«Покажи свои снимки, и я скажу, кто ты»
Известным фотодокументалистом Анатолия Бызова сделала «Восточка»
В «Восточке», во всяком случае такой, как я её помню и люблю, всегда работали люди, как-то по-особенному оживлявшие слово «правда» в названии газеты, возвращавшие этому «оказёненному» парткомовской традицией штампу его первоначальный человеческий смысл. Это подлинные мастера, чьё главное отличительное качество – честность художника. Таков и мой любимый товарищ, который часто становился соавтором, фотограф Анатолий Бызов. Сегодня имя этого замечательного фотохудожника хорошо известно в Приангарье. Его выставки привлекают внимание простых зрителей и земляков, его мастер-классы высоко ценятся профессионалами и любителями фотосъёмки, его авторитет в искусстве светописи заслужен и неоспорим. Но не всякий знает, что своё профессиональное становление Анатолий связывает именно с буднями фотокорреспондента «Восточно-Сибирской правды».
Он пришёл в редакцию в начале 1990-х, когда одно из двух мест в газетной фотолаборатории освободил крепкий репортёр Валерий Гаращук. Пришёл негромкий, не по-журналистски сдержанный и деликатный. С мизерным опытом газетной съёмки, но с огромным интересом и тягой к мобильной репортёрской работе, с горячим стремлением выразить через объектив красноречивые срезы социальных и психологических пластов современности, динамику общества, времени и души. В багаже у него были исторический факультет Иркутского госуниверситета, практика прикладного социолога, ремесло бытового фотографа и огромный творческий потенциал, ищущий выхода.
– Именно здесь, в «Восточке», я состоялся как фотодокументалист, – вспоминает теперь Анатолий. – Выучился на «портретиста жизни», что ли. Здесь я уверенно почувствовал себя фотографом-профессионалом. И учителем моим, можно сказать, был не кто-то из востсибправдовцев персонально, а сама кипучая редакционная атмосфера, общая высокая планка взыскательности к творчеству, какое-то дерзание лучших наших репортёров и очеркистов – увидеть в рядовых событиях глубину и соль бытия. К этому и я инстинктивно тянулся, в этом был залог того, что я не оказался случайным и чужим в большой семье газетчиков.
Какое там «чужим»! Толя сразу стал для нас любимцем и выручалочкой во многих ситуациях причудливой и суматошной редакционной жизни. Внимательный без назойливости, безотказный, искренний и неравнодушный, он готов был выехать на съёмку в любое время и на любые расстояния, подыскать ассоциативную иллюстрацию к «заковыристому» тексту, предложить оригинальный фотофрагмент, чтобы залатать неожиданную «прореху» на газетной полосе, а порой – просто дать вдумчивый дельный совет, поговорить по душам, подогреть ход размышлений. Думаю, не только я любила иногда спуститься к нему в мастерскую просто так, чтобы взять паузу от строчкогонства, попить кофейку из красной пластиковой кружки, почему-то напоминавшей мне пору детских песочниц. Толя встречал приветливо, угощал овсяным печеньем, порезанным на квадратики «Сникерсом» (в ту пору ещё экзотическим десертом). У нас всегда находились богатые темы для разговора, мы делились мыслями, творческими задумками, нередко планировали очередной журналистский десант.
