Звание гласного позволяло Михайловскому размахивать флагом новой думы, от её имени раздавать тумаки и навешивать ярлыки. Это пьянило, и нетерпение было столь велико, что  в первом же абзаце доклада вся деятельность санитарных врачей была названа результатом «профессионального сговора, совершенно лишнего и абсолютно вредного». Поэтому опасных медиков предлагалось нейтрализовать, увеличив санитарный совет до трёх десятков человек, главным образом гласных. Другими словами, хозяйственники-промышленники, натерпевшиеся от врачей, захотели сами определяться с санитарными нормами. Кстати, многих именно это и подтолкнуло к участию в выборах.

И такую жизнь мы сами себе и устроили!

Четыре года назад, в 1910, исход выборов городского головы решило одно медицинское обстоятельство: в городе бушевали эпидемии, и кандидатура доктора Жбанова, в недалёком прошлом работавшего санитарным врачом, показалась наиболее подходящей. Правда, он тогда показал и ретивость, но старшие коллеги по цеху не дали ходу его начинаниям. В должности же городского головы полномочий у Жбанова оказалось много больше, к тому же под рукою было медико-санитарное бюро. Выписанные из европейской России врачи сразу подняли планку, заговорив о школьной гигиенической мебели, вентиляции, рациональном устройстве ретирад и пр. Доктор с характерной фамилией Касторский блистал по части пропаганды, а тяжесть практики понесли Александр Миронович Френкель и Михаил Львович Блюменфельд. 

На первых порах их предложения, просьбы, требования принимались в штыки, владелец хлебопекарни Мацкевич просто игнорировал санитарных врачей, акты их проверок демонстративно не читал и демонстративно же не являлся в суд. Однако, выплатив солидный штраф, был вынужден призадуматься – как и колбасник Рудольф Эйхлер, экономивший на ветеринарном досмотре. Не остались без внимания и так называемые «чайные» и «квасные», где, по выражению одного проверяющего, «всегда имеется 20% водки, 30% пива и 50% сифилиса». Санитарный надзор поставил перед судом и пряничника Гладкова, использовавшего запрещённый фуксин, и закрыл несколько «кухмистерских», не говоря уже о подпольных колбасных и булочных. Но в изумление приводило другое – что звание гласного уже не срабатывало, и если думский Гутман вымачивал кожи в Ушаковке и Ангаре, то и отвечал он за это так же, как и другие владельцы кожевенных предприятий – Лукин, Сочков и Вотинцев. 

«Булки с бесплатной премией»

Чем более наживало бюро врагов, тем более обретало оно и поклонников. Почин доктора Блюменфельда с устройством горячих завтраков в школах собрал вокруг него многочисленных педагогов, полюбивших Михаила Львовича, натурально, с первого взгляда. Когда же дело с завтраками застопорилось в управе, подключилась местная пресса. «Один из учеников уже заболел от недоедания катаром желудка! – возмутилась «Сибирь», – и это произошло в Глазковском двухклассном училище, где обучаются дети из бедных семей Вознесенского предместья. Домой они возвращаются лишь к 5 часам вечера и, таким образом, проводят весь день без пищи!» 

Кстати, школы стали и постоянными информаторами санитарных врачей. К примеру, городское четырёхклассное училище сигнализировало, что в подаваемом на завтрак хлебе обнаруживаются обрывки верёвок, окурки, плевки и ногти. При этом к заявлению прилагались и вещественные доказательства с пометкой, что все булки с бесплатной «премией» приобретаются училищным сторожем на Большой, в кондитерской Сарцевича. Коротко говоря, у бюро очень быстро сформировалась широкая «агентурная сеть». Не успел иркутский купец Белицкий заказать в Барнауле, Бийске и Ново-Николаевске партии поддельного масла, как об этом стало известно доктору Френкелю, и весь груз был арестован ещё на станции, а торговец лишился не только денег, но и права на торговлю. Другие осведомлённые люди передали доктору Блюменфельду, что на заводе Кузнецова промывают испорченную икру, чтобы засолить её и пустить в продажу. Естественно, что вся партия икры была арестована и уничтожена. 

