«Почему сейчас?» 
– задают мне резонный вопрос. Почему книга вышла до выборов президента – в ноябре, а говорю я о ней только сегодня? Почему было не использовать вызов системе и претензии к обществу если не в политических, то хотя бы в рекламных целях? Сплошные «почему». А зачем? Тот, кто прочитал книгу, наверняка понимает, что бросать вызов нечему и что конфликт моего героя с обществом лежит отнюдь не в политической плоскости. Спасибо моим читателям, с которыми накануне выборов мы много говорили о нравственности и о том, что человек выше политики. Спасибо и тем, кто обвиняет меня в следовании «модному тренду – не любить власть», и даже тем спасибо, кто увидел в этой книге «политический заказ системы», что совсем неожиданно. Теперь же, когда страна сделала выбор как раз в пользу «нелюбимой власти», я поясню, что значит «модно» и 
почему написана эта повесть.

Модным это стало на площадях и проспектах столицы, когда о своих ментальных правах заявили шоумены и замшелые политики – с оглядкой на мировой заговор. Теперь-то о чём говорить? «Креативный» столичный андеграунд как не представлял, так и не представляет себе, чем живёт реальная Россия и какой он, настоящий народный протест, вызревающий из проблем, а не из псевдотеорий московской интеллигенции. О таких когда-то Лев Толстой хорошо сказал за два года до либерального 1905-го: «У интеллигенции кроме других скверных привычек есть ещё привычка носиться со своим отчаянием… Скучно это, и надо вам всем на свежий воздух». Вот они и поняли буквально. Я же говорю: отправляйтесь в деревню на свежий воздух, как мой герой, и посмотрите на реальное отчаяние. Более того, именно сарафанный бунт настолько напугал избирателя, что он предпочёл голосовать не за идеи, не за свободы, а за собственное самосохранение. Какая же это оппозиция? Я вижу лишь неуёмное желание «фюреров» поторговаться с зарвавшейся коррумпированной системой, используя в своих интересах спонтанно возникающее «нет!». Ничего нового. Это уже было. Власть – не барышня, чтобы её любить или не любить, и не амбразура, чтобы бросать ей вызовы. Она – прислуга, а не барин. И я за то, чтобы, как всякая прислуга, она знала своё место. Но мы-то себя как ведём? Мы что-то знаем о своих правах? Мы повышаем свою гражданскую сознательность, компетентность? Молодёжь что-то знает о не «нашистском» патриотизме? Нет. Мы требуем от власти уважения, не уважая самих себя, с малого – с реверанса перед клерком, с бутылки коньяка за нужную справку. Мы не можем аргументированно оппонировать системе, потому что безграмотны. А там, где безграмотность, там неуправляемая толпа с невнятными лозунгами, пусть и с тремя высшими образованиями на брата и в норковых шубах. Реально – бандерлоги. Это я не премьера цитирую, это, простите за «скромность», сказано моим героем ещё в августе прошлого года об избирательном процессе в России: «Пока из одного власть лепишь – на другого тонны дерьма льются, а «бандерлоги» отряхиваются…» Да, это обидно. Но ещё обиднее, когда справедливые требования миллионов используют в своих интересах единицы – и правые, и левые… А любить надо Родину, свой народ – всё же эти понятия не тождественны власти. Я знаю только одну страну, где искренне любят власть или, скорее, символ власти, – Таиланд: там короля именно любят, даже маленькие дети говорят «Мой король» почтенно, с искоркой в глазах и с большой буквы. Пока же мне фанаты ни президента, ни премьера не встречались: ни на Болотной площади, ни на Поклонной горе, ни вчера – «до», ни сегодня – «после». А если у кого из орущих в микрофоны и горят глаза, так скорее от жадности: всем от системы что-то нужно, и в основном то, что не вписывается в законы. Но моя книга, слава Богу, всё же не о политике – без толку описывать суррогатную пародию, – а о гражданском поиске смысла жизни. Или даже так: о поиске гражданского смысла жизни в условиях национального нравственного бедствия 
и о любви, конечно.

