Сергей Язев встречает нас у дверей бывшей иркутской обсерватории на улице Советской с чёрно-белой фотографией в руке. На ней простой деревянный дом, окружённый небольшими деревянными павильонами, тонкие берёзы без листьев – то ли поздняя осень, то ли ранняя весна. 

– Это место, где я бы очень хотел прогуляться, но его больше нет, – говорит учёный и приглашает нас подняться на крышу здания. Именно с крыши в начале 1970-х был сделан этот снимок территории обсерватории ИГУ.

Метровые дореволюционные стены держат прохладу, пока не прогреются, а потом медленно остывают.

На последнем этаже, чтобы выбраться на лестничный пролёт, нужно пригнуться: «Осторожно, потолок приближается!» – предупреждает Язев. На крыше небольшая смотровая площадка, но сразу определить, с какой точки была сделана фотография, не получается: вокруг стоят современные многоэтажки.

– Как раз там, где сейчас находится эта «башня», – приходит на помощь наш гид, – стоял большой зенит-телескоп. Часть деревьев с фотографии сохранилась – видите берёзки во дворе? Астрономическая обсерватория располагалась тут с 1931 года, рядом – детский сад, примерно с 40-х годов. Тут же, в доме, на крыше которого мы стоим, были квартиры сотрудников, коммуналки. Собственно, я родился в этом доме, мои родители были сотрудниками этой обсерватории (мать Сергея Язева, Кира Сергеевна Мансурова, руководила обсерваторией с 1972 по 1989  год. Вообще же Язев – представитель уже третьего поколения в династии астрономов. Иван Язев, дед Сергея Арктуровича, возглавлял обсерваторию Иркутского университета с 1948 по 1955 год. Его сын, Арктур Иванович Язев, работал на той же обсерватории со студенческих времён. – «СЭ»). 

– А что это за здание на фотографии?

– Это был домик для наблюдателей. Если астроном заканчивал наблюдения в три часа ночи, в 60–70-е годы до дома было уже не добраться, тут и ночевали. Обсерватории принадлежал огромный участок, что на нём только не росло: ягодные посадки – смородина и малина, – декоративные кустарники, даже грецкий орех. 

Ещё с 50-х годов здесь стояли большой зенит-телескоп и маленькие телескопы. Понятно, сотрудники обсерватории своих маленьких ребятишек вытаскивали сюда, поскольку территория была окружена забором, много зелени, прекрасно можно было тут играть. Часть моего детства прошла на этой площадке среди телескопов.

– Какими они тогда виделись вам?

– Для меня тогда это был важный элемент окружающего мира, объект, на котором работали мои родители. Ни в коем случае нельзя было что-то задеть, толкнуть и так далее, при любых условиях. Зенит-телескоп – довольно высокая конструкция, чтобы его обслуживать, надо было подниматься по деревянной лесенке, и мама мне говорила: если вдруг будешь падать оттуда, ни в коем случае не хватайся за телескоп. То есть лучше было удариться, но не сбить настройки. Такое отношение к телескопу – как к священному объекту, инструменту, которому всё подчинено, – у меня с детства сохранилось. Конечно, нам с ребятами из соседнего дома и моими одноклассниками было где играть, прятаться, устраивать штаб. Это был замечательный кусочек города.

– Когда он начал меняться?

– В 1997 году я пришёл сюда уже в качестве директора обсерватории. Вскоре после этого руководство университета со мной консультировалось, можно ли дальше эту территорию использовать для астрономических наблюдений. Я с огромным сожалением был вынужден признать: нет, нельзя. К тому времени телескопы тут практически отсутствовали. Когда обсерватория только появилась и в период её расцвета, здесь поблизости стояли только пять двухэтажных кирпичных домов, построенных ещё до революции. Кругом были маленькие деревянные домишки с огородиками, которые и сейчас остались. Ночная засветка отсутствовала: уличных фонарей и самолётов, которые теперь  в огромном количестве идут на посадку прямо над нашей крышей, тогда не было. Место первоначально было удачным, а потом здесь стало вообще невозможно наблюдать. Телескопы были вывезены отсюда, и наблюдательная площадка прекратила своё существование. И вот уже в нулевые годы этот участок и вовсе начал застраиваться. 

