Напряжённые поиски истины в живописи определили весь долгий творческий путь мастера (выставка, проходящая в художественном музее имени Сукачёва, посвящена 60-летию его профессиональной деятельности), и этот путь целиком сконцентрировался в мастерской. Все эти годы ни поездки за впечатлениями, ни попутная, ради денег или престижа, работа, ни общественная деятельность, ни бытовые проблемы (достаточно вспомнить «лихие 90-е», когда обстановка в холодной мастерской напоминала блокадную) не отвлекали от главного – сосредоточенной работы у мольберта. 

Путь в искусстве, по словам Андрея Филипповича, «не есть количество работ, а есть глубина духа в работах. Дорога-то больше духовная. И профессиональная, безусловно». Отношение к живописи как к  «аскетическому, глубокому по своим тайнам знанию, ремеслу» (Петров-Водкин) роднит его с мастерами прошлого. Недаром один из его товарищей, сам прекрасный живописец, однажды заметил: «Эта живопись – для профессионалов».

Однако живопись Рубцова основана не только на внимательном изучении традиции классического искусства в самом широком её понимании (в духовном плане ему равно близки, например, Рембрандт и Суриков), но прежде всего на глубоко  пережитых впечатлениях. И среди этих впечатлений особенно дороги художнику воспоминания деревенского детства, которые вновь и вновь возникают в его размышлениях о своём призвании: «Когда меня одолевают сомнения, я вспоминаю виденное мной в природе детским оком… Спасибо родителям, Прасковье и Филиппу: я тоже крестьянин, тоже пахарь, только у холста». 

«Окно на реку». 1990 г.

Воспоминания о «совершенно радужном» детстве в далёкой уральской деревне Чемеево словно оживают в работах, созданных во время ежегодных летних сезонов художника в ангарском селе Большая Речка. В деревенских пейзажах, то словно растворяющихся в пропитанном влагой воздухе («После дождя»), то залитых солнечным светом – ярко сияющим полуденным («Новое крыльцо») или мягким закатным («Тёплый вечер», «Вечерний дворик на Большой Речке»), оживает мечта о красоте и гармонии, разлитой повсюду в природе. Деревенские натюрморты («Малый ужин», «Самовар», «Мёд Прибайкалья») излучают душевное тепло, в них незримо присутствует образ большой и дружной, как говорили раньше в народе – «согласной», семьи. 

Тем более драматичными предстают раздумья художника о судьбе этого мира, стремительно разрушающегося  на глазах («Старые ворота», «Покинутый двор»). Образ уходящей, «отлетающей» деревни  в работах Рубцова подчас предстаёт то печальным воспоминанием, то мечтой, то миражом («Деревенские миражи»,  «Храм у реки»). Мягкие, словно меркнущие в закатном мареве цветовые созвучия  контрастируют в этих работах с тревожными, острыми  отблесками «нездешнего» света.

Ещё более экспрессивны произведения, рождённые глубоким переживанием событий, перевернувших жизнь русской деревни в 1930-е годы. Эти события обернулись трагедией и для семьи Андрея Рубцова: его отец погиб в ссылке от голода, семья была вынуждена навсегда покинуть родные места. Отзвуком этой трагедии в творчестве Рубцова стали композиции 80-х годов: «Беда», «Скорбящая», «После бурана». 

Эти работы воспринимаются как символический триптих, объединённый напряжённым композиционным ритмом и особым колористическим решением. Острота этого решения состоит в пронзительно-ярком и вместе с тем призрачном свечении белого на чёрном. Монохромность в принципе чужда Рубцову как художнику, создающему свой мир из цвета и света («ненавижу белила» – его высказывание), а потому открытый белый цвет  на его полотнах всегда звучит диссонансом. Контрастные по отношению друг к другу портреты-аллегории – стремительно мчащаяся «Беда» и застывшая в безмолвном отчаянии «Скорбящая» – воспринимаются как персонификации народной судьбы. Образ судьбы как вселенской катастрофы несёт в себе  и пейзаж «После бурана». Так отдельные произведения мастера складываются в единый цикл (сюда можно добавить картины «Храм на реке», «Старуха, хлеб, кони»), посвящённый одной из самых страшных трагедий в отечественной истории ХХ века.