Кто там против маргинализации страны и за наши свободы? Ксюша Собчак? Приехали. Тесно стало реалити-шоу в телевизорах, на баррикады выползло. А ведь «город любви» и иже с ним уже исковеркали сознание миллионов молодых людей. Любовь, как понятие изначально глубоко нравственное, сокровенное, превращена в публичный политический ресурс: молодёжь не любит, а выбирает, живёт не чувствами, а эмоциями. И трагедия моего героя здесь же – любить или выбирать? Он в зрелом возрасте, поэтому ищет сложные, глубокие чувства, а натыкается на им же возведённую стену из цинизма и универсальности. И он далеко не сразу понимает, что истинная любовь – это не только облака, но ещё и плаха, жертва и невыносимая боль отлучения от любви. Он слишком увлечён падением. Он ищет причины и находит их в социальном протесте против себя самого, в дилемме, как остаться личностью, а не клоном сообщества циников, как не купиться на очевидный блеф системы, в которую он встроен. А система в книге – это и сатирикон, и реалити-шоу: нам демонстрируют то, что мы хотим видеть – надежду на сказочную, маргинальную жизнь; для нас изобретают мажорные мифы – тандемы, несистемную оппозицию, линчевание олигархов, «пастушек» в Думе, реконструкцию СССР, – и мы верим, идём, беснуемся. Для великой страны, катастрофически теряющей ценности, превращающей духовность в бренд, а мораль – в торговую марку, это трагедия, сравнимая со второй мировой войной. Только сейчас мы уничтожаем себя сами, разлагаясь национально, исторически, культурно и политически. И в этом смысле я хорошо понимаю сложности системы: одних недокормили, других перекормили, вот серединка и взбеленилась. Ни сытому, ни голодному – всегда тошно. И Евгению тошно. Ему, как человеку искреннему даже в мерзких поступках, и любить стыдно, и не любить невозможно, вот он и ищет себя там, где заблудилось всё наше общество. И это не дань моде, а реальность моя и моего героя. Он – это я, и даже «я» в квадрате. «Я», не реализованный в чём-то, но тот, который обязательно состоится. В то же время Женя и зеркало общества, по которому иногда так и хочется треснуть. И как он говорит, «не всегда в зеркале видишь кривую рожу, иногда и само зеркало просто не нравится». Да, его вряд ли можно назвать положительным персонажем, пусть он и ищет пути исправления. Да, он пьяница, циник, с моралью не всё ладно. Он вообще чрезвычайно противоречив: и в любви, и в политике, и в отношениях с Богом… Как и я – далеко не святой. Как и все мы, за редким исключением. Мы ведь из нашего общества и несём в какой-то мере и все его достоинства и все его пороки. Но я самокритичен до безобразия, и в этом мы с героем очень похожи – в стремлении вывернуться наизнанку. Так и хирурги лечат. Так что какие есть: и в книге, и в реальной жизни, 
и в отношениях с системой.

Формально, как депутат Законодательного Собрания, я сам – власть и в моральном смысле чувствую себя не менее ущербно, чем мои избиратели. В существующей системе я даже одного процента голосов не отрабатываю из отданных за КПРФ. И не потому, что не хочу, – это просто невозможно. Ни один из существующих институтов власти не в состоянии эффективно решать обыденные проблемы людей, на чём, собственно, и строится социальная политика успешного государства. И не то чтобы не умеем или навыки и механизмы утрачены. Нет. Просто система занята решением проблемы устойчивости самой системы. И так уже двадцать лет. Поэтому единственный полноценно работающий сектор экономики в нашей стране – политика. Нонсенс. Когда я шёл в депутаты, многие знакомые, коллеги поздравляли меня с удачным выбором; когда стал депутатом, напутствовали: не забывай. Почему поздравляли, на что напутствовали, я так и не понял: то ли бизнесмен из меня никудышный, то ли политик никакой. За четыре года в парламенте забот приросло, а ума и достатка не прибавилось. Зато клеймо на всю жизнь: традиционное, смачное, самое кухонное… Нелитературное, разумеется. Хорошо хоть в общей массе. Я тоже до депутатства никого не выделял. И если уж мне сегодня что-то и нужно от власти назначенной как представителю власти народной – уши. Власть, увы, не слышит ни меня, ни моих избирателей, 
ни голоса прошлого, ни зова будущего.

