Каждый день я хожу на работу через рыночную площадь. Само здание Центрального рынка уже не соответствует запросам торговатого люда, спрос на места за тёплым прилавком давно превысил предложение. Поэтому пару лет назад всю торговую площадь проставили так называемыми «летними прилавками». На самом деле круглогодичный «опен-эйр», конечно. 

На днях, идючи на работу, я заметил странную тенденцию. В связи с крещенскими морозами прилавки под открытым небом сильно поредели. На две трети. Местные знают, что пребывание на таком морозе чревато обморожениями, переохлаждением и прочими тяжёлыми криогенными эффектами. Они же сибиряки, им ли этого не знать?! А смуглые уроженцы гор Кавказа и Чуйской долины этого не знают. И продолжают торговать как ни в чём не бывало, хотя их залежи окаменевшей хурмы уже дымятся, словно облитые жидким азотом. 

Задетый в своей местечковой надменности, я стал целенаправленно наблюдать за «гостями нашего города». Сейчас широко обсуждается опасность интервенции со стороны Китая. Говорят, что ползучая торговая эмиграция – это пятая колонна вооружённых сил КНР на нашей суверенной территории. На что серьёзные политологи возражают: «У Китая собственные неосвоенные территории на севере страны, и не освоены они потому, что уже там им холодно. А у нас они вообще не выживут, поэтому, стиснув зубы, приезжают сюда работать, а жить предпочитают гораздо южнее Маньчжурии». 

Как-то я теперь не очень доверяю политологам, глядя, как в самые трескучие морозы юные жители Поднебесной гуляючи ходят по улицам Иркутска со своими девушками в лёгких курточках и без головного убора. Им, видимо, тоже не сообщили, что в Сибири куда как холоднее, чем в их промозглой Маньчжурии. 

С другой стороны, стереотип о морозоустойчивости сибиряков тоже палка о двух концах. «Сибиряк – не тот, кто не боится мороза, а тот, кто тепло одевается», – как бы оправдывает нас местная мудрость. Жизнь безжалостно расставляет новые акценты. Несколько лет назад я был в Москве, как раз зимой. Разговорился с девушкой на ресепшне  гостиницы. Узнав, откуда я, она простодушно рассказывает: «Недавно была у нас группа, все одеты в шубы, меховые шапки, в унты, ватные штаны… Я думала – из Сибири приехали. Оказалось, наши к вам собрались». Так стирается гордая сибирская идентичность. 

Сам я – ужасный мерзляк. Если бы не работа, зимой вообще не только не выходил бы из дома – из кровати бы не вылезал. Зимние виды спорта мне кажутся формой мазохизма. В магазин в морозы я трусливо отправляю жену. Мне кажется, что рай – это то место, где в любое время года и суток можно без дискомфорта спать под пальмой на берегу океана. Я – позор сибирской нации. 

Мой друг, который любит хвастать тем, что он этнически чистый бурят, меня утешает: «Ты просто неправильно одеваешься. Ватные штаны и бараний тулуп – вот что тебе нужно!» Я открещиваюсь тем, что журналист должен быть мобильным, а это находится в противоречии с его воззрениями на местную сезонную моду. Сам он – свободный философ, поэтому зимой очертаниями напоминает деревенский самодвижущийся амбар. Это позволяет предаваться ему самосозерцанию на открытом воздухе в любые морозы. Поэтому зимой мы с ним общаемся преимущественно по телефону. 

Видимо, национальные стереотипы – штука довольно условная и приблизительная. Хорошо пошарив, я уверен, можно найти в достаточном количестве итальянцев-меланхоликов, французов-трезвенников и чукчей с высокой учёной степенью. Обобщения вообще сильно грешат большим количеством исключений, едва ли не превышающих числом собственно объект обобщения.   

Кстати, другая, космополитичная, мудрость утверждает: «Можно привыкнуть ко всему – к боли, к увечьям, к голоду, к ограничению свободы. Нельзя привыкнуть только к морозу».