«Сильная бумага»

Корреспонденция  из села Верхне-Острожского, размещённая в номере от 25 февраля нынешнего, 1910 года, на первый взгляд, не сулила никаких неприятностей: многочисленные свидетели подтверждали, что писарь Балабанов отправил свои подношения приставу 2-го стана Балаганского уезда с нарочными, то есть на крестьянских лошадях. Об этом же говорила и надпись на посылках: «Экстренно, хранить в холодном месте». Кроме того, была сделана и соответствующая отметка в книге казённых отправлений. Правда, слово «нарочные» предусмотрительно выпущено и дело представлено так, будто вышла оказия, так что и крестьянские лошади не понадобились; но были и прямые свидетельства, говорящие об обратном. Одним словом, «писарю остаётся лишь умыться», уверился господин Талалаев, редактор «Голоса Сибири». Но Балабанов оказался искуснейшим крючкотвором, сумел зацепиться за что-то и выставить обвинение  в «клевете, подрывающей моё достоинство и моё доброе имя». 

Балабанов не поленился и командироваться в уезд, где держал совет с несколькими крестьянскими начальниками – из тех, кому он регулярно присылал скоропортящиеся презенты. Ставка оказалась сделанной правильно: крестьянские  начальники выдали Балабанову «сильную бумагу» – о том, что в феврале нынешнего, 1910 года на имя пристава 2-го стана вообще никаких посылок не поступало. 

– Коли не было ничего, значит, и постановление по обывательским лошадям не нарушено, – пояснил писарю один многоопытный крестьянский начальник, водивший знакомства с присяжными поверенными. –  А раз ничего не нарушено, то сам Господь велит подвести  мерзкую статейку под клевету. В общем, подведёшь ты, Петрович, редактора Талалаева под казённые, стал быть, харчи. Ну, или выторгуешь у него чего хошь.

Балабанов предпочёл торговаться. И первым делом затребовал выдать ему автора, скрывшегося за подписью «Обыватель». Само собою, выставил писарь и счёт за собственные издержки (несколько поездок в Иркутск и в уезд). Что до публикации опровержения, то оно подразумевалось им как само собой разумеющееся.

– Вот напечатаете – и тогда уже я со спокойною совестью пойду с вами на мировую, – заключил он встречу с ответственным секретарём редакции (самого Талалаева не оказалось на месте).

«Сумасшедший, конечно, сумасшедший!»

Несколько недель писарь предвкушал предстоящее заседание в суде, с удовольствием собирался в дорогу, ехал  с настроением и сохранял его в камере у мирового – до той самой минуты, пока Талалаев не появился и прямо с порога не заявил:

– Считаю глубочайшим для себя оскорблением одно только предположение, что я мог бы продать тайну авторства!

Надежда поквитаться с «сельским корреспондентом» и «навсегда отучить этих… писать» мгновенно улетучилась в отворённую форточку, дымка рассеялась, взгляд заострился – и Балабанов разглядел, что окна за спиной у судьи засижены, пол на середине комнаты выщерблен, а у скамьи для свидетелей одна ножка качается. Про Талалаева же он подумал: «Сумасшедший, конечно, сумасшедший – так вредить самому себе! А уж мне и подавно вред, потому как нет никакого резона от его заключения.  Пусть бы лучше он оставался на свободе, но возместил всё сполна!»

Передавая иск далее, в окружной уже суд, Балабанов рассчитывал, что дело затянется, как обычно, и за это время какой-нибудь умный человек убедит строптивого Талалаева пойти-таки на попятную, то есть на мировую. Писарь приготовился даже отказаться от выдачи корреспондента («Сам сыщу!»), лишь бы только ему уплатили по счёту. 

На заседание окружного суда редактор, вопреки чаяниям, не явился. Интересы его представлял присяжный поверенный Кроль, не так давно добившийся для «Голоса Сибири» оправдательного приговора. Но то ли нынче он был совсем не в ударе, то ли правосудие решило «выровнять крен», и Талалаева приговорили к двум месяцам тюремного заключения. 

– Разумеется, мы будем апеллировать к Иркутской судебной палате, что даст отсрочку, и весьма продолжительную, – попытался утешить Кроль. Но скоро понял, что клиент удручён по другой причине. По какой же именно, догадаться оказалось нетрудно. 

«Парад» газет

После войны с Японией и первой русской революции местная читающая публика так разделилась, что не находилось уже издания, одинаково интересного для всех. В издательском деле стали пробоваться и частные поверенные, и даже доктора. Начался настоящий «парад» газет, предстающих под разными именами, исчезающих и появляющихся вновь. Изначально все редакции жёстко противостояли друг другу, вот и в нынешнем, 1910 году отчаянно враждовали «Сибирь» и «Голос Сибири». 