Думается, Рубцову близка мысль Врубеля о том, что живопись для художника –  «самостоятельное, специальное дело, которое он должен уважать, а не уничтожать его значения до орудия публицистики». Однако настоящий художник не может оставаться равнодушным к окружающей его общественной несправедливости. Натюрморты «Куклы» (1980) и «Шахматы» (1975–1993) являются примерами своеобразной «символической публицистики» Рубцова, смысл которой зашифрован в метафорических образах. И хотя в этих композициях кукловоды и «чёрные игроки» остаются за пределами полотна, их незримое присутствие ощущается в опасном стальном блеске тростей, на которые насажены поверженные куклы, или в мертвенном свечении шахматной доски, где громоздятся только чёрные фигуры.

Исторические аллегории Андрея Рубцова воссоздают трагический образ времени, в котором, казалось бы, не оставалось места человечности. Однако в людях этого времени художник сумел увидеть полноту душевной жизни и духовную стойкость вопреки обстоятельствам. Герои его портретов, будь то комбат Сухопаров или учитель Нефедьев, крестьянин Штуднюк или безымянный «Человек с тростью», несмотря на все выпавшие им испытания, сумели сохранить в себе мудрость, мужество и чувство собственного достоинства.

Итоговая выставка, как и все предыдущие, стала открытием новых тем и новых смыслов в искусстве мастера. Однако в своих мировоззренческих основах это искусство остаётся величиной постоянной. Как и всякий большой художник, Рубцов всем своим творчеством создаёт собственную жизненную философию и своё художественное пространство.

В центре этого пространства – река как образ жизни и  вечно текущего времени. Реальная река Ангара то является «небесной рекой» с плывущими льдинами-облаками («Ледоход»), то предстаёт гибельной бездной («В чужие края»). Она приветливо манит  к себе в тёплый летний день («Окно на реку») или обдаёт холодным ветром в ненастье («Ветреный день»). Её воды то золотом  сияют на солнце («Осинники»), то отливают призрачным свинцовым блеском («Покинутая деревня»). Река – центр природного космоса в живописи Андрея Рубцова. 

В центре человеческого  мира на его полотнах – дом. Деревянный сельский или старый городской дом – олицетворение уютной семейной жизни, место «встреч-расставаний» («Зимний пейзаж», «8-е Марта»). С домом связаны воспоминания о прошлом («Вечер старого дома»). Высокий, царящий в окружающем пространстве, дом ассоциируется с храмом («Улица», «Ворота»): образ красоты как высоты, характерный для русской архитектуры, отозвался в живописи Рубцова. Иногда этот образ дополняется распахнутым, светящимся в вышине окном («Прощёное воскресенье»).

Окно связывает мир природы и мир человеческий. Ярко светящиеся окна зовут из тревожного ночного пейзажа в домашний уют («Окна»). Пространство за окном гармонирует с миром домашним своей приветливостью и соразмерностью человеку («Мёд Прибайкалья», «Осенний подсолнух») или несёт в себе опасность и угрозу («Старуха, хлеб, кони»). Окно может обернуться таинственной границей между мирами («Филипп и Прасковья»). Символом несчастья становится окно в брошенном доме, за которым – пустота («Покинутый двор»).

Образ окна – один из постоянных и многозначных символов в творчестве  Рубцова. Наверное, ему близки слова отца Павла Флоренского о том, что «чистая живопись есть открытое настежь окно в реальность». Недаром на афишу выставки вынесена как своеобразный эпиграф одна из программных картин художника – «Окно на реку». Сама же выставка – это окно в мир мастера. Этот мир побуждает к размышлениям, раздражает, восхищает или озадачивает – в нём можно найти всё, кроме самоуспокоенности и скуки. «Скука убивает искусство. Тоска – да. Пусть у моих картин рождается тоска по чему-то неведомому или недостижимому», –  однажды заметил художник. И всё же живопись Андрея Рубцова прежде всего духовно просветляет и обнадёживает, поскольку главное в искусстве, по его глубокому убеждению, – «укрепление духа человеческого».