А будущее есть у всего, что имеет хоть какое-то качество и смысл, – так полагает мой герой, пиарщик, журналист, политолог. Когда я давал интервью после выхода «Йеля», больше говорил о нравственном и духовном состоянии нашего общества, из чего был сделан вывод, что я ностальгирую по СССР. Не совсем так. Я могу и похвалить нынешнюю систему (ведь она регулярно пиарится не по делу – не убудет). Нужна была людям частная собственность? Безусловно, нужна. И благо, что есть законы, гарантирующие собственность, – есть что совершенствовать, есть что завещать потомкам. И благо, что местоимение «моё» перестало быть позорным. Но в нашей стране невозможно иметь собственность и гарантировать её, не делясь постоянно с бюрократической машиной. Более того, механизм накопления собственности по большей части превратился в безнаказанное банальное воровство на нижних ступенях и в аппаратную коррупцию на верхних. И это устраивает всех: и тех, кто пишет законы, и тех, кто их исполняет. Но дал или взял в обход закона – уже преступление. И это – система, её метастазы особенно заметны в бюджетной сфере и в органах власти – до самого незначительного чиновника, обладающего печатью или погонами. Одно «радует» – что коррупция в нашей стране имеет чёткую бурую окраску: её легко идентифицировать, дабы правильно рассчитать бюджет… Гражданские свободы тоже гарантированы: мы свободно говорим, свободно выбираем бога, мы можем найти в Интернете любую ахинею и свободно выдавать её за истину, мы – свободны, спасибо нам, мы придумали конституцию свободного от условностей народа. Но теперь мы ещё и морально и нравственно свободны: наши дети с десяти лет знают о сексе больше, чем мы когда-то в восемнадцать; в школах свободные учителя автоматом читают лекции, забыв о воспитательной функции; врачи отправляют пациентов в дурдом, занимают их квартиры, и свободные правоохранительные органы не видят состава преступления – это я о Лёне Ромине, чьи права мы до сих пор не можем защитить даже с помощью свободной прессы; чиновники выгоняют старейшую школу бокса из подвала (в Солнечном), громят санкциями мастерские художников под благими предлогами о пожарной безопасности, и свободная прокуратура снова на их стороне, и т. д. Проблемы решаются «полномочиями», а не по существу, хотя всё как на ладони: юноше нужно вернуть квартиру, юным боксёрам дать новый зал, а художникам помочь, а не гнобить их – они же художники! Но… Всё на своих местах. По-другому в коррумпированной стране быть не может. Так мы свободны? Нет же! Мы беззащитны, поскольку предоставлены самим себе. Есть будущее у такого общества, у такой страны, где на один маленький плюсик приходятся десятки жирных минусов? Наверное, есть. Но тогда не стоит говорить о качестве и смысле такого общества. В СССР всё же система не бросала человека на произвол судьбы. И пусть это общество считали бездуховным, но с моралью там было всё в порядке – 
с богоборческой моралью, 
как сегодня утверждает система. Тяжёлый вопрос. Где истинный Бог – где разрушают храмы или где восстанавливают? Где больше веры – в той стране или в этой? Философия циников! Богопротивная мораль всё же изобретена не государством, если понимать под государством народ и его традиции, а богоборческой властью, возомнившей себя творцом нового мира. А мир, безусловно, создавался не с нуля, а на руинах религиозных догматов, – мир сильный, комфортный в материальном плане, защищённый социальными гарантиями, с претензией на гуманность, и драматический, конечно. Советскому человеку дали христианскую же мораль, но без Бога, с кровью, точно провозгласили словами Ницше, что «бог умер», и попытались вывести сверхчеловека. «Бога нет» – и получилась сверхдержава, да. Но боролся ли народ с Богом? Я не уверен. Скорее, прятал своего Бога за мечтой о светлом будущем. Аутотренинг