– Ну, кто вам сможет назвать реальные масштабы незаконных вырубок? – удивляется «нелепому» вопросу подполковник полиции Дмитрий Никифоров, исполняющий обязанности начальника межрайонного отдела по борьбе с преступлениями в лесной отрасли ГУ МВД по Иркутской области. А если проще – и.о. начальника лесной полиции области. 

– Любые заявления о реальных масштабах криминальных рубок – это не более чем чьи-то умозаключения, выстроенные на фактах, подобранных по собственному разумению, – Дмитрий Николаевич резко бросает слова. По интонации понятно, что этот вопрос ему задают часто. Он, как и специалисты агентства лесного хозяйства области, использует цифры по выявленным, доказанным преступлениям в лесной отрасли. А объективной и точной цифры, характеризующей реальные масштабы истребления российских и наших, приангарских, лесов, не существует. Гадать, предполагать и прикидывать полицейский не намерен да и по должности не имеет на это права. 

– Сколько специальных совещаний проходило – везде губернатор пытается выяснить: вы нам скажите, какие масштабы? Никто не может этого сказать.

– Юрий Фалейчик, депутат Законодательного Собрания области, называет конкретные цифры, полученные так называемым «обратным счётом», при котором количество срубленного леса рассчитывается из количества реализованной древесной продукции, – возражаю я Дмитрию Николаевичу, чтобы подтолкнуть его к дискуссии. 

– Сколько рубят, не знает никто, – включается в спор Никифоров. – Умозаключения депутата не опираются на официально, юридически установленные факты. Нет единой системы полного учёта заготавливаемой древесины. Нет официальных методик и практики расчёта. То, что говорит Юрий Иосифович, это его личные изыскания, которые научно не доказаны, не подтверждены практикой. Я глубоко уважительно отношусь к этому человеку. Он пытается хоть что-то сделать. Я поддерживаю его и ваше мнение, что выявленный ущерб – это верхушка айсберга. Что в реальности вырубается больше. Но сколько это «больше», какая часть «айсберга» скрыта под водой, никто вам не скажет. И Фалейчик не скажет. И Никифоров не скажет. И Акбердин (руководитель агентства лесного хозяй-

ства области. – Г.К.) не скажет. Все мы можем только предполагать. Это будут умозаключения каждого. И на всех заседаниях наших рабочих групп обсуждение проблемы сводится к тому, что – да, мы сможем узнать, сколько древесины по «железке» увезено в центр России, сколько вагонов вывезено за границу. Но автомобильные перевозки внутри области и за её пределы в полном объёме никак не отслеживаются. Сколько украдено красноярскими ворами – тоже никто не знает… 

Цепляюсь за нечаянно вылетевшие из уст собеседника слова «украдено» и «воры». Дело в том, что борьбу с незаконными рубками российских лесов, на мой взгляд, осложняет, превращает её в топтание на месте ещё и тот факт, что в сложившейся (скорее – умышленно сформированной) правоприменительной практике незаконные рубки никак не отождествляются с воровством, с хищением государственного имущества. «Воровские деляны», «лесные воры» – это из жизни, но не из уголовных дел по криминальным вырубкам. В разговорах не только обыватели, но и профессиональные борцы с незаконными рубками из полиции и лесной охраны иначе как воровским промыслом это явление не называют, но в документах, которые отправятся в суд, исчезнут упоминания (пусть даже с оговоркой «покушение на») о воров-стве, краже, хищении. Вместо этого появится что-то невразумительное про «спиливание путём отделения ствола от корня вплоть до прекращения жизнедеятельности дерева» или что-то похожее, что в состоянии запомнить только юристы. За это и получают лесные преступники условные сроки вместо определённых 260 статьёй УК РФ «до шести лет» заключения – за почти невинное, судя по юридическим определениям, отделение ствола от корня.   

