Правду говорят: о близких писать труднее всего. Даже и не знаю, с чего начать. Родился мой дед в 1923 году. Жил в Игарке с младшими братом и сестрой. До сих пор гадаю: какая нелёгкая занесла в этот край моих предков? Что такое Игарка в то время? Жуткое место. Бараки, зеки, лагеря… Дед об этом не любил рассказывать. 

  Мне помнится только один его рассказ о детстве: как он чуть не утонул. Купались с пацанами на речке, ныряли. «Нырнул и я, – рассказывал дед, – а на дне топляк какой-то с гвоздём притаился, вот и напоролся ногой. И ни туда ни сюда: штырь в ноге сидит крепко и всплыть не даёт. Кровь течёт, и силы тают, воздуха не хватает». Дед говорил, что уже почти с жизнью простился, но друзья хватились его, кто-то постарше нырнул, дёрнул пацана вверх, разорвав ступню. Шрам у деда на всю жизнь остался, он мне его показывал. Кстати, впоследствии не обошлось без мистики. 

В детстве, купаясь в реке Олхе, в Рассохе, где у нас была дача, я наступил точно на такую же скобу и распорол левую ногу – в том же месте, где была рана у деда. Прохромал всё лето. А дед лечил меня у знакомых врачей.

На фронт моего дедушку не взяли из-за плохого зрения. Воевать ушли его отец и друзья-одноклассники. Прадед мой с войны не вернулся. Друзья деда тоже возвратились не все. Некоторые общались с дедом, дарили ему свои фото. Я их видел, на снимках – молодые капитаны и майоры, увешанные орденами и медалями, то были портреты настоящих героев. На обороте – обычные надписи: «Другу Валерию на долгую память». И он хранил эти фото всю жизнь. 

А дед мой в годы войны работал на местной радиостанции. Техническое состояние радио в то время не позволяло организовать прямую трансляцию передач из Москвы. Зато можно было прослушать новости и передать их своими словами по местной сети. Я пытаюсь представить, как дед читал сводки Совинформбюро, а в конце обязательно стихотворение Симонова «Жди меня», и как вся Игарка замирала, слушая его. Меня просто захлёстывают эмоции. Северный посёлок, заметённый снегом, и 18–20-летний юноша перед микрофоном, подражая голосу Левитана, сообщает своим землякам о победах и поражениях, о захваченных городах и сёлах, о подвигах советского народа. Говорить тяжело, голос дрожит, но нельзя сорваться, нельзя ошибиться. Вот такой была война моего деда. 

– Говори с воодушевлением, – наставляли его, – люди должны верить в победу.

Сейчас моему сыну, правнуку Валерия Павловича, столько же лет и он тоже мечтает стать журналистом. Дед к концу войны был уже начальником радиоузла. Тогда он ещё не знал, что эта должность станет первой ступенькой его журналистской карьеры.

Потом были учёба в Уральском государственном университете в Свердловске, где он встретил мою бабушку Римму Георгиевну (она тоже умерла три года назад), работа в газете «Уральский рабочий». Уже тогда супругам стало понятно, что журналистика – это навсегда. Учиться было некогда: родились дочери, надо было кормить семью. К тому же хотелось быть в гуще тех событий, которыми жила страна: Урал приходил в себя после ужасов войны. Получив разрешение деканата на свободное посещение занятий, дед стал работать корреспондентом промышленного отдела газеты «Уральский рабочий». И мог бы остаться там надолго – не хотели его отпускать. Но ему казалось, что всё самое интересное начинается в Сибири.

В 1951 году рванули в Иркутск. Дипломированный журналист пришёлся ко двору местным партийным чиновникам. Где только не работал дед, в том числе и в «Советской молодёжи» до 1962 года. Потом его позвали в «Восточку», где он трудился почти 25 лет до выхода на пенсию.

Период, связанный с «Восточкой», я помню уже хорошо. Помню чёрную «Волгу» у подъезда нашего дома, поздние возвращения деда домой: он приходил усталый, бледный, обычно ещё прихватывал с собой недочитанные полосы. Мы жили тогда все вместе в большой квартире на площади Декабристов, и, отправляясь каждый день в детский сад, а потом в школу, я видел, как дед собирается на работу.

Бывали дни, когда дедушка забирал меня на весь день в редакцию в громадное здание на улице Советской, 109. Впрочем, не такое уж оно было и громадное, просто тогда мне так казалось. Меня поражали там широкие коридоры, лифты, вечно суетящиеся люди. Мужчины здоровались со мной за руку, как со взрослым, а женщины гладили по голове и говорили, что я большой и наверняка стану журналистом. Нравился мне и просторный дедов кабинет, где было много интересных вещей, большой радиоприёмник, куча блокнотов в разноцветных обложках. Дед звонил по телефону или что-то сосредоточенно писал, а я шнырял по кабинету. 