такой коллективный, и чрезмерно созидательный, и сильный героическим эпосом. Мы можем только спасибо сказать за то, что живём не при фашизме и знаем, что такое Мир – с большой буквы. Моя бабушка не снимала крестик до самой смерти, и божничка в хатке стариков до сих пор на месте, и мама меня всегда напутствует – с Богом. А ведь это не просто в голове сидит, это – от сердца, это то, что христиане называют искуплением, чувством вины, неосознанным стремлением вернуться к Богу. Поэтому я более чем уверен, что поздняя социалистическая идеология, осудившая собственную безнравственность, террор, могла бы признать трагические ошибки и не конфликтовать с Церковью, а даже усилиться ей. Так это было во многих странах бывшего соцлагеря, где поняли: власть без духовной поддержки – аморальна. Но… Это политика, к сожалению, весьма материальная, а не духовная и меркантильно-обоюдная в своём роде. Церковь – это государство в государстве, а какое государство не борется за суверенитет, права, землю, за свой народ… А сейчас-то народ с Богом или с его инсталляцией? У меня иногда складывается такое ощущение, что мы восстанавливаем и строим новые храмы с той же лёгкостью, с какой когда-то разрушали. И строим не потому, что нужно прирастать духовно, а потому, что это политически правильно и нужно системе. Чуете разницу и аналогии? Надеюсь, я ошибаюсь. Но если так, то трагедия Церкви только усугубляется, потому что идёт не явная, а скрытая война с православием, кому-то очень хочется превратить храмы в капища для новой религии циников. И теперь я не уверен, кстати, что вера может стать той самой национальной идеей, которую мы до сих пор ищем. Так я полагал в «Йеле». Нет. Как только православие нанесут на государственные штандарты, мы вернёмся в семнадцатый год, обесценив свою последнюю, аутентичную ценность. Истинная вера, как и любовь, это не политика, обременённая общественными условностями, а персональная духовная свобода. И в этом тоже суть повести. Не случайно в свидетели сегодняшней нравственной трагедии 
я призываю Анатолия Мариенгофа.

Рассветы его эпохи были кровавыми, отношение к стране – скотское в прямом смысле, причём у всех: и у красных, и у белых, и у чёрных; духовная драма – колоссальная, и порог цинизма – вселенский. Я говорю о той же трагедии, но в новых декорациях, главная из которых – имитация. То мы примеряем на себя западную демократию с её сомнительными ценностями, то ностальгируем по тоталитарному режиму – так нам не хватает сильной руки, то бросаемся в объятия Востока в поисках иных социальных смыслов, то играем в сепаратизм в регионах, то в национализм в республиках… – и в этой каше теряем свою самобытность и этнические качества. А ведь мы особый народ, задававший когда-то тон всему миру и в культуре, и в науке, и в образовании, и в медицине… Что мы сегодня? Общество имитаторов-циников, живущих каждый в своём углу: благо хоть кровь не льём. Общество настолько расслоённое и накалённое исходя из личностных амбиций каждого, что гражданское противостояние очевидно. Не политическое, а именно гражданское. Я не о партиях, не о движениях, не о фронтах – это тоже декорация, я о внутреннем состоянии общества, о реальном состоянии вне избирательной статистики. А оно таково, что цинизм-пренебрежение кабинетов возбуждает цинизм-отчаяние улицы, способной в любой момент выбрать адекватного власти лидера. Не безобидного «своячка» Навального или опасного своим же за-ключением Ходорковского. Им может стать человек без принципов вовсе, который шагнёт к нам напрямую из нашего оскудевшего воображения. А чем это грозит нашей стране – в истории примеров масса. Мариенгоф предрекал бесперспективность циничного общества, я рискну предсказать бесперспективность общества имитаторов. Что делать?

«Солдатом быть, просто солдатом!..» 