– А новой обсерватории в 130-м квартале засветка не помешает?

– Там будут непрофессиональные наблюдения, можно будет поставить телескопы и показывать Луну: она яркая, никакой свет с земли ей не помешает, яркие планеты тоже будут видны. Различные далёкие объекты всё равно не показывают на экскурсиях. Конечно, телескопы ставить в городе не очень хорошо, зато обсерватория будет доступна для посетителей в удобном месте, в самом центре города. В общем, это правильное решение.  

Мы покидаем крышу, которую солнце уже порядком раскалило своими лучами. 

– Можем пройтись между домами, – предлагает Язев, – но это место, которого уже нет.

– Что-то осталось прежним в этом здании?

На месте домика для астрономов и павильонов
с телескопами выросли дома

– Здание интересное, со своей историей. В следующем году ему будет сто лет. И вся моя жизнь практически с ним связана: и детство, и работа. По моим данным, эти пять одинаковых кирпичных корпусов построены в 1912–1913 годах для военных, здесь квартировали офицеры ещё царской армии. Правда, был какой-то слух, что в одном из этих домов чуть ли не конюшня размещалась, но я подозреваю, что это неправда, устроено это всё иначе. Сохранились печные трубы, и я ещё помню, как папа носил дрова для печки из деревянной кладовочки на улице. В 60-е годы провели паровое отопление, рядом с соседним домом высилась труба котельной, топили углём – традиционно для Иркутска того времени, зимой было черным-черно от сажи. Затем дома переключили к сетям ИВАТУ. В какой-то момент появилась горячая вода. Но вот некоторые оконные рамы, кажется, сохранились с довоенных времён. На их стёклах долго оставались следы от крест-накрест наклеенной ещё во время войны бумаги. Эти стёкла сменили, когда я был уже вполне взрослым человеком. 

Изменилось, конечно, многое. Раньше, скажем, на первом этаже стояла электронно-вычислительная машина, которая обрабатывала результаты астрономических наблюдений. Как положено по тем временам, занимала целую комнату – фальшпол, куча кабелей, проводов и так далее. Сейчас маленький «наладонник», думаю, обладает гораздо большими вычислительными возможностями. Сегодня офис обсерватории, где стоят компьютеры, на которых сотрудники обрабатывают результаты наблюдений, – на втором этаже.

– Сохранилась ли атмосфера этого места, та, что вы помните с детства?

– Конечно. Даже после ремонта, который мы тут недавно провели, сохранилось что-то такое, уходящее в глубину десятилетий. Дело даже не в мебели. Какие-то старые приборы, канцелярские штучки – ножницы, карандашницы и так далее. По крайней мере, я стараюсь, чтобы они сохранялись. У нас хранятся старые картины из прежнего областного планетария, который тогда располагался в Троицкой церкви, написанные специально для него. 

Покидаем солнцепёк на крыше и спускаемся на второй этаж, чтобы в этом убедиться.  

Рядом с идеологическими полотнами незатейливые пейзажи – творчество заключённых колонии №3, где Язев читал лекцию. Сидельцы так впечатлились астрономией, что не отпустили лектора без презента. 

– В полукруглые ниши храмовых стен вписывались «Сожжение Джордано Бруно» и «Суд над Галилеем». Писаны они, думаю, в конце 1940-х годов – планетарий в помещении церкви был открыт в 1949-м. В советское время, конечно, был особый смак заниматься атеистической пропагандой в старых храмах. Но и чисто технологически – для планетария нужен высокий потолок –  купол в Троицкой церкви идеально подходил: для диаметра купола восемь метров нужно было помещение с высотой почти шесть метров. И такая ситуация была почти по всей стране. Не случайно мы потом начиная с 1992 года никак не могли найти помещение под планетарий в Иркутске. Сейчас эти совершенно несовременные произведения висят в коридоре обсерватории и тоже сохраняют определённый дух.