– По сложившейся следственной и судебной практике статья 260 не влечёт дополнительной квалификации по статье 158 УК РФ – кража, – соглашается Дмитрий Николаевич. – Но если бы срубленный лес переходил в категорию имущества, добытого преступным путём, тогда можно было бы привлекать и лесоперерабатывающие предприятия за скупку незаконно заготовленной древесины. 

Вот здесь главный лесной полицейский Иркутской области коснулся единой головной боли правоохранительных, контрольных и надзорных структур, так или иначе связанных с оборотом древесины. Коснулся общей боли, вызванной узаконенным абсурдом. Судите сами. Контролёры пришли на какую-то деревенскую официально зарегистрированную пилораму и увидели, что из 50, к примеру, кубометров древесины, хранящейся на территории предприятия, 40 не имеют документов, подтверждающих легальность её происхождения. 

Всем понятно, что это ворованная древесина, которую сдали хозяину «чёрные» лесорубы. И все местные жители в один голос говорят, что владелец предприятия скупает краденый лес. Только закон утверждает обратное. 

Кто победит в противостоянии – государство или криминал – скоро станет известно

– Как наказываются скупщики нелегально заготовленной древесины? – спрашиваю у Никифорова. – Такие дела у вас ведутся? Это ведь тоже противозаконно – скупать у лесорубов-нелегалов древесину, заготовленную преступными методами?

Ответ полицейского огорошил:

– Нет у нас в Уголовном кодексе преступления, которое бы эти деяния рассматривало.

Чтобы имущество было признано украденным, нужно обязательно найти, установить собственника, у которого его украли. Население готово хором крикнуть: «Это наш лес, он у нас украден». Но население заблуждается. Времена, когда было «всё вокруг колхозное, всё вокруг моё», канули в Лету. Теперь всё вокруг непонятно чьё, но однозначно – чужое. Потому и валят мужики, обогащая китайцев, тот самый лес, в котором выросли и который берегли, считая его своим. Хозяева других законных, полузаконных и совсем незаконных пилорам, расплодившихся на дармовой древесине во множестве, разводят руками: «Нет, лично у нас он ничего не крал». 

Самые умные догадаются, что собственником украденной древесины (пусть меня простят юристы за оговорку: не украденной, конечно, а добытой путём противоправного отделения ствола от корневой системы) является государство. Но тут опять закавыка. По действующему в России законодательству собственник, то есть государство, чтобы доказать в суде, что это собственность именно нашего, российского, государства, а вовсе, к примеру, не китайского или какого-нибудь американского, должен чётко и конкретно показать на местности, от какой конкретно корневой системы посредством бензопилы был отделён каждый конкретный ствол. Но как и где теперь искать пеньки, кто должен этим заниматься? Как доказывать, что именно этот ствол был единым целым именно с этим пеньком, если сами стволы, перестав быть деревьями, ещё в лесу были раскряжёваны (порезаны) на сортименты? Тем более что многие из них уже превратились в брус, доску и горы отходов от лесопиления. 

Без доказательного определения собственника, у которого украли его имущество, кража перестаёт быть кражей, и очевидный скупщик краденого по закону не скупщик, не преступник, а вполне себе добропорядочный представитель малого или среднего частного лесного бизнеса. Ему, по формальным признакам, государ-ство даже помогать должно льготными кредитами и всем прочим, потому что именно за таким бизнесом, как уверяют руководители государства, будущее России. 

В сложившейся правоприменительной практике незаконные рубки никак не отождествляются с воровством

Но самое нелепое в сегодняшних правовых условиях, на мой взгляд, то, что древесина, скупленная у «чёрных» лесорубов и потому не имеющая на момент проверки документального подтверждения её легальности, оставалась у скупщика и путём не очень сложных и не очень дорогих махинаций с документами очень скоро легализовалась.  

