были совсем не чета современным журнальным «уткам». Назвать их фальсификациями, небылицами просто язык не повернётся. Для многих из читателей они, судя по письмам, были вдохновляющим примером, прививкой от уныния и хандры, вызовом жить ярко и красочно. Однажды Татьяна создала образ столяра-краснодеревщика, настоящего поэта стамески и фуганка, гораздого под орех разделать любую затрапезную древесину и сработать отменные изделия на заказ не хуже прославленных «гамбсовских» стульев. Материал получился как песня, как любит выражаться наш главный редактор Александр Гимельштейн. Маленькая закавыка была только в том, что чудо-мастера не существовало в природе. А тем не менее, ему писали письма, поверяли свои надежды, выражали восхищение. Хуже обернулось дело, когда героя начали просто искать. Его жаждали узнать потенциальные заказчики, журналисты телевидения хотели пригласить его на передачу. Конечно, звонили автору очерка. От этих звонков отбиться было нелегко. И Тане (не ожидавшей такого феерического успеха) пришлось своего столяра… «убить». Она скорбно объясняла в телефонную трубку, что замечательный профессионал недавно скоропостижно скончался.
Другого мифического персонажа, правда, «физически устранять» не пришлось. Его популярность не вылилась в бум преследований. Хотя и он Татьяне удался «как живой». Это был коллекционер дорогих и особенных ручек. В рубрике про увлечения или хобби. С газетной полосы на читателя смотрели умные глаза интеллигентного, чуть щеголеватого и слегка ироничного мужчины с пузатым паркером в нервной руке. Где Таня взяла этот снимок, осталось загадкой. В непринуждённом интервью остроумно и заразительно герой рассказывал о разных «породах» вроде бы такой привычной пишущей принадлежности. Здесь был и экскурс в историю с поскрипыванием гусиных перьев, и ода многоуважаемой чернильной ручке, способной воспитывать каллиграфический почерк, и похвала новейшим разработкам производства шариковых и гелевых образцов. У разных представительниц «ручечной» коллекции были самобытные характеры, увлекательные биографии, особые приметы. От текста просто оторваться было невозможно. И хотелось по всей строгости с себя спросить: а что же я-то, писака-расписака, пользуюсь какими-то безликими однодневками, их и на столе-то совестно держать. Мечталось почтить себя за труды ручкой особенной, эксклюзивной, драгоценной, ручкой-соавтором. А как же иначе! Ведь нахваливала-то экспонаты несуществующей коллекции Таня Маркова – сладкогласый мифотворец!
Кое-кто в редакции скептически относился к таким сочинительским кульбитам. Пытались Татьяну даже пристыдить: мол, читатель-то легковерный за чистую монету принимает «мыльный пузырь». А журналистка отвечала: «Поймите, это ведь не обман в прямом смысле. Ведь, в сущности, ничего невозможно придумать, кроме самой жизни. Она всегда найдёт подтверждения самым буйным нашим фантазиям. И всегда окажется богаче и причудливее их!» Мне тут поневоле вспоминается афоризм от почитаемой Таней Франсуазы Саган: «Искусство должно захватить реальность врасплох».
Как тепло и душевно Татьяна Маркова вспоминает Иркутск, где прожито и пережито ею без малого тридцать лет! В её очерке «Люблю сердечно, дарю навечно» Иркутск узнаётся родным, одухотворённым, простосердечным. Нежность автора к нашему городу, к минувшим восточкинским летам и зимам почти осязаема. И она взаимна, видит Бог, взаимна. Нам, бывалым газетчикам, не хватает Таниных незваных «планёрок», стихийных выдумок, её милых причуд, неподражаемого юмора. Мы обогащены и счастливы незабываемым общением с ней. И на молодых журналистах, на тех, кому не довелось работать с ней рядом, всё равно, я уверена, каким-то неизъяснимым образом сказывается дух могучей старинной газеты, в которой трудились такие замечательные мастера.
Фото из архива редакции
