Николаю Григорьевичу нравится бывать на гидроэлектростанции. Она дарит ему молодость, вдохновляя на тёплые воспоминания. Правда, теперь визиты на ГЭС стали совсем редкими: годы берут своё. И всё-таки крутые берега бурлящего у подножия плотины Енисея по-прежнему теребят душу фронтовика. Они стали по-настоящему родными. Здесь начиналась его вторая, послевоенная, жизнь…

Николай Зенич не коренной сибиряк – уроженец казахского городка Талды-Курган. Там учился в школе и после шести классов пошёл работать счетоводом. Обладал красивым почерком. Оттого в первые месяцы войны угодил в районный военкомат. Выписывал повестки на фронт. Сам же и разносил их по дальним весям. Порой приходилось пешком до сотни километров «прогуливаться». 

– Помню, наберу с собой ломти хлеба, нарежу колбасы, повестки в фуражку заложу – и вперёд, – рассказывает о ярких моментах своей юности Николай Григорьевич. – Но уже где-то в августе пришёл и мой черёд собираться на войну. Едва в лётчики не попал, даже медкомиссию прошёл успешно. Образования не хватило. Однако следом начался набор в Алма-атинское высшее военное стрелково-пулемётное училище. Отучился там несколько месяцев. Получил звание лейтенанта и крепкие навыки. По завершении курсов, к примеру, станковый пулемёт разбирал и собирал с закрытыми глазами. Освоил противотанковое ружьё. Но особенно нравилась мне самозарядная винтовка Токарева – легендарная СВТ. Кстати, и фрицы оценили это оружие, порой даже сами воевали с трофейными СВТ.  

После училища – под музыку по вагонам и на фронт. В числе тридцати выпускников офицер Николай Зенич отправился бить фашистов. В пороховом декабре 1941-го… Сегодня из памяти ветерана уже выскальзывают некоторые события военных лет, однако многое по-прежнему забыть невозможно, вплоть до отдельных деталей.

– Скрежет войны – это страшно, конечно, – признался Николай Григорьевич. –  Выручали юность и ненависть к врагу. Это помогало собраться с силами. На станции Лиски на Украине попали под жуткую бомбёжку. До сих пор та картина перед глазами: грохот разрывов, покорёженные рельсы, пронзительный свист паровоза. Под Харьковом такая же история случилась. Под бомбёжкой нырнул в какую-то канаву, закрыл голову руками. Когда после осмотрелся, не узнал округу: угловой части здания станции как не бывало. А какие тяжёлые были переходы, в грязи размокших дорог вязло всё: люди, лошади, орудия, машины. Часто шли по ночам скрытно от немцев. Нередко спали на ходу. Бойцы при ходьбе по очереди поддерживали задремавших товарищей. 

Но самое страшное в жизни Николая Зенича случилось в боях на Орловско-Курской дуге – окружение и немецкий плен. Два месяца перед отправкой в лагерь пленённых советских солдат и офицеров фашисты держали за колючей проволокой в одной из деревушек. Чудом выжил тогда.

– Для фашистов мы были хуже скота, наши жизни для них не значили абсолютно ничего. Жестоко они относились и к местным жителям, – вздохнул Николай Григорьевич. – Помню, как за одного убитого фрица расстреляли сразу десятерых деревенских. Голодали мы очень. За деликатес считали прожаренную пшеницу. Ещё больше мучила жажда. Озеро было рядом, но за проволокой – не доберёшься. Кто-то из пленных выкопал ямку, она наполнилась водой. Так за неё чуть до драк не доходило. 

Потом наступил день, который спас Николаю Зеничу жизнь. Во время марша в колонне военнопленных Зеничу удалось воспользоваться внезапно возникшей на одном из дорожных поворотов минутной суматохой в рядах и рвануть с товарищем в лес. Позади раздались автоматные очереди. Но повезло – пули просвистели мимо.

– Спрятались в рощице, а там деревья со спелыми грушами росли. Я сразу штук пять умял. После многодневной голодухи это было действительно райское наслаждение, – вспомнил короткий, но очень приятный эпизод Николай Григорьевич. – С товарищем добрались до какой-то деревни. Немцев там не было. Укрылись на время. А потом с прорвавшими окружение войсками продолжили фронтовой путь. Правда, месяца четыре меня, как бывшего военнопленного, ещё мурыжили с проверками. 

Николай Зенич участвовал в освобождении Румынии, Чехословакии, Венгрии, Австрии. Но война для него закончилась не в мае 1945-го. А чуть позже. И не в Европе, а в Красноярске. 

– С запада я с эшелоном поехал на восток – туда, где шла война с японцами, – объяснил фронтовик. – Но пока наш состав продирался по перегруженной после войны железной дороге, именно в Красноярске до нас докатилась весть о том, что спешить больше некуда: японцев разбили. В 1948 году я демобилизовался и, к тому времени уже вместе с женой, вернулся в родной Казахстан. Там у нас родились сыновья. Но и десяти лет не прошло, как мне с  семьёй вновь выпала дорога в Красноярск. Позвал друг – на великую сибирскую стройку. Вблизи города должна была появиться новая мощная гидроэлектростанция. Пришлось продать дом, а он у меня хороший был, с хозяйством. Даже свинюшек держал. Однако о переезде не жалею. За все минувшие с той поры годы душой прирос к сибирской земле. В Красноярске дочь родилась. Да и нашу ГЭС помню с её младенчества, когда в воды бурного Енисея упали привезённые самосвалами первые многотонные «четвертаки». 

Николай Григорьевич начинал на стройке станции бетонщиком. День перекрытия русла реки запечатлелся в его памяти грандиозным праздником. Ныне с улыбкой ветеран вспоминает, как насыпь почти полностью соединила берега. И когда оставалось заложить камнем ещё несколько метров, самые отчаянные из молодёжи на радостях и от нетерпения прыгали с одного края насыпи на другой. 

– И впрямь большое дело сделали люди, создав столь грандиозное сооружение. На душе приятно, что и мой труд для этого пригодился, – бодрым голосом заключил Николай Григорьевич, звякнув фронтовыми наградами на пиджаке.

Мягкий звон медалей и орденов прозвучал как напоминание о подлинном героизме, военном и трудовом, во имя родной страны.