Сложилось так, что я и Анатолий Бызов часто работали в дуэте. Особенно нам удавались портретные публикации о людях. Тут мы оба, я – в слове, а Толя – в кадре, слыли признанными «душеведами». Ходить вместе с ним на интервью к героям таких зарисовок было не просто удовольствием, но и ценной школой. Обычно мы ещё «на берегу» вырабатывали общую концепцию «портрета». Человека хотелось показать не только как профессионала, но и как личность, раскрыть разные грани его внутреннего мира. Поэтому мы старались пообщаться с героем в разных обстановках и состояниях, после встречи на рабочем месте норовили напроситься в дом, на дачу, просто на прогулку по городу, в конце концов. Бызов не экономил ни плёнки, ни времени, ни фантазии. В отличие от некоторых других фотографов, которым достаточно сделать несколько кадров в начале интервью, чтобы затем галантно откланяться, он проводил со мной и «моделью» долгие два, а то и три часа беседы. Дожидался, когда, увлёкшись диалогом с журналистом, «объект» почти забывал о фотографе. Тут-то и начиналось кропотливое и мастерское Толино колдовство. Я лишь любовалась краем глаза, с какой чуткостью, цепкостью и молниеносной реакцией ловил он мельчайшие эмоциональные импульсы моего собеседника, как непритворно был заинтересован и азартно, художнически влюблён. Недаром фотографии получались изумительные. В них были полнота жизни, правда характеров, пластическая яркость. И в них всегда зримо открывалось сердцевинное, ценнейшее в человеке. Через эти портреты виден был не только облик и нрав – запечатлевались и душа и судьба. Не только современника, но и края.
– Я тогда стал много ездить, расширились, можно сказать, мои личные гражданские горизонты, – говорит Анатолий. – Помню самые первые поездки, увлекательные, яркие. Как снимал в Усть-Орде праздник «Гэсэр» с большой командой журналистов региона. Как это было интересно! Меня всегда влекла живая национальная культура. Своим колоритом, здоровым жизнеутверждающим духом. Очень будоражили приметы нового времени, «ветры перемен», так сказать. Тогда это всё вселяло надежду, хотелось верить, что мы на пороге каких-то больших возможностей. Годы были стремительные и плотно насыщенные новизной. Помнишь первые ярмарки Сибэкспоцентра, которые ещё во Дворце спорта проходили? У «Восточки» был там свой павильон. Я снимал всю эту деловую канитель с утра и до вечера. Снимал тусовки Ротари-клуба, который тогда открылся в Иркутске, работал с Лидией Склоччини. Ездил на открытие навигации с теплоходом «Фарватер», был на казачьем сходе у места гибели Колчака. Помню, замечательный снимок сделал – редкая удача! Несут портрет адмирала, и казачье знамя, развеваясь на ветру, закрывает Колчаку пол-лица. Что-то в этом такое сквозило… Порой зазвучать как-то по-особенному могут фото больших, известных людей. Как, например, портреты Вячеслава Пиманова – руководителя «Кедра», которого я много снимал, или совершенно поразительный кадр Юрия Ножикова с одного из митингов. Попал в объектив, что называется, «момент истины». Смотришь и чувствуешь: сколько в человеке глубины и правды! А бывает, простое лицо из толпы, увиденное где-то на улице, столько говорит уму и сердцу, сам удивляешься.
Один из таких вот снимков «из народной гущи» Толя сделал на улице Урицкого. Мужик с баяном. Играет посреди торжища. Вдохновенно, от души. На улице почти безлюдно. Слушают немые витрины. И одинокий, задержавшийся нарочно прохожий. С неудержимой улыбкой. Горе, мол, не беда! Лето кончилось, день уходит. Сколько через неделю будет стоить хлеб – неизвестно. Куда мчится бедовая Тройка-Русь, кто знает? Но вот видишь эти открытые лица, этот неистребимый весёлый кураж – и жить становится теплее. Бызов тогда сам написал маленькую, удивительно вкусную подтекстовку к этому фотосюжету. Скоро это стало его фирменным «малым жанром». Такие своеобразные фотографические мини-эссе у Толи получались на славу.
– Так вышло, что как газетчик, а в дальнейшем и как фотохудожник я оказался всеяден, – признаётся мой друг. – Репортаж, пейзаж, жанровый снимок, театральная съёмка, постановочный кадр – всё мне любо. Хотя, конечно, больше всего дорожу портретом. А вообще, я нахожу, что любой снимок – в определённом смысле портрет. Портрет города, портрет дома, портрет события, портрет момента. А если ещё точнее и тоньше – автопортрет фотографа. Всё одухотворено, всё живёт своей внутренней жизнью: дерево, птица, фонарь, скамья, уличная демонстрация, зонты под грозой, глаза ребёнка. И всё это отражается через внутренний взгляд фотографа, согрето и окрашено его видением, проекциями его личности, его опыта и таланта. Поэтому я всегда говорю своим коллегам: можешь ничего о себе не рассказывать, покажи свои снимки – и я скажу, кто ты.