– А что можно сказать о людях, которые жили и работали здесь, их отношениях – сохранились ли они?

– С этим сложнее. Поколения сменились полностью, сейчас у нас работают только сравнительно молодые люди. Наверное, я пока остаюсь единственным звеном, которое соединяет прошлое и будущее. Чтобы не терять эту связь, мы в прошлом году подготовили историческую книгу про нашу обсерваторию от начала века, когда она только создавалась.

– Какой период в истории обсерватории, по-вашему, самый важный?

– Думаю, это 70-е и первая половина 80-х годов, когда мама была её директором. Тогда обсерватория достигла максимального расцвета: около 35 сотрудников, три отдела, были экспедиции, постоянные наблюдения, свои мастерские. Всё было очень серьёзно. Но в 90-е годы здесь осталось, по-моему, пять человек, не было ни зарплаты, ни работы, народ разбежался. Сейчас мы пытаемся как-то это поднимать и восстанавливать уже на новом уровне, с совсем другими научными темами и с новыми людьми. До прежних масштабов нам пока далеко: нас всего 12 человек. 

– Над какими темами вы сейчас работаете?

С крыши обсерватории теперь можно наблюдать самолёты и огни города, выросшего вокруг

– Основных тем три. Исследования Солнца и солнечной активности – это связано с моей профессиональной деятельностью. Вообще астрономия в Иркутске – это прежде всего Институт солнечно-земной физики СО РАН. В 1980 году, когда я после окончания физфака ИГУ пришёл туда работать, там, кроме Солнца, другой астрономии практически не было, это и определило выбор темы. Сейчас у нас работают пятеро солнечников.

Второе направление новое – метеорная астрономия, мы его только начинаем развивать в тесном сотрудничестве с Институтом астрономии РАН в Москве. Перспективы интересные. Третье – тесные контакты с Московским госуниверситетом, который поставил нам телескоп, установленный в Тункинской долине. Он автоматический, входит в национальную сеть из нескольких телескопов и позволяет вести широкий круг исследований. На этом телескопе можно наблюдать и чёрные дыры, точнее, их оптические проявления, и астероиды, и кометы, и космический мусор, вспышки сверхновых звёзд и так далее. Только выбирай себе тему и работай.

Вести четвёртое направление нас,  в общем-то, никто не обязывает, но мы всегда этим занимаемся. Это популяризация астрономии: лекции, работа со СМИ, книги, учебные пособия и прочее. 

– Не жалко ли вам тратить время на работу со СМИ?

– Не жалко. Во-первых, это, как правило, нерабочее время. У нас ненормированный рабочий день, астроном и ночью может сидеть за компьютером, и дома может это делать, потому что сейчас неважно, откуда ты управляешь телескопом: отсюда, из офиса, или из своей кухни. Притом никто особенно не считает рабочие часы, все трудятся достаточно много. 

Во-вторых, я считаю, что это очень важно и полезно, поскольку наука всё больше усложняется, уходит всё дальше от простого народа, и в большинстве случаев люди вообще не понимают, чем занимаются учёные. А свято место пусто не бывает, поэтому вакуум заполняется преимущественно псевдонаукой или лженаукой. Уже несколько лет я читаю курс по научной журналистике пятикурсникам-журналистам нашего университета. И у меня в общем создалось ощущение, что они науку представляют себе на том уровне, о котором и пишет жёлтая пресса, совершенно не зная о прорывных её делах. Если про науку – это НЛО, какие-нибудь барабашки и всякая прочая чепуха. Сейчас же у меня ощущение, что иркутские средства массовой информации откровенную ерунду уже не пишут. Цивилизованность СМИ нарастает хотя бы в этом смысле.

– Про инопланетян часто спрашивают?

– Да. И про конец света. Звонят в обсерваторию: слышно, что человек очень взволнован и неудобно ему об этом говорить, но вот не может он не задать этот вопрос. Каждый месяц бывает несколько таких звонков.