Едва ли не половину успеха обеспечивали помощники докторов – санитарные объездчики. Вместе с полицейскими они раз за разом прочёсывали окраинные переулки и улочки, хватая за руку то Афанасия Квиленкова, сгружавшего в Ушаковку навоз, то Риву Волынца, нашедшего в речке пристанище для всевозможных отходов. «Целыми годами Ушаковка заваливалась отбросами, и Кузнечные ряды были в безобразном состоянии. И вот всё это мерами санитарного бюро приведено в благоустроенный вид», – признала даже не щедрая на похвалы «Сибирь». 

Мы ещё посмотрим, кто кого!

Но стоило доктору Блюменфельду отправиться в отпуск, как обыватели Кузнечных рядов побежали в управу и пробили-таки разрешение сваливать мусор на берегу Ушаковки. Остальные восприняли это как сигнал, и в считанные недели все труды санитаров свели к нулю! Не меньшему натиску подверглись и смотрители свалок. Ассенизатор Фёдор Рогулин стал вываливать короба с помоями прямо со Знаменского моста, а подоспевшего постового сначала схватил за горло, а потом  вышиб зуб!  Хлопотами санитарных врачей Рогулина лишили права заниматься ассенизационным промыслом, а Ляховичу выдали небольшую денежную награду. 

Но в затянувшемся противостоянии всё-таки обозначился перевес: когда городская дума постановила отдать под реальное училище помещение бывшей полицейской части, директор немедленно заявил, что «сначала должно сделать запрос, пригодно ли место с санитарно-гигиенической точки зрения». А настоящим свидетельством авторитета докторов стало  появление в марте 1914 года… самозванца. Вот как написала об этом газета «Сибирь»: «Санитарное бюро получило сведения о том, что какой-то самозванец в районе четвёртой и второй части под видом санитарного фельдшера обходит обывательские дома. Угрожая донести санитарной комиссии о замеченных им непорядках во дворах, он вымогает деньги, говоря, что от комиссии-то двумя-тремя рублями не отделаешься».

Самозванец не догадывался ещё, что блок хозяйственников-промышленников, воцарившийся в новой думе, уже вынес санитарным врачам приговор, а на роль палача утвердил доктора Михайловского. 

Его доклад на заседании санитарного совета занял полтора часа, но был достаточно терпеливо выслушан. Хотя, конечно, заведующий бюро Мальковский дал после этого небольшой комментарий: 

– Реорганизация – дело в принципе нужное и хорошее, но в данном конкретном случае я бы свёл её к обязательству гласных исправно посещать заседания санитарного совета. Благо, двери у нас всегда остаются открытыми. 

Кроме того, доктора положили непременно обсудить «проект Михайловского» в Обществе врачей и с результатами ознакомить не только думу, но и жителей города Иркутска – через местную прессу. Естественно, что и в «Сибирской врачебной газете» решено было напечатать большую критическую статью. Но всё-таки когда Михайловский ушёл, доктор Френкель, державшийся до последней минуты, сразу обмяк:

– Становится тяжело, печально и грустно, когда приходится отстаивать свои законные права на участие в дорогом и любимом деле. В сущности, нам предложено стать формальными членами  санитарного совета, то есть смотреть – и не видеть, понимать, что происходит, –  и делать вид, что ничего мы не понимаем!

Коротко говоря, Александр Миронович попросился в отпуск без сохранения содержания, – «для приведения в порядок расстроенных чувств». Заведующий медико-санитарным бюро Мальковский прибросил, что с дорогой до европейской России и обратно понадобится месяца полтора. Но Френкель прибыл раньше: соскучился. 

– Ещё бы ему не соскучиться при таком-то обожании дамами! – рассмеялся хроникёр «Сибири», в своё время написавший в рубрике хроники: «К санитарному врачу Френкелю на квартиру явилась неизвестная женщина, которая передала прислуге голову сахара и письмо: «Высокоуважаемый г. доктор, поздравляю с наступающим Новым годом!»

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библиографии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского