Медвежий рай

Первый свой очерк я написал в деревне в возрасте 16 лет. Там, на западной окраине Иркутской области, прошло моё детство. Поселение отдалённое, глухое – дальше на юг, вплоть до хребтов Восточного Саяна, до границ с республиками Тыва и Бурятия, не было ничего, кроме тайги, речек и болот. Одни звериные тропы.

Закончив в родной деревеньке школу-четырёхлетку, ходил пешком в соседнее большое село, расположенное севернее, возле одной из железнодорожных станций. Путь по лесу лежал неблизкий: 15 км туда и обратно каждую субботу и воскресенье. Не пугали усталость, непогода, 40-градусные морозы, волчьи стаи во время их весенних свадеб – такая была сильная тяга учиться. Откуда она взялась, не пойму по сей день. Ведь никто не заставлял меня это делать, не создавал условий. Наоборот, условий как раз никаких не было… Может, гены предков проснулись? 

Мой дед по отцовской линии был внебрачным сыном известного в Могилёвской губернии князя Мещерского и его любовницы – крепостной актрисы. Князь хорошо рисовал, сочинял стихи, был человеком образованным и творческим. Имел в своём имении собственный театр, в котором служили (так тогда говорили) его же люди. Как только крепостное право в Российской империи отменили, князь тут же всех отпустил на волю.

В деревне мы жили натуральным хозяйством. Из цивилизации – только свет от колхозного дизельного генератора по нескольку часов в день да проводное радио. Появились они, правда, когда мне уже стукнуло 14. А до того – керосиновая лампа, лучина. Зато книги я мог читать любые. Их давала сельская учительница. Она окончила в Иркутске пединститут, привезла с собой богатую личную библиотеку, преподавала русский язык и литературу с 5 по 10 класс. Маленькая росточком, энергичная, с зачёсанными на пробор волосами и умным взглядом, она что-то, наверное, разглядела во мне. Чтение поощряла, мои школьные сочинения хвалила и ставила на уроках в пример. Всё это привело к тому, что я начал сочинять сам – стихи, рассказы и даже… роман «О любви».

В окрестной тайге водилось много медведей, как и волков. Глухомань – настоящий рай для них. Однажды мы с матерью косили сено для своей бурёнки. День уже клонился к вечеру. Вдруг из заболоченного бурелома раздался негромкий рык, а через не-сколько минут вышла на поляну медведица с двумя медвежатами. Говорят, не надо от косолапого убегать. Убегающий человек его провоцирует, зверь мигом догонит. Бегают медведи быстрее любой собаки. Надо стоять, кричать, шуметь… Какое там! Учить и советовать легко. Нас с матерью как ветром сдуло. Бежали до самой деревни. Только через два дня отважились пойти на то место, чтобы забрать косы и бруски. Скошенное сено бросили.

Позже, через две недели, сосед столкнулся с матёрым медведем-самцом, отправившись с братом на заготовку дров. Увидев человека, колосапый двинулся на него. Но сосед был с ружьём и успел выстрелить. Огромная трёхметровая шкура убитого зверюги висела потом долго на заборе его усадьбы. Сушилась.

Впечатлённый такими историями, я написал рассказ «Медвежий рай» и отправил почтой в районную газету, особо не надеясь, что напечатают. Но опубликовали, заменив заголовок и рубрику «рассказ» на «очерк». Самое же потрясающее заключалось в том, что пришёл денежный перевод из газеты – гонорар за очерк. Гонорар был копеечный, но его хватило, чтобы купить в местном сельмаге два куска сахара, вкус которого я уже успел подзабыть. Денег-то в колхозе матери не платили, начисляли за работу трудодни. На них осенью можно было получить немного пшеницы и ржи. Часть зерна шла на муку, часть – на корм курам.

На чаепитие с сахаром позвал двух своих закадычных друзей. Таких же бедных, которые тоже росли без отцов, сгинувших, как и мой родитель, в жерновах Великой Отечественной. Подростки никак не верили, что деньги можно заработать (по их разумению) вот так легко, что-то там написав в газету, а не продав мясо выращенного бычка или картошку.