Иногда ему это надоедало, и он выводил  меня в приёмную, усаживал за стол секретарши к печатной машинке и говорил: «Нечего прохлаждаться, давай пиши статью!» «О чём?» – спрашивал я. «Да о чём угодно!» – говорил дед. Я сосредоточенно бил по клавишам. Букв я знал мало, но меня распирало от гордости. Я представлял, как приду в сад и покажу всем газету. Истыкав весь листок буквами в различных комбинациях, я относил его деду в кабинет, он хвалил меня и спрашивал название статьи. «Человек и природа», – говорил я. Дед надписывал сверху листок и убирал его в стол. А через несколько дней приносил домой газету и показывал статью, которая так и называлась – «Человек и природа», только фамилия под ней стояла не моя…«Перепутали в типографии», – улыбаясь, говорил дед. А я был доволен, что написал такую большую умную статью.

После обеда мы садились в машину и колесили по городу, дед заходил в различные здания, а я оставался с водителем. Особенно долго он пропадал в большом сером доме на площади Кирова, который в то время назывался обкомом. Часто дед ездил в командировки, бывал нередко и за границей и, естественно, не возвращался оттуда без подарков.

Про одежду вспоминать не буду: износилось всё давно мной и братьями. Но одна вещь сохранилась в нашей семье до сих пор. Это Щелкунчик, привезённый из ГДР: почти полуметровая кукла с большими глазами, одетая в гусарский мундир, с огромной челюстью, к которой был приделан специальный рычаг, чтобы щёлкать орехи. Один в один с героем одноимённого мультфильма по сказке Гофмана. Казалось, вот настанет новогодняя ночь, наш Щелкунчик оживёт и начнёт поединок с крысиным королём, а потом превратится в принца…

Но, естественно, не только партийные и журналистские будни составляли жизнь моего деда. Были и выходные и праздники, когда он оставался дома. Мог не только сидеть над бумагами, но и что-нибудь делать по дому. Великим мастером, конечно, не был, но починить умел практически всё. Особенно эти его способности раскрывались на даче в Рассохе, в живописном месте на берегу реки Олхи. Там был дачный кооператив «Звёздочка», где поселилась журналистско-издательская братия из Иркутска, такое получилось мини-Переделкино. Участок деду дали в 1971 году, и дом рос на моих глазах, вместе со мной.

 Дача усилиями деда постепенно приобретала жилой вид, он много вкладывал в неё сил и средств. Он очень любил отдыхать в Рассохе, где в соседях были друзья-приятели по редакции, с каждым он был знаком, мог сходить к кому-то в гости, обсудить журналистские дела, расписать пульку, послушать пластинки, просто выпить пару рюмок с товарищами по перу.

С годами дед всё больше времени проводил на даче, особенно в последние годы, когда ушёл на пенсию. Он жил там с ранней весны до глубокой осени. Постепенно доводил до совершенства дом, строительство которого шло больше 20 лет. А потом на даче случился пожар. Дед с семьёй спаслись, а вот дом отстоять не удалось. Благо он был застрахован, и на эти деньги удалось построить другой, но это было уже не то. В том доме дед и ушёл из жизни осенью 2000 года, когда ему исполнилось 77 лет.

Он, конечно, был пожилым человеком, перенёс два инфаркта, но мог бы ещё пожить. Он не щадил себя, курил по 2-3 пачки сигарет в день. Редко можно найти фото, где мой дед без сигареты в зубах. Рабочий день его был не нормирован, нередко он возвращался домой заполночь, увы, не всегда трезвый. Да и в дружеской компании мог засидеться. Любил мой дед и рыбалку, особенно зимнюю. Для этого был у него специальный чемоданчик с удочками. Частенько ездил порыбачить на Братское море, на Байкал. Большого улова никогда не было, зато удовольствие он получал огромное. Преферанс и бильярд – эти сугубо мужские увлечения тоже не прошли мимо моего деда. Помню, посещали мы с ним бильярдную в Доме офицеров, но вот подробности этих визитов стёрлись уже из моей памяти.

Несмотря на партийную дедову суть, находил я дома и диссидентскую литературу – книжечки, отпечатанные слепым текстом на плохой бумаге. Читал я и «синие» бюллетени ТАСС, которые дед приносил иногда домой, а я потом прочитанное рассказывал в школе, за что неоднократно подвергался разносу со стороны учителей. 

Даже теперь, спустя много лет после смерти деда, на дорогах своей жизни я встречаю людей, которые знают и помнят Валерия Павловича и благодарны ему. Одним он помог с работой, за других заступился перед высоким начальством, многим журналистам давал путёвку в жизнь, помогал получить квартиру. Я был внуком известного, прекрасного, душевного и доброго человека. Надеюсь, что память о нём сохранилась не только в моём сердце.