При всей сложности перевода художественной прозы на сценический язык случались подлинные прорывы к вершинам театрального искусства. И не столь уж редкие, если вспомнить легендарные «Три мешка сорной пшеницы» в БДТ, «А зори здесь тихие» на Таганке, «Иудушка Головлёв» во МХАТе… Да что там! Без обращения к произведениям классической и современной прозы не случились бы такие памятные спектакли, как «Идиот», «Месяц в деревне», «Мёртвые души», «Обыкновенная история», «Живой», «История лошади» и ещё многие-многие другие. Причём не только в столичных театрах.

Опыт удачных постановок прозы накоплен и у охлопковцев. Летопись театра обогатили инсценировки повестей Валентина Распутина «Деньги для Марии», «Живи и помни», «Последний срок». А ещё «Характеры» Василия Шукшина, «Не стреляйте в белых лебедей» Бориса Васильева и его же «Завтра была война»… Все наши современники.

И вот теперь классика – «Пиковая дама». Век девятнадцатый, как оказалось, перекликается с нынешним по сходству пороков в человеческих отношениях. Инсценировка создана режиссёром Андреем Абашкиным в содружестве с драматургом Константином Рубинским. Устремления театра и приглашённого постановщика счастливо совпали в выборе названия. Достойны похвалы иркутские «академики», рискнувшие доверить ответственную работу выпускнику ГИТИСа (курс Марка Захарова), в творческом багаже которого это всего лишь четвёртый по счёту спектакль. Дипломной работой стала комедия Лопе де Вега «Собака на сене» в Улан-Удэ, а затем постановки в Калининграде и Нижнем Новгороде. Замахнуться на «наше всё» дерзнёт не каждый даже из числа именитых.

Абашкин, молодец, не убоялся. Для него опыт взаимодействия с академическим коллективом, вне сомнения, полезен и весомо лёг в его копилку. А театр, в свою очередь, тоже пополнил свою пушкиниану. Означает ли это полную и совершенную удачу? Не стоит спешить с оценками. Это прерогатива зрителей и времени. Опрометчиво бывает судить о художественном результате по первому премьерному спектаклю, когда, как студентам в сессию, обычно не хватает по меньшей мере одного дня. Скажу только, что смотреть мне было любопытно. На камерной сцене слышишь даже дыхание актёров, а вот дыхание зрительного зала порой будто замирало. В ключевых и острых моментах действия публика боялась шелохнуться. Значит, было нечто, цеплявшее её?

Попробуем разобраться. Зрелищность мистической драме обеспечили все её компоненты, включая тщательный подбор музыки, взятый на себя режиссёром, световые эффекты – для создания таинственности несколько злоупотребили, по-моему, притемнениями. Включая, продолжу, игру цветовой гаммы, где преобладает пурпур роскошных шёлковых нарядов графини в возрасте «московской Венеры» (артистка Анна Дружинина) и в старости (народная артистка РФ Тамара Олейник). Элегантны костюмы (художник Оксана Готовская) графа – мистика Сен-Жермена и карточного завсегдатая Чекалинского (в обеих ролях заслуженный артист России Александр Ильин). Впечатляет контраст чёрно-белых одеяний призраков былого с небесно-голубым – по цвету платья и души Лизаветы Ивановны (артистка Анастасия Шинкаренко). Пугающее уродство и вместе комичность усатых горничных в странных колпаках и хламидах до пят оттеняют костюмы конногвардейцев (артисты Олег Матэрн, Евгений Солонинкин, он же – эпатажный камердинер, Андрей Винокуров и Василий Конев), а также домашний «прикид» графа Голицина (артист Алексей Орлов II).

Оформление заведомо уступает приоритет актёрам, позволяя выдвигать их на первый план и разнообразить мизансцены появлением и уходом персонажей сквозь фронтальный ряд дверей в таинственное пространство закулисья. Зрителям – простор для фантазии: вот Германн перед дворцом графини в ожидании заветного часа полуночи, вот он в её спальне, в каморке трепещущей Лизы, у игрального стола…

Остальные персонажи хоть и оказались до известной степени на периферии внимания режиссёра, сосредоточенного на центральной фигуре, но их не отнесёшь к второстепенным. Не только в силу интриги, которая в спектакле держится на них, но прежде всего в силу индивидуального мастерства. В память надолго врезаются рельефные образы, созданные Тамарой Олейник, Александром Ильиным, Анастасией Шинкаренко. Разве забудешь прихоти капризной и властной молодящейся барышни под 90 лет, мурлыкающей после бала «Мальчик резвый, весёлый, кудрявый», и весь паноптикум её слуг! Трогательно чиста Лиза. Выразительны и отточены реакции Сен-Жермена и Чекалинского.

Финал предрешён. В сущности, он заявлен ещё до начала действия скорченной на кровати сбоку авансцен фигурой Альтер эго героя – воплощение отвергнутой Германном души (артист Егор Ковалёв). В эпилоге сам он, потерпев фиаско надежд и сойдя с ума, сидит на этой железной каталке в качестве узника дома скорби. И безответно взывает к своей потерянной душе: «Германн, Германн…» Зритель потрясённо видит тихие слёзы из его глаз. Кажется, от артиста Алексея Лобанова, безусловного адвоката своей роли, их трудно было ожидать. Но на премьере он столь проникся, видимо, страстями и мороком видений своего героя, что от сочувствия к нему непроизвольно затягивал паузы, которые, увы, тормозили действие…

Какие пронзительные слова: «Раз в вечности мне была дана возможность появиться на свет. И как же я ею воспользовался?» Сказал-то наш современник, человек заслуженный и знаменитый. Но мог бы сказать и пушкинский Германн, не окажись он в сумасшедшем доме из-за своей необузданной страсти мгновенно разбогатеть. А разве тот же сакраментальный вопрос не возникает рано или поздно перед каждым из нас?

Явно желая склонить зрителя к позиции поэта, который «милость к падшим призывал», соавторы инсценировки позволили себе, что называется, «догрузить» Пушкина. Их замысел не ограничился исследованием того, как человек, затянутый в воронку алчности, расстаётся с разумом, душой, сознанием. А конкретнее, к чему приводит махровый эгоизм Германна с его готовностью идти напролом к своей цели – вырвать любой ценой секрет трёх выигрышных карт.

Не знаю, испытал ли зритель ожидаемый режиссёром «вздрог ужаса», но достучаться до его ума и сердца призваны были несколько фраз, вложенных для усиления драматизма спектакля в уста некоторых персонажей. В эпилоге, например, звучит: «Хотел вознестись и угодил в пустыню (…) Но сделав выбор, кого же винить? Как же быть тебе теперь, одинокому в своей гордыне и слепоте?» А перед тем Альтер эго просит: «Не питайте ненависти к грешнику… Утвердите павшего словом и сочувствием».

Хочу отметить редкостный пиетет инсценировщиков и всех занятых в спектакле перед текстом оригинала. Для нынешней повсеместной разнузданности это большое достоинство. Вот и свою «телеграмму в зал» авторы инсценировки деликатно стилизовали в духе языка повести. Такая бережность делает честь и театру, и режиссёру Андрею Абашкину. Пусть не до конца удалось перевести прозу на драматургические рельсы, зато в слове Пушкина нам явлена прозорливость национального гения. Премьерный спектакль даёт художественный повод задуматься всерьёз о гибельности низменных соблазнов для человеческой души.