По рассказам матери, до войны наша семья не бедствовала. Отец работал председателем сельпо, в доме было всё, что необходимо. Чёрная полоса началась, когда его не стало. Отец, конечно, знал, что его родитель – внебрачный княжеский сын, но помалкивал. Советская власть подобное родство не приветствовала. Знал отец также, откуда пошла наша фамилия… Когда жене князя стало известно о его любовной связи с крепостной, она потребовала, чтобы «актриску» с сыном отправили в самую отдалённую территорию нынешней Белоруссии. С глаз долой. Что князь и сделал. На новом месте молодая мать-одиночка быстро забыла о своей прежней профессии, вкалывала на полях от зари до зари. Вышла замуж за местного крестьянина Тита Ивкина, который мальчонку усыновил, дал ему свою фамилию. В пору столыпинских реформ и массового переселения безземельных крестьян на восток, за Урал, мой дед волею судьбы оказался в Сибири. У него было десять детей. Родители моей матери, кстати, родили и вырастили тоже десятерых. А у Тита Ивкина сыновей и дочерей было ещё больше – одиннадцать. Сейчас русские семьи малочисленны – в среднем один, два ребёнка, а то и вовсе ни одного. Нация, создавшая великое государство с тысячелетней историей, вымирает, и никто этим не озабочен, никто причину не ищет и не устраняет.

Что в чемодане?

Воодушевлённый первой публикацией, я уже не хотел быть писателем. Решил – пойду в журналисты. Приехав в Иркутск, не стал мелочиться, отправился устраиваться на работу сразу в «Восточно-Сибирскую правду», главную газету Приангарья. В коридоре встретил высокого симпатичного мужчину, спросил, где кабинет редатора.

– Тебе, парень, зачем редактор? – поинтересовался мужчина, удивлённо разглядывая гостя. Наверное, я произвёл на него странное впечатление: худой, длинные, до плеч, волосы, небрежно откинутые набок, мешковатый, явно с чужого (дядькиного) плеча пиджак, широченные брюки-клёш, а в руке – фанерный чемодан, обитый железными уголками.

– Хочу устроиться в редакцию на работу.

– Кем?

– Журналистом.

Мужчина заулыбался – у него была открытая, добрая и доверительная улыбка, – спросил: 

– Тебе сколько лет?

– Семнадцать.

– Гм-м-м… Редактора сейчас нет, будет только к вечеру… Ты писать-то умеешь?

– Вот! – Похлопал я по чемодану.

– Что там?

– Очерк, районная газета напечатала. И роман – называется «О любви».

– Роман? О любви?! Очень интересно. А ну пойдём ко мне в кабинет. Давай знакомиться, я – заведующий отделом информации «Восточки» Виктор Дмитриевич Маккавеев.

В узенькой комнате, куда постоянно заходили сотрудники редакции, он усадил меня в старое потёртое кожаное кресло.

– Показывай свой роман.

Я стал доставать из чемодана одну за другой толстенные тетради, заполненные аккуратным разборчивым почерком. Договорились так: Маккавеев мои опусы посмотрит, поговорит с редактором и даст ответ. Когда я пришёл, он загадочно посмотрел на меня.

– Слушай, извини, но хочу спросить: ты с девками в своей деревне гулял? Ну, целовался хоть с ними? – смягчил он свой вопрос.

– Не успел, – потупился я.

– Как же ты написал роман о любви, если даже не знаешь, что это такое? – изумился он.

– Так я всё, о чём написал, видел, слышал, знаю…

– Не то это, Миша, не то. Наивный у тебя получился роман. Да и ни какой это вовсе не роман, а картинки деревенской жизни. Хотя есть места очень даже любопытные. И главная твоя героиня, Авдотья, колоритная личность. С натуры списал? Или выдумал?

– С натуры. Это наша дальняя родственница.

Отдых на острове Юность: передовые валяльщицы-комсомолки Иркутской пимокатной фабрики и их комсорг, 18-летний экономист Михаил Ивкин

– Понимаешь, в газетах романы не пишут. Пишут статьи. А у тебя в этом плане практики никакой. Я с редактором, Андреем Григорьевичем Ступко, о тебе поговорил, он сказал: «Молодой слишком, зелёный. Пусть поработает где-нибудь, попишет нам в «Восточку». Посмотрим, может, что-то из него получится со временем».

– Очерк у меня ещё, – зацепился я за соломинку подобно утопающему.

– Очерк хороший, – похвалил Маккавеев. – Но один очерк погоду не делает. Тем более про медведей.

Он заботливо проводил меня до двери редакции, шутливо подбодрил на прощание:

– Научишься целоваться – приходи, тогда, может, и возьмём на работу.

Весёлый, внимательный и озорной человек был Виктор Дмитриевич Маккавеев, известный фельетонист, пишущий под псевдонимом «Вик. Мак». Как я узнал намного позднее, лишь в 1960-е годы, он отличался хорошей эрудицией, много читал, прекрасно разбирался не только в делах газетных, но и в литературе, искусстве. Когда уволился из «Восточки» в конце 1970-х, работал в кинопрокате и продолжал писать в «Восточку» – уже о фильмах. Я удивлялся, что у Маккавеева, знатока и эрудита, не было высшего образования. Он всё познавал сам. Много помогал людям. Всем. Любому, кто к нему обращался, и даже тем, кто ни о какой помощи его не просил.