Проблема, казалось, выхода не имеет. Но иркутяне нашли и даже как смогли обустроили не то чтобы выход, а пока ещё небольшую лазеечку, узенькую щёлочку в виде закона Иркутской области № 93 от 18 октября 2010 года «Об организации деятельности пунктов приёма и отгрузки древесины на территории Иркутской области». В соответствии с ним железнодорожные тупики, большие и малые лесоперерабатывающие предприятия, принимающие древесину на переработку или перевалку и отправляющие её другим потребителям, были вынуждены пройти регистрацию и принять на себя обязательства по специальной отчётности. В итоге у государства в лице контрольных, надзорных органов и правоохранителей расширились возможности контроля, а в сочетании с законом № 136 – и административного наказания. 

– На сегодняшний день мы работаем  в рамках 93-го закона Иркутской области, – констатирует Дмитрий Николаевич. – Да, того самого, о пунктах приёма и отгрузки древесины. Закон этот благодаря внесённым поправкам начинает работать более эффективно. Показал, что он нужный и в целом состоятельный. Мы уже и с прокуратурой, и с агентством лесного хозяйства, и с министерством лесного комплекса определились в слабостях этого закона. Предложены соответствующие поправки для его усиления, которые наши депутаты должны рассмотреть. Но когда они будут и будут ли приняты, в каком объёме – предсказывать не берусь. 

Никифоров – собеседник не из разговорчивых. На многие вопросы отвечает предельно коротко, односложно. На некоторые и вовсе отвечать отказывается в категоричной форме. Для полицейского, для опера  это, думаю, хорошо и правильно. Для журналиста – не очень. Исполнителей лесных преступлений, которых с бензопилой у пня часто задерживают при проведении совместных рейдовых мероприятий лесной охраны и полиции, он «чёрными» лесорубами не считает: «Это так, пыль. Работяги. «Чёрный» лесоруб – это тот, кто их организовал».

– Вот-вот, – обрадовался я упоминанию об организаторах лесных пре-ступлений. – Уголовных дел в отношении наёмных исполнителей криминальных рубок у нас возбуждается довольно много, но я ни разу ничего не слышал об уголовных делах, возбуждённых в отношении организаторов, которые сами в руки бензопилы не берут, зато раздают взятки, «прикармливают» нужных им людей и получают главную прибыль от криминального лесного бизнеса. Такие дела у нас в области есть?

– Естественно, есть.

– Расскажите.

– Не буду сейчас ничего рассказывать. Пока эти дела в суд не уйдут – даже заикаться не буду ни о фамилиях, ни о должностях подозреваемых. 

– Давайте оставим фамилии и должности. Я абсолютно убеждён, что криминальный лесной бизнес – это не только и не столько то, что вы назвали пылью. В действительности это мощные ОПГ под надёжными «крышами». Крупные и хорошо организованные преступные группировки, главари которых если и выезжают в лес, то лишь для того, чтобы развлечься барской охотой. Существование таких ОПГ очевидно, но об их разоблачении я не слышал ни разу. Под суд если кто-то и попадает, то лишь задержанные у свежего пня исполнители, маргиналы, люди без флага, без Родины, та самая «пыль», которую суды тут же выпускают на волю с условными сроками.

– В настоящее время у нас ведётся оперативное сопровождение четырёх организованных преступных групп по разным территориям области, – говорит после долгой паузы подполковник. – Количество уголовных дел по каждой из них варьируется от трёх до 15. Следователи с нашими сотрудниками находятся в командировках: три дня дома – две недели там. Вот когда эти дела уйдут в суд (надеюсь, что это случится в январе), тогда будет видно. Тогда, возможно, я смогу рассказать о некоторых деталях… 

Мне понятна и, признаюсь, даже приятна осторожность Дмитрия Никифорова в предоставлении информации. Она рождает надежду на успех. Только надежду, но не уверенность. Дело в том, что члены ОПГ, конечно же, не сидят без дела в пассивном ожидании решения своей судьбы. Именно сейчас они задействуют свои самые высокие «крыши», предпринимают самые активные действия, чтобы развалить начатые против них уголовные дела. Кто победит в этом противостоянии – государство или жиреющий на нём криминальный лесной бизнес, скоро станет известно.