С ружьецом – дробовичком 24-го калибра, подаренным мне отцом к 13 годам, – по воскресеньям я стал бегать за белкой, рябчиком в ближайший лес по пади хребта Улан-Бургасы с названием Шибирочка. До леса надо было пройти открытое пространство долины нашей речки Курбы. По долине куртинами вдоль берегов заросли дикой яблоньки, ивняка, боярышника. Там зимою можно было обнаружить стайку серых куропаток, которые тоже входили в мой охотничий ресурс. И однажды, возвращаясь от Шибирочки, поближе к сумеркам шёл я вдоль одной такой куртины. Случайно обернувшись, увидел, что прямо ко мне низко летит какая-то большая почти белая птица. Сдёрнул с плеча ружьишко и, почти не целясь, выстрелил. Птица упала. Я не поверил своим глазам: это же полярная сова! Как она сюда, на юг Сибири, попала, они же живут-то эвон где! 

В полной уверенности привести в восторг домашних: батю, маму, сестёр – героем заявился домой. Но батя, молча поглядев на мою добычу, на меня, сказал – дословно помню до сих пор: «И зачем ты её убил? Тут никто никогда их не видел, прилетела она не от хорошей жизни, там кормов, наверное, не стало. Здесь она должна была быть заповедной». Никогда, нигде не добывать никакую редкость и не стрелять по неведомому зверю-птице, зачастую они исполняют важный закон природы – расширяют свой ареал. Это научение я усвоил на всю жизнь. Примерно так наставлял меня отец в моём детстве.

Так впервые я познакомился и с явлением заповедности. Заповедность, заповедная этика, по-видимому, уже была от отца – в генах, она явилась путеводной по жизни нитью. И вот пример. Где-то в 9-10 лет, увлекаясь добычей при помощи удочки нашей мелкой рыбёшки-«амуляшек», шёл я берегом реки. И увидел в маленьком отгороженном от речного потока гравийной перемычкой заливчике много маленьких, со спичку, налимчиков. Они были обречены, это я понял сразу: заливчик должен был высохнуть. Сбегал домой за лопатой и разрыл эту перемычку. Рыбёшки, в панике от поднятой мути и волнения, залегли на илистое дно. Назавтра после школьных уроков кинулся посмотреть, что сталось с пленниками. Ни одного не было, все перебрались в реку.

Припоминаю похожий случай из взрослой жизни. Однажды на отмели реки Белой в Иркутской области после бурного весенне-летнего паводка  осталось несколько замкнутых мелководных водоёмчиков. И в одном из них я заметил маленького, длиною в полкарандаша, таймешка. Изловчившись, выловил его и, весьма недовольного этим событием в его жизни – он неудержимо вертелся в руках, – перенёс в близкий бурлящий поток, его стихию.

Заповедность, природоохранное отцовское воспитание повели меня по жизни и дальше. Думаю, это очередной перст судьбы: учась на факультете охотоведения в Иркутском сельскохозяйственном институте, после первого курса в составе всей нашей группы летом 1952 года на практике я оказался в Баргузинском заповеднике. Наш незабвенный учитель профессор Василий Николаевич Скалон, организовавший эту практику, рассказывал о заповеднике, истории его организации, целях и задачах, стоящих перед ним, природоохране вообще, о необходимости развития природоохранного мышления. Мы прошли многие заповедные тропы, повидали несколько природных заповедных объектов, в том числе великолепный водопад на речке Шумилихе. В душе многих из нас, конечно и у меня, этот чудный край оставил яркие впечатления. Они и определили место следующей – зимней – практики, снова в Баргузинском заповеднике. За два года многое здесь изменилось, в частности, пришёл новый, молодой, энергичный зам. по науке Олег Кириллович Гусев. Он и определил нам, двоим студентам-практикантам, задание: пройти по территории несколькими маршрутами на камасных лыжах, учесть следы соболя и лося. Гусев снабдил нас лыжами и продуктами. Учёт численности животных по следам – дело, которым всю мою последующую жизнь полевого исследователя-охотоведа пришлось заниматься, и самые первые уроки я получил тогда в благословенном БГЗ.

Преддипломная практика в таёжных угодьях юга Читинской области проходила под руководством Виктора Владимировича Тимофеева, непревзойдённого полевика-исследователя, автора первой методики учёта численности соболя, организатора расселения зверька из оставшихся осколков его ареала в Восточной Сибири. Замечательно важным было общение на лыжне и в зимовьях с этим редкостно доброжелательным, глубоко порядочным человеком. Тем укреплялось моё «заповедное» состояние души, моё, по-видимому, пока не осознаваемое решение посвятить себя природоохране, заповедности.

