(Окончание. Начало в №№ 19, 22, 25, 27, 30, 33, 36, 39, 42, 45, 50, 52, 55, 58, 61, 64, 67, 70, 73, 76, 79, 85, 88, 91, 94, 97, 100)

«У каждого писателя есть в родной литературе особенно близкий, самый заповедный уголок, духовное пристанище», – писал в предисловии к книге «Ю. Левитанский. Стихотворения» Юрий Болдырев. Автор предисловия имел в виду Чехова, которого Левитанский сам называл своим учителем. 

Сибирская рапсодия

Но если пойти дальше и представить себе духовный уголок на географическом ландшафте России, то, мне кажется, Сибирь вполне могла удовлетворить замечательного российского поэта Юрия Левитанского. Сибирь в его книгах частенько становилась малой родиной, мерилом того настоящего, что, собственно говоря, и отличает поэзию от непоэзии. Он редко в стихах признавался в любви к северной земле, но если уж и говорил, то так, что сомнений не вызывало.

К морю стремился,
морем дышал на юге.
Но когда моё сердце
слушать начнут врачи –
они услышат отчётливо
посвист вьюги
и голос филина,
ухающего в ночи.
Бьёт кабарга копытцами
дробно-дробно.
Бьётся над логом
сохатого трубный зов.
Это Сибирь
в груди моей
дышит ровно
всей протяжённостью
древних своих лесов.
Это во мне
снега по весне не тают
и ноздреватый наст
у краёв примят.
Птицы Сибири
в груди у меня
летают.
Реки Сибири
в крови у меня
гремят.
Это во мне
медведи  заводят игры,
грузно кряжи качаются
на волне.
Ветер низовый.
Кедры роняют иглы.
Хвойные иглы –
это во мне, во мне.
Это во мне поднялся
и не стихает
ветер низовый,
рвущийся напролом.
Смолка
по старой лиственнице стекает.
Бьёт копалуха раненая
крылом.
Я ухожу из вьюги,
из белой вьюги.
Лодка моя качается
на волне.
Еду куда-то,
морем дышу на юге.
Белые вьюги
глухо гудят во мне.

«Тайга» у поэта – вечная. И потому именно от неё «дух спокойствия и безгрешности». Друидные мотивы настолько пронзительны и ощущаемы, что каждое слово, связанное с таёжным миром, даёт не просто ощущения красоты, приятности, тревоги, философичности. Тайга – мир, параллельный людскому. И здесь свои страсти, беды, радости, удачи и завоевания. 

То снега да снега,
то трава эта вешняя.
А тайга – всё тайга.
А тайга – она вечная.

Даже в той части его творчества, которая обречена на забвение – работы 1950-х годов о партии, коммунистах и мировой политике, – сибирские мотивы присутствуют в обязательном порядке.

В 1959 году  в Москве, в издательстве «Советский писатель», выходит книга теперь уже московского иркутянина Юрия Левитанского «Стороны света». Для российского читателя среднерусской полосы экзотические названия сибирских рек, ветров, сам Байкал были пропуском  в далёкую сибирскую провинцию, где уже маячили огни Иркутской ГЭС, где вот-вот должны были развернуться братские новосёлы и появиться самая большая, самая мощная в мире ГЭС. Сибирь по-прежнему загадочная страна для жителя среднерусской полосы, страна новых городов, гигантских проектов, где всё неведомо и потому так таинственно и маняще. А между тем Левитанский, бывалый человек, войну видевший изнутри, а значит, знающий с разных сторон,  видит Сибирь и её жителя именно таким:

В этих избах,
в этой снежной шири,
белыми морозами дыша, 
издавна живёт она –
Сибири
щедро хлебосольная душа. 

В своей ранней поэзии и в поздних работах сибиряка поэт также рассматривал не иначе как носителя особых качеств. Не думаю, что здесь превалировало расхожее мнение о сибиряке – человеке могучем, богатырского сложения, который живёт в суровых условиях. Левитанский поездил по Сибири. Бывал в западной её части и восточной. Новосибирск, Иркутск, Улан-Удэ, Чита, Бодайбо, Киренск и Витим, Хакасия и Якутия – это точные адреса его поездок. 

Географическое пространство, конечно, было шире. Приленье и Прибайкалье, Приангарье, Забайкалье и Приобье читало и слушало его «живьём» не раз. И он естественно создавал для себя сибирские образы человека и природы, в тональности собственной души.

Вместо послесловия

Как историк давно заметил одну особенность: жизнь хороших людей всегда изобилует белыми пятнами. Уж про злодея известно всё пошагово. Но чтобы про иного замечательного человека строчку составить, приходится горы материал перелопатить. Так вот и с большим российским поэтом Юрием Давыдовичем Левитанским. 

Вот рядовая, казалось бы, строчка: «Принял участие в литературной пятнице». А ведь для кого-то это стало определяющим фактом в  писательской биографии.

Три года я буквально жил с его поэтическими сборниками. Разумеется, стихи иркутского жития далеки от шедевров последующих десятилетий, и меня всё время тянуло к тем его строчкам, которые пела и декламировала вся страна. Но передо мной стояла цель: хотя бы попытаться собрать всё, что возможно, из его сибирского, иркутского времени. Такого важного и во многом определяющего периода биографии. И сознавая, что  это всего лишь начало дальнейшей работы над биографией Левитанского, я позволю себе не делать никаких заключений и выводов. Этот путь пройдут другие, а сделать это придётся однозначно, чтобы не прервать, не дай бог, связь времён и лучших среди лучших.  

В 1968 году Юрий Левитанский приехал в Иркутск. Визит был вынужденный и никак не связанный с творчеством. В Иркутске жила мать поэта, и он приехал навестить её. Был август. «Мы встретились на набережной Ангары, подавленные вестью о вводе советских войск в Чехословакию, – вспоминал известинец, собкор газеты по Иркутской области Леонид Шинкарёв. – …Задыхаясь, он читал написанные в те дни пронзительные стихи: «Сирень 45-го года – под ноги пехоте… Прости меня, Прага…»

Пусть стихи не увидели свет, но они были тогда написаны».

И это последняя строчка в истории иркутского времени Юрия Левитанского.