– как говорил Пьер Безухов. У Толстого это глубоко на самом деле. Настоящий солдат не может не быть патриотом Родины, а без любви к Родине патриотами не становятся, поэтому и путь к патриотизму не такой простой и короткий, как это представляется современным PR-идеологам вроде Кургиняна или его оппонента Парфёнова. Разве я могу, глядя на своих разочарованных родителей, переживая за детей, родных, искренне любя свою страну и уважая свой народ, в какой бы переломной вехе мы ни находились, «носиться с отчаянием» и не видеть (или как минимум не желать) достойного и честного будущего всему нашему обществу? Тогда бы и мои герои не пытались остановиться и продолжали бы жить в состоянии комфортного цинизма. Нет. Они в поиске, мои герои, как и я, как и все мы. Да, сейчас мы на пути имитации чужих ценностей и традиций, да, сейчас мы в нравственном кризисе, да, сейчас нам нелегко признать, что мы утратили чувство национального самосохранения… Но ведь когда-то это закончится? И я подозреваю, совсем скоро – через два-три года максимум. Любая имитация становится нежизнеспособной, как только народ начинает отказываться от чуждых ему оригиналов. Вот где нужна революция – нравственная, культурная, духовная, а не на Болотной площади или на Поклонной горе. И там и там собирались как раз те, кто почувствовал угрозу, и не свободе, отнюдь, а комфортному образу жизни в ложных ценностях. И не важно, чья система сломает эти ложные ценности – сегодняшняя или завтрашняя, выиграть должно государство, а не власть. А для этого каждому гражданину нужно стать солдатом. В переносном смысле, конечно же. Не дай Бог – в прямом! Поэтому повесть «Доброе утро, страна…» имеет подзаголовок – 

«Баллада о картонном офицере».
Это – образ тех, кто даже в «бумажном», марионеточном состоянии стремится изменить мир к лучшему. Как у Окуджавы: «Он переделать мир хотел, чтобы был счастливым каждый, а сам на ниточке висел, ведь был солдат бумажный». Правда, я уже получил шквал негатива от тех, кто читал книгу с оглядкой на систему. Я не расстраиваюсь, я их понимаю. Отправная точка повести – нашумевший расстрел силуэта офицера Советской Армии в период избирательной кампании 2010 года (выборы мэра города Иркутска). Я был и очевидцем, и в какой-то мере участником кампании и наблюдал всё: от жадности и слепой веры в административный ресурс с одной стороны до робости и невероятного фарта – с другой. Плюс потрясающая искренность нашего народа: да плевать он хотел на установки области и Кремля, если на святое покусились – своих же бьют! (О, «наших бьют» до сих пор работает, и эта дубина непредсказуема.) Вот свой и победил. И вопреки расхожему мнению, что его победе помогла грызня в партии власти, скажу определённо: чушь. Люди голосовали не столько из протеста и не столько за КПРФ – хотя и это тоже, – сколько за человека вне дискредитировавшей себя системы. Нормальная такая PR-замануха. И, надо сказать, сработала: ведь то, что для чиновника кажется мелочью, для человека – мир, который имеет свойство рушиться по мелочам. Хорошо об этом у Ивана Ильина: «Политика, безразличная к качеству людей, качественно снижается. И начинается государственное разложение». Победитель этот тренд уловил… В книге же некоторые увидели «политический заказ». Какая глупость! Если я системе неинтересен, то с чего я буду интересоваться системой? Изучать нужно право, а не тех, кто правит. Я и сейчас пространно рассуждал о власти лишь потому, что не хочу, чтобы мои будущие читатели искали в книге неприемлемую для себя крамолу. Меня больше занимают неизмеряемые человеческие ценности и человеческие отношения. А базисы и надстройки – так, декорации для сатиры. Да и глупо менять политические или социальные ориентиры, опираясь исключительно на мнение Андрея Sh. Правильно – это когда есть выбор. А что же ценно? Некоторые читатели рассказывали о переживаниях, которые вызвали мои герои, – до слёз. Этого я как-то не ожидал. Но точно знаю: любые слёзы обязательно помогают разобраться в смыслах жизни. И смех тоже. Это – не мёртвая политика, а живые чувства.