Мы уже покинули прохладные кирпичные стены старого здания и идём туда, где раньше стояли телескопы. 

– Наш бывший сотрудник Владимир Николаевич Захаров мечтал поставить памятник на месте, где 35 лет стоял зенит-телескоп. Но сюда пришла строительная техника, всё было уже решено… – Проходим через арку во двор многоэтажки, где зеленеют те самые берёзки. Под ногами обёртки и бутылки, а когда-то астрономы собирали тут грибы. В основном сыроежки, но и грузди встречались. – Тут примерно был вход на территорию, там стоял большой телескоп. А вот здесь деревья всё-таки, видите, сохранились, – радуется Язев. – Вся эта территория была астрономической площадкой, и, судя по документам, мой дед в своё время приложил много усилий, чтобы эта земля отошла университету. Сейчас я на это всё смотрю с некоторой ностальгией. 

Среди крапивы и мусора рядом с новой стройкой виден накренившийся кирпично-бетонный куб – забытый постамент для одного из телескопов. На него ставилась аппаратура, чтобы не было колебаний. Таких постаментов было шесть или семь. Вокруг каждого стоял деревянный павильончик с раздвигающейся крышей.

– Интересно, что когда-то забор обсерватории проходил ровно по Советской, вдоль тротуара, – продолжает Сергей Язев, пока мы пробираемся сквозь траву. – А с противоположной стороны улица была зажата забором ИВАТУ. Перед приездом в Иркутск Хрущёва наш забор отнесли в глубину метров на 10, и полоса деревьев оказалась за пределами обсерватории. А забор был достаточно мощный, его заменили на что попало, правда, кусочек нового ограждения был исторический. Оказалось, что туда попала часть чугунной решётки, которая когда-то огораживала Белый дом. На ней были видны следы пуль после драматических событий 1917 года. Потом кто-то сообразил, что эта решётка представляет собой большую историческую и культурную ценность, и её тоже сняли и увезли. 

– Чем бы вы занимались, если бы не астрономия?

– Думаю, что всё равно наукой и её популяризацией. Исключительно интересны, например, биология с генетикой, эволюционная биология и так далее, геология. Моим хобби остаётся история космонавтики, что не имеет прямого отношения к астрономии. 

– К вопросу популяризации науки. Как, по-вашему, человечество справится с растущим усложнением научного знания, при том что на бытовом уровне большинству оно не требуется?  

– Этот вопрос активно обсуждается. Поток информации чудовищно возрастает. Кривая лезет вверх, уместить всё в одну голову невозможно. Или ты знаешь всё по верхам, или ты специалист в очень узкой области. При этом человек без компьютера, источника информации, может оказаться беспомощным. Это действительно так, и это огромная проблема. Дело не в том, что каждый должен уметь изготавливать порох, но он должен хотя бы представлять основные принципы, как устроена вселенная, её законы. Не обязательно помнить конкретные химические формулы, но нужно хоть немного понимать, чем железо отличается от углерода. Тогда люди, думаю, будут более адекватно вообще представлять себе мир, в котором мы живём. С этим как-то худо. Второй момент связан с тем, что урезается образование: чему раньше хоть как-то учили, теперь не учат ни в школах, ни в вузах. Получается, что люди выходят оттуда со знаниями о мире на уровне средневековья, школа с этим мракобесием не справляется.

Как-то нашей цивилизации придётся выпутываться. Думаю, переход на совсем новый уровень произойдёт достаточно скоро. Мы живём на стыке с совершенно новой эпохой. В природе процессов, которые развиваются по экспоненте долго, в определённый момент система выходит на новый уровень, переходит в новое качество, которое в существующих терминах невозможно описывать. И с этой точки зрения все наши проблемы  – например, в политике или экономике – тоже временные. Последние конвульсии старого мира, внутри которого рождается новый мир, – с улыбкой заключает на прощание Сергей Язев.