Два дня рождения, одна премьера

Полчаса до начала спектакля. Соколов последний раз прогоняет с актёрами некоторые сцены, которые его пока не убеждают. В отличие от Станиславского, который, говорят, на репетициях время от времени величественно ронял своё «Не верю!», Соколов весь в работе – сжавшийся, нахохлившийся, вросший руками в плиту микшерского пульта, примёрзший глазами к сцене. Он не глядя передвигает «ползунки» настроек и сипло кричит высоким голосом:

– Лиля, на «Господь» немного смелее нажимай!.. Артём, «старушка» надо короче и резче петь!.. 

Добившись нужного звучания, он отпускает солистов Лилию Седлецкую и Артёма Дудкевича и кричит куда-то за спину, в дальний угол зала:

– Лёня, включай анимацию. Я хочу посмотреть. Отмотай назад на первые две минуты, это важно… 

По заднику сцены бьются волны, идут парусники, незыблемо упирается в небо маяк. Несмотря на солидный возраст, Соколов не боится экспериментировать. Театр никогда не был самоцелью: начав с синтеза театрального действия и рок-концерта в самом начале – в «подвале» старого ТЮЗа в начале 1980-х годов, – он свободно сплавляет стили и направления звука и визуального ряда. В «Сердце матери» нет живого звука, ставшего для театра фирменным, зато параллельно сюжету на задник проецируются образы, дополняющие и обрамляющие основное действие спектакля. 

За сценой тем временем ведущий гитарист театра Сергей Атлашкин готовится праздновать свой день рождения – у них с Соколовым разница в несколько дней. И много лет… Из всех сегодняшних «пилигримов» он работает с маэстро так давно, что уже плохо помнит, как они познакомились:

– Я ангарчанин, играл в группе «Саботаж». И впервые увидел Владимира Игоревича на какой-то сборной солянке в «Труде» («сборной солянкой» рокеры называют сейшн, на котором выступают по очереди сразу много музыкантов, играя по нескольку своих песен). Это было в 1993 году. Но тогда мы с ним не познакомились – просто я его увидел впервые. А формальное знакомство произошло несколько стремительно. У нас в группе играл Дима Кузнецов, а когда команда распалась, он ушёл работать в подвал к «пилигримам». Я несколько раз, когда приезжал в Иркутск, заходил к нему, но с Соколовым мы как-то не пересекались. А один раз я так же зашёл навестить Диму, наткнулся на Владимира Игоревича, а он вдруг обрадовался: о, говорит, привет, ты чем занимаешься? Я отвечаю, мол, вот, музыкант, «Саботаж»… А он неожиданно: «Хватит дурью маяться, иди лучше работать ко мне». Это было осенью 1994 года, и к Новому году мы уже готовили первую совместную программу. Я сейчас не помню, что это была за постановка – что-то детское, про Кота, Лису, Волка. Я был Волком.

– Если бы тебе нужно было коротко рассказать человеку, который не знает Соколова, кто это такой, как бы ты его охарактеризовал?

– Ну, как… Создатель Театра пилигримов. Учитель. 

– Учитель чего?

– Он может научить исполнительским тонкостям, глубокому музыкальному мышлению. Меня он ввёл в театральную жизнь, в большую музыку. Может, даже – великую… При этом он остаётся очень эксцентричным человеком с исключительным чувством юмора.

На сцене Соколов отдаёт последние распоряжения:

– В зале тепло? Включите на минуту тепловую пушку, а то зрители в первом ряду будут мёрзнуть. В зале куревом не воняет? – Над креслами плывёт запах цветочного дезодоранта. – Всё! Начинаем! 

«Мне 95 лет…»

Владимир Соколов: «Нет денег, нет здоровья, есть только любовь…»

Зал быстро заполняется зрителями – здесь всегда аншлаг, что при сорока посадочных местах немудрено. Вступительное слово мастера Соколов обычно начинает традиционной шуткой: «Добро пожаловать в наш огромный киноконцертный зал!» Гаснет свет,  и по заднику сцены бьются волны, идут парусники, незыблемо упирается в небо маяк. «Сердце матери» – это новое прочтение и новое решение старой притчи о «Летучем голландце», о юношеской гордыне и материнской любви. 

– Как тебе понравилась моя зарисовочка? – небрежно спросит Соколов после спектакля.

– Это ведь… притча? – осторожно предполагает «Иркутский репортёр».

– Это сон. Сон сумасшедшего аристократа. – Самоирония музыканта не стесняется в выражениях: вместо «сумасшедшего» он употребляет эпитет из категории «18+». 

– Это имеет отношение к юбилею: новые осознания, новые осмысления?

– Нет, это обычная плановая работа. У меня никогда не было ничего юбилейного. Но, если хочешь, давай это посвятим непонятному для меня слову «юбилей».

– И сколько вам, если не секрет?

– А я как бравый солдат Швейк, который за ночь разучился писать. Я не чувствую возраст. Мне 95 лет. По тем ощущениям, что нет денег, нет здоровья, есть только любовь. В 95 лет начинаешь особо остро чувствовать, что есть только любовь, и этого более чем достаточно. 

– Ощущается возраст?

– Нет. То, что задыхаюсь от курева, так это не возраст, это беда. 

– Как думаете отмечать?

– Когда был отец, была мать, был брат – день рождения налагал какую-то радостную, но ответственность. Мне не хватает моих близких и не хватает ответственности перед моими близкими. Хотя люди моего возраста понимают, что никто никуда не уходит и все они за тобой наблюдают. А сейчас ответственность осталась только перед друзьями… Спектакль будет. Нет, не бенефис – просто спектакль. Конечно, позову близких друзей, врачей моих любимых (Соколов недавно перенёс операцию. – Авт). Хочу получить Шнобелевскую премию и потратить её на вкусную еду и качественное вино. 

– Есть у вас какие-то традиции, как справлять день рождения?

– Понимаешь, у меня раньше была нелюбовь – и к 7 ноября, и к 1 Мая. Новый год нравился. Праздники меня расхолаживают, а я не люблю праздность как явление. Но у сибиряков принято, что называется, «накрывать поляну», и я и в этом смысле становлюсь сибиряком. Итогов я в такие дни не подвожу – я разве похож на сумасшедшего? Немного? Итог – это если после тебя останется хоть три ноты. И в этом отношении у меня есть к себе много вопросов… Я люблю театр, люблю мир, люблю всё живое, и это с возрастом для меня как-то понятнее всё становится. Просто после работы наступает некоторое опустошение. И нужно как-то перешагнуть через это и идти дальше. 

– Если не итоги, то принято оглядываться назад. Вы с какими чувствами смотрите на проделанный путь?

– Ну, я бы ничего не менял! Одно бы только поменял: зря я в 17 лет начал курить, это да.