Получив диплом биолога-охотоведа в 1956 году, я по распределению должен был поехать в один из районов охотоведом, но направился во всё тот же благословенный Баргузинский заповедник, где в научном отделе Олег Гусев по давнему (со времени зимней практики) предложению «держал» для меня должность старшего научного со-трудника. В пору этой практики мы много общались с Олегом Кирилловичем, он произвёл на меня сильное впечатление и знаниями о природе заповедника, и личными качествами широко образованного человека. Ясно, что по получении диплома я ринулся в БГЗ. Олег Кириллович предложил мне тему по экологии копытных, среди которых лось был массовым. Вскоре Гусев заповедник покинул, но несколько раз, работая в Восточно-Сибирском филиале 

АН СССР, приезжал в Давшу – центральную усадьбу БГЗ, и мы, конечно, отправлялись на территорию. В одно из таких посещений мы зашли и на несколько дней остановились в зимовье на «Давшинских покосах». Либо вместе, либо поодиночке проходили свои исследовательские маршруты. Был март 1958 года, в сумерках и днём по давшинской поляне иногда даже на наших глазах (заповедник!) бродили кормящиеся лоси: лосиха с лосёнком и отдельно молодой самец.

Постоянные наблюдения на следах в течение всего снежного периода выявили чёткую картину: лоси постепенно поднимались над поверхностью почвы и спрессованный под копытами столбик снега весною (твёрдое высокоснежье) «поднимал» зверя иногда более чем на 20 см. При «железном» насте в апреле кое-где обычно молодые лоси шли по самой поверхности снега. Это явление, увеличивая доступность веточных кормов на одном и том же участке зимнего «стояния», в какой-то мере устраняло необходимость перехода в другие угодья, определяло осёдлость в тяжёлую весеннюю пору. Осёдлости способствовали (определяли динамику доступности кормов) ещё два обстоятельства: падающий снег несколько пригибал тонкие веточки кустарников, берёзы и  осины, скапливаясь на них, и они сверху попадали в зону доступности для зверя (на фотографиях и рисунках лось часто стоит «задрав» голову – это он дотягивается до побегов,  которые оказались доступными).

Сильный мороз, как известно, также пригибает всякие побеги, и они попадают в зону доступности зверя. Динамика нарастания твёрдости снега в течение зимы облегчает существование и кабарги: она всё выше поднимается над поверхностью почвы и в период настов часто идёт по поверхности снега, что обеспечивает ей расширение доступной к лишайникам зоны на стволах деревьев.

Названные выше подходы в наблюдениях я использовал и при сборе материала по экологии копытных, будучи научным сотрудником Восточно-Сибирского отделения ВНИИ охотничьего хозяйства и звероводства. Длительные полевые работы в БГЗ во все времена года выработали навыки к длительной (1-2 месяца) автономной жизни, что пригодилось при работе в других организациях, связанных с полевыми исследованиями. Мне приходилось много охотиться на разного зверя, но «заповедность» души, окрепшая в БГЗ, всегда определяла природоохранительную меру добычи.

«Заповедность» души и дальше продолжала вести по жизни: в 1988 году я получил возможность перейти в только что созданный Байкало-Ленский заповедник, в подготовке организации которого принимал некоторое участие. Его территория расположилась как раз напротив заповедника Баргузинского, за Байкалом. Это тот край, который в ясную погоду хорошо виден был даже с крыльца моего дома в посёлке Давша – центральной усадьбе БГЗ. И теперь, иногда оказавшись у северной границы своего БЛГЗ, я вижу за Байкалом цепочку вершин Баргузинского хребта. Где-то там, в знакомом среди гор понижении, благословенная Давша.

В Байкало-Ленском заповеднике, где я работаю уже около 25 лет, автономно, как бывало в Баргузинском, пройдено более тысячи километров по-знавательных маршрутов, сделано множество для себя открытий, собрано много экологического материала о жизни заповедных обитателей. В 1996 году, к десятилетию БЛГЗ, удалось уточнить, описать и сфотографировать коренной исток Большой Лены, обнаружить (по рассказу геолога Александра Бухарова) заповедный палеовулкан, возраст которого – миллиард семьсот двадцать миллионов лет, таких древностей на Земле единицы. Удавалось неоднократно в резиновой лодочке сплыть по великой Лене с самых её верховий, более двухсот километров девственной заповедности. Теперь всё это в моей памяти и моих книгах: «Заповедник на Байкале» (1979), «Вести от синих гор» (2006), «Визит к Берендею» (2008), «Волчья песня» (2003) и других. А первой моей публикацией была заметка «В защиту медведя на северо-восточном побережье Байкала» (Материалы первой сибирской конференции по производительным силам Сибири, сборник «Охрана природы Сибири», 1959 г.).

Весь этот пройденный путь жив в памяти благодарностью судьбе, поющей струной которой была заповедность.