Первую отличала стабильность (одно из старейших иркутских изданий), вторая подкупала свежестью взгляда; но, в сущности, они были похожи. У обеих был ярко выраженный общественно-политический характер, обе считались общесибирскими и явно не сосредоточивались на местной хронике. Кроме авторов судебных репортажей, театральных рецензентов и думских корреспондентов, отражением жизни губернского города не занимался никто. Добровольные «хроникёры» из общества «Просвещение», управления Забайкальской железной дороги, губернского управления и т.д. передавали в редакции под копирку писанные заметки. И даже художник-иллюстратор, привлекавшийся одно время Талалаевым, давал не картинки с натуры, а исключительно портреты известных персон.

Присяжный поверенный Кроль в обеих редакциях выступал с «еретическим предложением» объединить  «Сибирь» с «Голосом Сибири». Но на него так набрасывались с обеих сторон, что пришлось отступить. В узком же адвокатском кругу он сетовал, что «вот если бы не высокомерие «Сибири» и не буйный темперамент редактора «Голоса Сибири»… 

Талалаева обвиняли и в злонамеренности, но Кроль не соглашался, уверял, что дело тут во врождённом  фельетонном взгляде на всё, что окружает: «Вот, к примеру, два дня назад мы с Талалаевым нечаянно встретились в книжном магазине у Посохина и вместе посмотрели новинки; но при этом я вынес только суждение о поступивших книгах, а он каким-то образом услыхал, что в типографии Посохина в воскресенье отменили выходной – чтобы отпечатать «Нашу мысль». 

Помещая об этом заметку, он язвительно присовокупил: «А на аншлаге газеты, между прочим, выставлено: «Защита интересов трудящихся». 

– Ну вот, из-за каких-то пяти строчек завели себе очередного врага, – попенял адвокат, специально заехав в редакцию. Но Талалаев, кажется, не расслышал его: он с восторгом комментировал фельетон, идущий в завтрашнем номере. И Кролю на радостях вручил гранки, так что тот, обречённо уже, прочитал: «В сумасшедшем доме издавали газету. Редактор волновался: «Ну что же, напишете вы статью на местные темы? А то про Англию есть, про Думу – от собственного думского кадета, а вот на местные темы…» 

Публицист закрыл глаза и начал мечтательно развивать свою идею:

– Дело простое, грошовое; только и надобно, что выдать на каждую бабу по мешку, а на каждого мужика – по два. И начнут они, родненькие,  горные породы разбирать и ссыпать в вагоны, порожняком бегающие до Челябинска.  Деньги в Сибирь так и потекут, горы в Сибири так и растают… 

Случайно проходивший мимо редактор-издатель «Сибирской мысли» подслушал этот разговор и пригласил сумасшедших сотрудничать в своей газете.

Бутылка в форме… книги

Неизменный участник перестрелок между газетами Золин, принимаясь за фельетон, по обыкновению говаривал: «Берём склянку желчи, склянку чернил, а также и склянку горьких слёз…» Но случалось, это были и слёзы от смеха на редакционных посиделках, всегда спонтанных и оттого невыразимо приятных. Кто-нибудь из авторов (интеллигентнейших, образованнейших господ) с очередного жалованья прикупал, предположим, икры для домашних, но сворачивал отчего-то в редакцию – и, натурально, застревал.

– Да, хорошая штука – кетовая икра, ежели она с луком! – подначивал его кто-нибудь из штатных.

– А вы, господа, не стесняйтесь, «входите в рассмотрение» икры!

– Да мы и сами не с пустыми руками: у нас и ветчинка с горчинкой  отыщется…

– С горчинкой – это как?

– А вы будто и не догадываетесь, Пётр Петрович? 

– Ну, выпьем, друзья, чего уж там! 

– Хотя делать это, по-настоящему, и не следовало бы, – с театральной строгостью  выступал редактор. – Ведь что нам говорит Государственный наш совет? Довольно, говорит, этого пьяного безобразия, надо пример трезвости мужику подавать, потому что и так уж мужик топит в вине последнее достоинство. 

– В сущности, дело-то исключительно в… форме винной посуды. Да, я бы предложил, например, выделывать на стеклянных заводах бутылки в форме книги. И наш мужик таким образом получил бы касательство к… книжному рынку.  

– Представьте: заходит этак важно в казённую лавку и с серьёзною миною на лице: «А дозвольте мне вон энту книгу».

– Этикетки, этикетки срочно надобно переменить: вместо этой грубой «Казённое вино» напечатать, к примеру, «Живой родник». 

– Вот именно: «Живой родник»! А казённую винную монополию предлагаю переименовать в «Казённое северное издательство». 

– Да-а, звучит гордо. А главное, господа, что вся продукция этакого «издательства» не подлежит никакой цензуре! То есть абсолютно! А? И перед Европой, чёрт нас возьми, уже будет не стыдно. 

– И в министерских отчётах вместо обычных заскорузлостей зазвучит: «За такой-то год казённым книгоиздательством выпущено в свет 20 миллионов книг пятнадцатым изданием. Спрос громадный! В будущем году думают выпустить 30 миллионов». 

– Господа, предлагаю выпить за прекрасный книжный проект! – подводит черту Золин. Он   доволен: тема для завтрашнего фельетона не только найдена, но уже и схвачена очень крепко!

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов историко-культурного наследия, краеведческой литературы и библио-графии областной библиотеки имени Молчанова-Сибирского