…Тяжёлая редакционная уличная дверь гулко захлопнулась за моей спиной, как приговор. Мечта стать журналистом рушилась. Только что прошёл короткий дождь, выглянуло солнце, в небе повисла красивая радуга, дышалось легко, однако на душе было совсем не радостно.

Валяльщицы-комсомолки

Найдя съёмный угол и прописавшись, я начал поиски подходящей работы. Без профессии, без специального образования сделать это было сложно. Везде предлагали грузчиком или чернорабочим. Вспомнив про родной комсомол, зашёл к первому секретарю Октябрьского райкома ВЛКСМ по фамилии Пери. 

– Что умеешь делать? – спросил Пери.

Я стал перечислять: в колхозе во время школьных каникул работал на комбайновых копнителях, прицепщиком на тракторах, помогал взрослым валить лес, убирать на полях урожай. Он слушал молча, без особого внимания – вполуха. Но как только я сказал, что в школе два года подряд был комсоргом, он встрепенулся.

– С этого бы и начинал! – обрадовался Пери. – Нам на пимокатную фабрику нужен комсорг. Неосвобождённый. Для освобождённого комсомольцев маловато. Пошлём тебя в институт народного хозяйства на кратковременные курсы экономистов от райкома комсомола. У нас с нархозом договорённость. Только бы комсомолки за тебя проголосовали…

– Почему именно комсомолки?

– На фабрике одни девки. Валяльщицы. Валенки валяют. Прописка есть?

– Да.

– Отлично. Ну, согласен?

А что мне оставалось делать?

Валяльщицы-комсомолки встретили новоиспечённого экономиста с озорным любопытством. «Ой, – всплеснула руками одна из них, – он же совсем молоденький…» Ежедневно я собирал в цехах данные у мастеров, подсчитывал выработку работниц и мелом писал результаты на большой чёрной доске во дворе фабрики (гласность соревнования). Потом в планово-экономическом отделе подбивал общий баланс за сутки, неделю, месяц, квартал. Валяльщицы-комсомолки ко мне быстро привыкли и дружно избрали своим комсоргом. Я работал, а по вечерам начал писать о них очерк в «Восточку». Но не дописал, бросил на полдороге, потому что решил с фабрики уйти на завод имени Куйбышева. Устроился там слесарем-сборщиком, а позднее стал редактором многотиражной заводской газеты. Шесть лет учился заочно в ИГУ и в течение всего этого времени писал в «Восточку», пока не перешёл в 1968 году работать в её штат. (Об этом я уже рассказывал в номере за 3 июля 2012 г.) Пришёл ровно через десять лет после первой неудачной попытки уже не зелёным юнцом, а имея за плечами солидный трудовой стаж и диплом об окончании университета.

Десятилетняя дорога, конечно, длинная и тернистая. У некоторых моих коллег она была намного короче: армия – вуз – «Восточка». У иных совсем короткая: школа – вуз – газета. Счастливчики! Но я об этих десяти годах никогда не жалел. Потрачены они были не впустую. Дали такой опыт, что я черпаю из него полной пригоршней до сих пор.

Так и не дождался

В «Восточке» основным моим жанром был очерк. Я начал их публиковать работая ещё на заводе имени Куйбышева. Виктор Маккавеев свёл меня тогда с замом ответственного секретаря редакции, начинающим писателем Вячеславом Шугаевым. Вячеславу я и сдавал поначалу свои очерки. Он их редактировал и засылал в набор после прочтения текстов ответственным секретарём Михаилом Израильевичем Давидсоном.

Помню, особенно понравился Шугаеву очерк о сталеварах. Я жил тогда в заводском общежитии, делил комнату с молодым выпускником московского института стали Алексеем, производственным мастером мартеновских печей. Он был профи в металлургии, рассказывал о ней много интересного. Иногда я ходил с ним в ночную смену, смотрел, как работают сталевары. Подолгу стоял у бушующего в отверстиях печей пламени. Огонь имел странное свойство – гипнотизировал, завораживал…

Алексей замечательно пел под гитару. Голос у него был настолько хорош – с хрипотцой, глубинный, под Высоцкого, песни так пронзительны, что послушать его в выходные собиралось всё общежитие. Люди приходили даже из соседних домов. В нашей комнате было всегда полно народу. Девчонки сохли по Алексею, буквально набивались к нему в подружки.