Во всяком случае, снимки Анатолия всегда были красноречивы. Многие из них, раз увидев, я помню теперь всегда. Например, его фонари с лиственничной веткой – те, что у музыкального театра. Они чем-то перекликаются с японским графическим минимализмом. И вместе с тем совершенно по-иркутски звучат. А ещё не могу не упомянуть потрясающие кадры тофаларской экспедиции Бызова. Помню, как он показывал их мне, вернувшись из поездки, как они меня всколыхнули, задев до глубины души.
– Да, тофаларский цикл – это мой «золотой фонд». В поездку я отправился как фотокор «Восточки». Поехал сам, по зову сердца, один, без журналиста. Попал на какой-то национальный летний праздник. Был ошеломлён и зачарован нереальной чистотой и свежестью природы, неосквернённостью воздуха, какой-то пронзительной беззащитностью этой затерянной красоты. И, конечно, людьми, их природным колоритом, младенческим народным сознанием, неискушённым естеством. С какой жадностью я снимал и снимал эти потрясающие лица! Помню, как воодушевлённо я писал свои заметки из экспедиции, проявлял фото, вновь открывая то, что удалось в них отразить. Как хотелось ещё вернуться в этот изумрудный заброшенный мир. Я потом был там в поездке с Борисом Говориным. И ещё раз – вместе с репортёром из «Ньюс Дей». Но это было уже не то. С губернатором всё окуталось политическим дымом, с американцем – привкусом праздного и снисходительного любопытства. Оба встречались с таёжным народом на скаку, впопыхах. И я почти ничего не успел, чтобы как-то продлить свою «тофаларскую быль».
– Но то, что ты сделал в первый приезд, – настоящая эпопея. Живой портрет исчезающего этноса. В редакции твой экскурс в Восточные Саяны приняли с восторгом. И недаром.
– Да, у нас умели радоваться творческим удачам друг друга. Вообще, мне очень нравился журналистский коллектив, нравились здоровая простота и демократизм в команде, отсутствие фанаберии у редакторского звена, открытые партнёрские взаимоотношения без оглядки на субординацию, которой, по большому счёту, и не было. Всё решали не должности или стаж, а рвение в творчестве и таланты. Помню, что я очень быстро и легко был принят в газетную «семью» и сам удивительно скоро освоился. Дорога была возможность высказаться, рассказать о чём-то действительно важном и живом, непреходящем и ценностном. Эту возможность каждый старался использовать в силу своих умений и взглядов. Сегодня журналистика всё теснее уживается с варваризмом «продакшн». «Восточка», где я начинал, была почти не тронута этим. Думаю, и теперь лучшие её перья сохраняют позицию и служат не только за рейтинг и гонорар. Я захожу в редакцию редко. Теперь у газеты новый комфортный, современный, а главное – свой дом. Но мне немного жаль старого обиталища в Доме печати на улице Советской. Жаль его обветшавших коридоров с рядами кабинетов вдоль стен. За каждой дверью тебя ждал свой особый мирок. У Гоши Кузнецова – большая карта Иркутской области в дыму, который всегда «стоял коромыслом». В корректорской – всплески звонкого смеха, конфетные искушения, свежие редакционные байки. У Дины Мадьяровой – знатная, «чеховская» настольная лампа и «декабристы» в малиновом цвету, закрывшие весь широкий подоконник. Это был ковчег, пёстро населённый очень разными и очень интересными авторами, чья разноголосица сливалась в один полнозвучный хор, чьи не всегда схожие принципы и воззрения как-то всё же сходились к одной коллективной правде. Авторитетной и объективной – «Восточно-Сибирской правде». У истока этой правды я постигал науку отражать жизнь, очищая её от помех наносного и мелкого, приподнимая над суетливым, обогащая своим отношением, своим пониманием, своим откликом.