Шугаев любил очерки. Писал их и сам. Но когда я стал востсибправдовцем штатно, его в редакции уже не было – ушёл на вольные писательские хлеба.

В «Восточке» мы близко сошлись с Виктором Коваленко. Он сначала работал в отделе промышленности, потом тоже стал заместителем ответственного секретаря. Ах, какой это был классный очеркист! Очерками Коваленко восторгались многие, но мало кто знал, что он написал в свободное от работы время роман о коллективизации в Сибири. Я читал рукопись. Язык сочный, богатый, некоторые образы показались мне нисколько не слабее, чем у Шолохова. Но вот как раз из-за шолоховской «Поднятой целины» роман Виктора ни одно книжное издательство, ни один журнал и не хотели печатать. Мол, повтор темы, она уже засвечена.

Коваленко тяжело это переживал, стал прикладываться к рюмке.

– Я за него боюсь, – обронила однажды редактор «Восточки» Елена Яковлева. – Как бы он совсем не сорвался с тормозов.

В последний раз Виктор сообщил мне по секрету, что отправил рукопись романа в журнал «Наш современник». Там читали долго, обещали опубликовать к Новому году, но не сделали этого… Так Коваленко и умер, не дождавшись выхода в свет своего главного в жизни творческого сочинения.

Как-то уже в нынешние дни я сидел и вспоминал: а кто из востсибправдовцев на моей памяти никогда очерки не писал? Таких оказалось совсем мало. Не скажу за всех, но я с большим интересом всегда читал сильные, мощные очерки Владимира Ивашковского, Бориса Новгородова, Валентины Юдиной, Александра Любославского, Валерия Кашевского, Людмилы Бегагоиной, Олега Быкова, Эллы Климовой и других своих коллег, настоящих мастеров пера. О некоторых даже не грешно сказать: «Журналист от Бога».

Что до Виктора Маккавеева, то он ещё не раз подшучивал надо мной, рассказывая в узком кругу востсибправдовцев, как я, 17-летний, пришёл в 1958 году в «Восточку» устраиваться на работу, предъявив в качестве профессиональной пригодности… рукопись своего трёхтомного романа «О любви» (был всего один том), который едва помещался в огромном фанерном чемодане (чемодан как чемодан – средних размеров). Солидные умные мужики, слушая Вик. Мака, непревзойдённого рассказчика, смеялись от души, как дети. Вскоре, правда, разговоры о моём «романе и чемодане» прекратились. Появились байки про других сотрудников.

Приколы в «Восточке» всегда любили, с удовольствием рассказывали друг о друге потешные незлобивые байки – наполовину реальные, наполовину придуманные. Это было для всех как оздоровительная йога, отдыхали душой хотя бы на мгновения от в общем-то непростой и совсем не лёгкой журналистской работы.

Списываю сам у себя

Когда в Восточно-Сибирском книжном издательстве вышла в свет моя самая первая книга «Работа наша такая» – сборник художественно-документальных очерков, – корреспонденты «Восточки» Валерий Кашевский и Олег Быков, главные создатели нашей страшно популярной стенгазеты, не преминули в ней это событие отразить. Откликнулся и Маккавеев. Позвонил из своей конторы кинопроката, поздравил, пожелал успехов.

– Виктор Дмитриевич, в пятницу после работы в кафе решили мою книгу «обмыть». Приходите, буду очень рад.

Но он вежливо отказался. Пояснил:

– Какой из меня питок… Я давно спиртное в рот не беру – болячки одолевают. Здоровье уже не то.

Почему Маккавеев из газеты ушёл, по какой причине, я не знал, но всегда жалел об этом. В «Восточке» мне его не хватало. Мы скучали по его искромётному юмору.

А рукопись своего несостоявшегося романа «О любви» я больше никогда никому не показывал. Спрятал на книжную полку в укромное место. Иногда достаю и перечитываю. Какие-то кусочки, картинки, эпизоды использую. В частности, когда публиковал на страницах «Восточки» в середине 2000-х очерки о нашей послевоенной деревенской жизни под рубрикой «Далёкое – близкое». Уже по их заголовкам читатель мог догадаться, о чём пойдёт речь – «Таёжное озеро», «Выстрел в ночи», «Банная суббота», «Конопляное детство», «Как я был «крепостным», «Фамильный корень».

Времена давние, память ослабевает, ощущения стираются. Но загляну в рукопись – и всё вспоминается. В общем, списываю понемногу сам у себя.

Фото из архива автора